* * *
Нет, мы не умираем, а уходим
В счастливо обнаруженную дверь,
Где исчезаем в будущей свободе
Насмешками оплаканных потерь.
Все, как один, с неудержимым криком,
Срываясь, точно птицы, со скалы,
Бросаем вдруг с таким восторгом диким
Насиженные темные углы.
Еще в плечах вчерашняя усталость
От груза тех, людских, тяжелых тел,
Что нам единственными, вечными казались
Для всяких приземленных дел.
Взмывая вверх крутым прощальным кругом,
Мы, словно в сновидении чужом,
Уже летим от прошлого с испугом,
Наверно, не жалея ни о чем...


* * *
И шире сна шумело море
И в сон как будто бы текло.
Казалось, там вот-вот все смоет
Волной, упавшей тяжело.
И тени шли, врывался ветер,
И берег подо мной дрожал.
Того я просто не заметил,
Что сразу в двух мирах лежал,
Что держит линию прибоя
Скользнувший косо чайки крик,
Что сновидение любое
У моря выпросит старик...


* * *
Как-то было навязали рыбу,
Я смотреть на рыбу не могу.
Вынесли на блюде, точно глыбу,
Видно, что роняли на бегу.
И глаза украдчивы, с оглядкой,
Заливное по бокам сползло.
В общем, рыба показалась гадкой.
Вынесли как будто бы назло.
Я, конечно, ткнул брезгливо вилкой,
А из рыбы типа крик души:
«Стану я, наверное, великой,
Раз не взяли вилки да ножи».
Как, не помню, выскользнул из зала.
Веселился, ликовал народ.
Музыка знакомая звучала,
Но не так, совсем наоборот.
Первым делом выхватил газету —
Что-то эта музыка не та.
Пробежался быстро по портрету,
До конца ее перелистал.
Люди-то веселые не просто,
Рыбное, как прошлое, в крови.
Кто-то окнул, притворяться бросил:
«Рыбный день ему восстанови».
Рыбный вечер в каждый телевизор,
Чтоб до бешенства, как будто корм внутри...
А ведь был я к телу ее близок.
Ближе многих, что ни говори.
Умолкаю сильно виноватым.
Я теперь куда бы ни пошел,
Если встречусь с кем-то бесноватым,
Чувствую себя нехорошо...


* * *
Нам подавай любое детство,
Запомним только золотым.
Гуляли точно не по средствам,
Дышали воздухом хмельным.
Тех вечеров шальная участь,
Заборы, яблоки, бега —
Все унеслось горластой кучей
За эти вечные снега.
И ничего здесь не похоже
На легкой бабочки полет.
Она из куколки, о боже,
А я туда, наоборот...


* * *
Созвездья гроздьями свисали до земли.
Казалось, в небо шла прохладная дорога.
Как будто мы дойти до них могли,
Пыля командой босоногой.
Отсвечивал на лицах ртутный блеск,
И тысячи светил так близко к нам дрожали.
И только пыли под ногами плеск
Да лай собак нас на земле держали,
Да эти душные кругом дома,
Из каждого двора несло скотиной.
Оттуда вечно порождала тьма
Сердитую фигуру с хворостиной.
В просторном сне разлегшись на полу,
От взрослой строгости скользнув куда-то мимо,
Мы снова шли в сверкающую глубь,
Где время нас ждало необозримо...


* * *
Я знал молодым этих строгих старух.
Наверно, они не стареют.
Тяжелая ноша каких-то заслуг
Как будто над ними довлеет.
С упреком торжественным к жизни земной
Они поднимаются в церковь.
Весь мир позади ненавидя спиной,
Как в школу идут за оценкой.
И трепет всегда возвращается к ним
Среди позолоты помпезной.
Спокойно глядит на процесс херувим,
Под куполом лежа железным.
И пахнет молитвенный шепот старух
Беззубыми, бледными ртами.
Сладчайшей мечтой завершается круг
В небесно-раскрашенном храме...


* * *
Разлука это ведь не кража.
Судьба когда-то вам вернет,
Зайдет растерянно пропажа,
Как будто там еще живет.
Уже в дверях сознав ошибку,
Оторопев от тишины,
С такой мучительной улыбкой
На стул присядет у стены.
В какой-то фильм вдвоем уставясь,
Не понимая ничего,
В чужих истериках местами
Очнетесь вдруг от своего.
Но и тогда смолчите «в профиль»
О том, что ясно и без слов.
И долго будут врать напротив
Про бесконечную любовь...


* * *
Все когда-то надоест —
Вечера да утра.
Надо мной поставят крест,
Вздрогнут неуютно.
И полезут из меня
Травы запустения,
Насекомые, звеня,
Набегут в растения.
Будут листья шелестеть
И садиться птицы.
Не пришлось бы пожалеть,
Поздно спохватиться...


* * *
Километровые гремят товарняки
На сонных от жары степных разъездах.
Нет жизни признаков особо никаких
За этой волокитою железной.
Отцепленной застрянет тишина
С кричащими хозяйски петухами,
Да над чугунной зыбью полотна
Туда-сюда две бабочки порхают.
У грязно-желтых, выцветших домов
Густые тополи в пыли и паутине
Да обязательно всегда, как будь здоров,
Красноречив замок на магазине...


* * *
Будильник лопнул, как нарыв,
Набухший временем до края,
Всю ночь секунды шли на взрыв,
Железной обувью ступая.
Их стук чеканный за спиной
В меня впечатывал тревогу,
Я силой выброшен взрывной
На ветер жизни, на дорогу.
Холодный звон скупая сталь
Давно испуганно отбила,
Но в ускользающую даль
Несет меня взрывная сила...


Смеркалось

Клевала окурки ворона,
Не лень ей вразвалку ходить,
Вот мнется у ног моих скромно,
Попросит сейчас закурить.
Я дам почему-то, не знаю,
С признательным кашлем она
Подсядет, затянется с краю,
Ужасных историй полна.
Не первый, наверно, сбит с толку,
Я быстро пойму хохоток
И прочь соберусь втихомолку,
Скользнув со скамейки и вбок.
Но птица за мной неотвязно,
Вприпрыжку, ложась на крыло, —
Дослушать я просто обязан,
Там дальше совсем тяжело.
Навстречу упругие ветки,
Их цепкий, намеренный хлёст
И с лёта размашистый, меткий
Удар, упаду во весь рост
В какие-то теплые листья.
Еще почему-то живой,
Со дна отвратительной мысли
Возню уловлю над собой.
В кровавое вымазав перья,
Ворона ухватит мой глаз.
Конечно, я буду не первый,
Кто к ней угораздил в рассказ.
Темнеет, она улетела,
Я тоже поднялся, высок, —
А ну, разомну свое тело,
Пройду через этот лесок.
И правда, листвы странный шелест,
Ее окровавленный вид.
Скамейки несчастный пришелец,
Я чувствовал, рядом лежит.
Я замер, но сердце стучало,
В деревьях заранее ночь.
Пожалуй, такого начала
Мне вынести будет невмочь...
У темного крайнего дома
Догнал меня собственный крик.
Я в город вбежал незнакомый,
И тут же отнялся язык.
По улицам в черном не люди
Гуляли, успев до луны,
Еще окровавлены клювы,
Как листья в лесу том, красны.
За пыльной обочиной вскоре
Я тупо на звезды глядел,
А воздух над городом спорил,
От новых хозяев галдел...


* * *
Он отправлял в себя задумчиво еду,
По скатерти к нему спешила муха,
Напротив, чересчур уж на виду,
Обедала старуха.
Склонясь к тарелке «географией» морщин,
Сухими руслами, куда сбежало время,
Наверно, думала она, хлебая щи,
О солнце низком, холоде осеннем.
Что там, на дереве, осталась пара груш
И рядом воровски садятся птицы
И что невесело разглядывает муж
Ее лицо из-под бровей кустистых.
Всё, даже сны, известны им вперед
И то, что ночью умереть привычно.
Наутро кто-нибудь один к столу придет,
Заварит чаю меньше, чем обычно...


Бык

С каким-то в сторону, но памятливым взглядом,
Нагроможден, пугающе велик,
На пустыре, с угла, за школьным садом,
Ждал, скован цепью, разъяренный бык.
Сейчас он выйдет, «черная рубаха»,
Все дети врассыпную, кто куда,
Лишь я ни с места, в землю врос от страха,
Как будто бы не бегал никогда.
А бык с пугающим до обморока весом,
С дрожащей недвусмысленно губой,
Ко мне теперь с брезгливым интересом
Затопчет ведь, раздавит под собой.
И я кричу, а ноги как чужие,
И жить, как в детстве, хочется до слез, —
Зловещий сон, через него пружиня,
Бык, вырастая, гибель нес.
Из глубины, почти став настоящим,
Казалось, греющее солнце заслонив,
Он надо мной склонился спящим,
Был даже запах бычьим, шерстяным.
Уткнулись мокро, заходили губы,
На ощупь изучающие страх,
Еще раздавит раньше, чем разбудит,
Найдут ли здесь, в приснившихся местах?
Где он стоял, гораздо правды ближе,
Как победитель, медлил, не спешил,
Пока мне слез соленых не оближет,
Не подберет их языком большим...