Учрежденная в 2020 году Ассоциация союзов писателей и издателей — объединение четырех крупнейших союзов писателей и Российского книжного союза (РКС). Председателем АСПИ был избран известный писатель, главный редактор журнала «Юность» Сергей Александрович Шаргунов. Наблюдательным советом АСПИ руководит президент РКС Сергей Вадимович Степашин, а Творческий совет Ассоциации возглавляет Владимир Ильич Толстой, советник президента РФ по вопросам культуры.

Писатели самых разных направлений и взглядов собрались вместе для поддержки текущей словесности и литературного процесса. Занятия с начинающими литераторами, помощь писателям в трудной ситуации, создание сети литературных резиденций, творческие командировки писателей — число масштабных проектов АСПИ, охватывающих всю Россию, от Калининграда до Чукотки, продолжает расти.

Представляем вам стихи Людмилы Сергеевны Никоры, рассказы Дианы Генриковны Антонян и Евгении Марковны Казанцевой — участников «Мастерской» АСПИ.

Людмила Никора

Людмила Сергеевна Никора родилась в Шадринске Курганской области. Окончила Шадринский государственный педагогический институт (филолог). Пишет стихи, фантастические рассказы и критические очерки. Произведения пуб­ликовались в уральских периодических изданиях. Автор трех сборников стихотворений: «Судьбы узоры» (2006), «Прощая прошлое» (2013), «насТРОЕние» (в соавторстве с мужем и сыном) (2016). Стихи отмечены различными дипломами. Награждена юбилейной медалью «Сергей Есенин — 125 лет» (2020). Живет в городе Каменске-Уральском.

Наследство

Непреодолимое

Возвратиться не сложно. Труднее забыть и простить,
Предоставив минутам зализывать свежие раны.
Время старой знахаркой зашепчет, и надо бы жить...
Заклубятся наркозом над памятью злые бураны.
Возвратиться не сложно из самой далекой глуши.
Прилететь, прибежать, приползти... но труднее вернуться.
Также в реку одну не получится дважды войти,
Только волн одинаковых можно рукою коснуться...

Тот же дом, тот же сад, скрип скамеек, прогнившие крыши.
Было все так недавно и так безысходно давно...
Все разъехались. Пусто. И лишь вездесущие мыши,
И лишь ставень скрипит и стучится в пустое окно...
Голоса повзрослевших детей еще бьются о стены,
Но не схватишь уже, не прижмешь, не утащишь с собой.
И хоть плачь, хоть кричи, хоть разрежь пересохшие вены —
Не вернешь. Не спасешь. И не сможешь поспорить с судьбой.


* * *
Обними меня, мама,
Без особого повода.
Защити меня, мама,
От вселенского холода.
Обогрей нежным взглядом,
Добрым словом утешь меня.
Ничего мне не надо,
Лишь тепла бы сердечного.
Сквозняки душу выстудят,
Да проблемы навалятся...
Как мне, мамочка, выстоять?
Как же с этим всем справиться?
Вот бы к солнышку вешнему,
Только не получается...
Знать душа моя — грешная,
Обреченная маяться.
Только сердце упрямое
Все колотится в такт.
Обними меня, мама,
Обними просто так...

Но вокруг пустота.


Без тебя

А ведь можно просто рядом быть,
Просто обнимать, гулять, смеяться.
Чай с печеньем вечерами пить
И надолго никогда не расставаться...

Без тебя и в школу, и во двор,
Без тебя обиды и надежды,
Первый раз серьезный разговор,
И глаза уже не те, что прежде...

Без тебя взрослеет, и растет,
И решает сложные задачи.
Без тебя встает, идет вперед
И уже почти совсем не плачет.

Без тебя умеет побеждать
И достойно принимать невзгоды...
Не исправить, не переписать.
Без тебя прошли все эти годы.

А ведь можно просто рядом быть.
В жизни проще просто не бывает.
Нужно только искренне любить.
Любящий две жизни проживает.
 

Диана Антонян

Диана Генриковна Антонян родилась в Тольятти Самарской области. Серьезно писать начала на 3-м курсе медицинского института. Законченный рассказ был отправлен на межрегиональный конкурс «Мастерские — молодым писателям» в Екатеринбурге, по результатам которого была приглашена вне конкурса на «Итоговую всероссийскую Мастерскую для начинающих писателей» в Москве. Живет в Тюмени.

Щелкунчик

Рассказ

Чтобы не мог тебя заставить свет
Рассказывать, что ты во мне любила, —
Забудь меня, когда на склоне лет
Иль до того возьмет меня могила.
Уильям Шекспир. Сонет 72

Я протирал очередной снежный шар салфеткой, стоя у кассы, и смотрел в окно. Напротив старого, Богом забытого магазинчика игрушек, где я работал, величественно через дорогу красовался огромный детский универмаг и гостеприимно принимал толпы. Скоро Рождество. За подарками приходили еще те, кто решил подготовиться заранее, но позже, через пару дней, у входа выстроится огромная очередь самых занятых взрослых, которые вспомнили о подарке своему ребенку буквально час назад. И вот тогда-то кто-то и заметит сквозь пелену густого снегопада наш магазин «Щелкунчик». По крайней мере, именно так было уже три года.

Не сказать, правда, что я сильно переживаю о продажах, ведь в канун Рождества все равно почти всё скупают. Признаться, я даже удивлен, что старый владелец магазина, переполненный любовью к детям и игрушкам, взял меня на работу продавцом-консультантом. Ведь ни продавать игрушки, ни консультировать кого-то я совсем не хочу. Да и к детям не питаю особой любви, в отличие от моего напарника, который вчера, чуть ли не сдерживая слезы, сообщил, что не выйдет на работу, так как поскользнулся и подвернул ногу. Клянусь, будь на его месте кто-то другой, я бы ни за что не поверил в эту историю.

Так, погруженный в свои мысли, я закончил протирать последний снежный шар для витрины. Несмотря на то что мне пришлось работать сегодня совсем одному в магазине, я все же был рад, что смогу это сделать хотя бы в тишине. Ее нарушала только старая рождественская музыка, которую для магазина с трепетом выбирал все тот же владелец. Честно сказать, меня она раздражает уже со второго дня непрерывного прослушивания.

Я расставлял снежные шары на полку, когда услышал за спиной звон дверного колокольчика. Вздохнув, я обернулся и увидел Ее. Она стряхнула с плеч снег, сняла черный берет с головы. Медленно прошла вперед, рассматривая стеллажи. Она заметила меня, но, кажется, не узнала. Я замер, а она приближалась ко мне, снимая перчатки. Не знаю почему, но я не мог даже понять — это стук моего сердца или ее каблуков по паркету?

— Добрый вечер. — Ее голос прозвучал как раньше, тихо и спокойно. — Подскажите, пожалуйста, у вас есть...

Она наконец посмотрела мне в глаза. Мне казалось, что время остановилось. Я смотрел на нее и пытался хоть что-то сказать. Она так изменилась... Совершенно другая прическа, походка. Я стоял перед ней и словно чувствовал дуновение уверенности от нее. Кажется, в душе я очень надеялся, что она меня не узнает.

— Как давно мы с тобой не виделись... — Она искренне улыбнулась, и мне показалось, что даже ее улыбка не такая, какой была прежде. — Не ожидала тебя здесь увидеть.

— Да... Я здесь работаю, — еле ответил я, но почему-то вдруг добавил ложь: — Временно.

Она внимательно смотрела мне в глаза, будто пыталась что-то найти, разгадать. Этот взгляд... Я чувствовал, что она сильно изменилась не только внешне. Передо мной была уже не та милая девчушка, с которой я встречался почти всю старшую школу. Но в ее глазах я увидел все ту же безграничную наивность и простоту.

— А как же столица? — На ее лице мелькнула тень печали. — Помнится, ты планировал поступать там, хотел стать IT-специалистом.

Она помнит об этом? Как много она помнит, интересно? Как много помню я? И почему я забыл свои же планы? В последний раз я занимался написанием кода для программы года два назад. Время от времени разрабатываю различные проекты, но это не совсем то, о чем она говорит и о чем я мечтал. Чем я был занят все это время? Я почувствовал себя внезапно загнанным в угол. Что это? Сожаления?..

— Ну... — Я замялся. Даже в школе я не терялся так, как сейчас. Мне казалось, земля уходит из-под ног, и я не мог толком понять, что происходит у меня на сердце. И у нее в голове. — Я решил, что продолжу учебу в следующем году. А ты? Учишься, работаешь?

— Да, учусь журналистике, частенько беру интервью. — Она отвечала с прежней легкостью и, казалось, с любовью ко мне. — Веду колонку в одном журнале.

— Ого! — Я пытался улыбаться, но, наверное, у меня получалось плохо. — Это так... замечательно! Уверен, у тебя хорошо получается.

— Спасибо! — Она чуть склонила голову. Да, она однозначно даже еще милее, чем в школе. — Чем занимаешься сейчас? Помимо работы здесь...

— Я... я пишу сейчас программы, разрабатываю проекты. — Слова давались мне уже лучше, но чувства по-прежнему оставались смутными. Все яснее становилось только то, что я казался себе неимоверно жалким. — Долгое время я проработал на одну американскую компанию. Как-то давно они предложили мне выполнить пару проектов. Я должен был поехать туда после обучения, но что-то вот как-то так...

— Да. — Она закивала, посмотрев куда-то вдаль, будто пыталась вспомнить. Но кажется, она и так помнит все идеально. — Это было примерно тогда, когда ты сказал, что должен идти к своей цели и не можешь ни на что отвлекаться. Вернее, ни на кого.

Ждала ли она от меня какого-то ответа? Я пытался понять, злится ли она на меня из-за нашего разрыва, но слышал лишь факты, словно пересказ. Ни укора, ни злости, ни обиды не чувствовалось в ее словах. Не уверен, но, может быть, она это просто уже пережила?

— Ой, нет, — оживленно воскликнула она, — после приглашения поработать на них мы еще некоторое время встречались.

Я помню тот день, когда я сказал ей о грядущих проектах. Это был последний раз, когда я что-то рассказывал воодушевленно ей. Она тогда тоже обрадовалась, ее глаза тоже заблестели, а я смотрел в них и не мог понять почему. Ведь она даже ничего не смыслит в этих работах. Не знаю отчего, но тогда я подумал, что этот наивный взгляд таит за собой железный якорь, что удержит меня тут, в одной точке. И наверное, именно тогда первая школьная любовь превратилась в тяжкий груз для меня. Хотя она, вероятнее всего, просто хотела быть со мной.

— Я думал, ты давно уже забыла...

— Ты не подумай, — она заговорила чуть тише, — я не обвиняю тебя, нет. На самом деле я сама виновата во многом. Первая любовь так вскружила мне голову, что мне казалось, будто это навсегда. Знаю, это было так глупо!

Мне хотелось возразить, уверить, что ее чистые чувства не были глупостью, но что я мог сказать? Не я ли сам от этого когда-то отказался? Что я могу сделать сейчас для нее?

— У себя в голове я сделала из наших отношений сказку, а из тебя — смысл жизни. И ждала от тебя того же...

Молчание.

— Что ж, — ее голос снова изменился, зазвучал звонко и весело, — не подскажешь по старой дружбе, есть ли у вас книги? Я искала для племянницы книгу в подарочном издании. Но, я так понимаю, у вас только игрушки?

Она взглянула на стеллажи вокруг и снова посмотрела мне в глаза, а я лишь утвердительно кивнул. Снова последовало молчание, и мне вдруг стало так тревожно, словно охватило плохое предчувствие.

— Может... может, выпьем чашку кофе? — Я сам удивился, как резко выдал это.

Показалось, что она замерла, но через секунду она снова улыбнулась, чуть пожав плечами, посмотрела на маленькие часы, что выглянули из-под рукава пальто.

— Я бы с радостью, но меня уже ждут. — Она, тихо вздохнув, так же с кроткой улыбкой кивнула в сторону двери. — Была рада встрече.

И в этот момент я почувствовал где-то глубоко внутри неимоверную пустоту. Я не мог пошевелиться и что-либо ответить. Клянусь, я смотрел, как она проходит мимо меня, видел прядки каштановых волос на хрупких плечах, я проводил ее взглядом и, думаю, навсегда запомнил то, как она открыла дверь и тут же исчезла. Смотрел на это под чертову рождественскую музыку и ничего не мог поделать. Действительно ли ее кто-то ждал или нет — неизвестно. И теперь, кажется, я никогда этого не узнаю.

Евгения Казанцева

Евгения Марковна Казанцева родилась в Таллине. Окончила Поморский государ­ственный педагогический университет (ныне Северный (Арктический) федеральный университет) имени М.В. Ломоносова в Архангельске. По образованию историк. Работает менеджером по туризму и гидом-экскурсоводом. Публиковалась в журнале «Звезда» и различных литературных альманахах. Входила в шорт-листы конкурсов и премий «Всемирный Пушкин», «В начале было слово», «Радуга», «Болдинская осень», премии имени А.И. Казинцева и др. Член Архангельского Совета молодых литераторов. Живет в Архангельске.

Паромщик

Рассказ

— Последний на сегодня?

— Какой там на сегодня... Ишь, шугу как несет? Все, на берег завтра, до весны.

Съезд плашкоута с металлическим лязганьем и дребезжанием раскручивающейся лебедки коснулся пристани. Харон привычно закинул трос на швартовочную штангу — с перестуком и скрежетом в темную ноябрьскую хлябь с баржи двинулись слегка помятая «Нива», трехколесный «Урал» с коляской и замерзшие пассажиры.

На слепом фонарном столбе, подсвеченном лишь прожектором с парома, трепетали на ветру полуоборванные июльские листовки с различимой еще надписью «Поешь еды в последний раз», исчерканные местной шпаной.

— Хоть бы фонари зажгли. Третий год не включают...

— Долго еще не включат.

— Слышал, коммунальщики бастовать хотят?

— А чего им не бастовать? Все равно, считай, не топят, в валенках дома ходим.

— Галку Макарову застрелили.

— Какую Галку?

— Да на заправке работала. Вот на прошлой неделе и застрелили из обреза. Прям на заправке.

— Кто?

— Ищут пока.

— Крышевали, что ль?

— Кто их знает! Кассу пустую оставили.

— А про мост что слышно?

— Слухи ходят.

— Они уж который год ходят.

— Перед выборами обещали поставить.

— Перед выборами всегда обещают. В августе вон даже долги по зарплате за полгода выдали.

Харон смотрел на их удаляющиеся в темноту спины и думал, что завтра уже никуда не надо будет плыть, что они вытащат буксир на берег и он вновь переберет по винтикам старый, никуда не годный механизм. И что через две недели наступит зима — и отпуск. Тетка, как всегда, пришлет из Рязани моченых яблок — он будет топить печь, есть сочные, кисло-сладкие, слегка забродившие яблоки и смотреть телевизор. Он купил летом новый: цветной, импортный, на пульте управления, даже с дивана вставать не надо, чтобы каналы переключать.

— Эх, мост эть поставят, чем Харон-то займется? Он ж без своей реки и жизни не видит.

— Блаженных Бог призреет.

* * *

После Нового года слухи о том, что в поселок привезут мост, оживились. Говорили, что его перекупили по дешевке как списанный с какой-то заброшенной военной базы. До Харона что-то доходило — как назойливое жужжание комара летним вечером на переправе. Он жил в одном ему подвластном мире, подчиненном циклу навигационного сезона... По утрам бежал на крутой, поросший ивняком песчаный берег, сейчас засыпанный снегом. Там, внизу, несло шугу, которая сменялась первым, ненадежным льдом — грязно-желтым, полупрозрачным. Лед темнел, обретал прочность, скрывался под снежным одеялом — и вот вскоре по нему шли на противоположный берег одинокие фигуры пешеходов, у самого берега вырубались проруби, и с деревянных помостов полоскали белье женщины, а вслед за тем переезжали первые машины и сидели возле пробуренных лунок рыбаки.

К концу января Харон уже начинал мечтать, что скоро река выйдет, он достанет из сарая свой старенький мопед, подремонтирует его, паром снова спустят на воду — и так опять до самой зимы...

Слухов о мосте становилось больше. Харон им и верил, и не верил одновременно. Если и вправду поставят мост? Но о мосте уже говорят давным-давно, а потому, верно, и не поставят. И все в его жизни будет по-прежнему: зима, печка, телевизор, яблоки... А потом снова весна — ледоход — река — осень — зима. И так всегда.

К февралю теткины яблоки закончились — и Харон все чаще стал наведываться по вечерам к своему школьному дружку Ваське. Васька был женат, имел выводок детей, его жена летом закатывала в банки «тещин язык» — на столе у них всегда была картошка в мундире, разливали технический спирт и резались в карты.

* * *

— Давай поднимайся, чтоб тебя!.. Эх, здоровый какой! Сила-то немереная... Отродясь не пил... Вставай, говорю, замерзнешь! А, бесполезно... Вань, ну-ка, помоги. Тяжелый, сволочь... Хоть в подъезд заведем. А там скорую вызовем, пусть везут.

— Куда везут?

— Откапывать. Он уж месяц пьет не просыхая, до белочки, поди, допился. Эк его пробрало... Как повелся с этим Колобком, так и пошло... Куда?! Сидеть! Аня! В скорую позвони, пусть Харона забирают.

— Дядь Коль, а что его Хароном называют?

— А-а-а... шут его знает. Вообще его Харитоном кличут... Лет двадцать назад профессор тут заезжий был. Ходил повсюду с «Зенитом» своим, щелкал чёй-то. Увидел его тогда на переправе и говорит: «Какой колоритный товарищ, однако! Истинный Харон!» Так и повелось: Харон-Харитон...

— Что за профессор?

— Не знаю. Психиатр, что ли. Одно лето был. За тетей Клавой вон ухаживал, только она к нему не больно-то была. Он Хароном тогда знатно заинтересовался. Всё слова чудные какие-то говорил. Как же это называл он?.. Я запомнил даже... А, вот. Синдром саванта.

— Какого саванта?

— Почем я знаю, какого? Объяснял только этот профессор, что из-за этого саванта он в технике так и разбирается, не глядя что угодно починить может.

— А баба Шура говорила, это из-за того он слабоумный, что его щипцами вытаскивали, вот голову и помяли.

— Может, и помяли, кто теперь разберет! Виталий вон, брат-то у него, умный. В Москве, в конструкторском бюро работает.

Николай развернул газету:

— Поди ж ты, везут мост таки!

* * *

В марте по крепкому еще настовому льду провезли через реку первые понтоны. Харон видел, как в позднезимних сумерках сгружают их на берегу возле лесопильного завода — там, где раньше сплавляли лес. Что-то внутри него наполнилось влажным, холодным туманом — плотным, такой обычно стоит над рекой на рассвете в сентябре.

Когда стало совсем уже ничего не видать и берег опустел, он пошел по привычке к Ваське. Там, в плохо протопленной кухне, как обычно, резались в подкидного и пили спирт в прикуску с остывшей картошкой и «тещиным языком». Налили и Харону. Липкий клубящийся туман в голове немного отступил, а после и вовсе рассеялся в зыбком горячем мареве. Перед глазами качелью-вертушкой сменяли друг друга красно-черные непонятные рисунки, гогочущие рожи, неведомо откуда взявшийся летний берег и песчаная круча, а потом — давно не беленная печь и истершиеся крашеные половицы, какая-то лестница и швартовый канат, которым он все пытался причалить паром, но у него не получалось. На пароме отчего-то ехал президент и обещал, что девальвации не будет. А Харон все пытался закинуть канат, но у него никак не выходило...

* * *

— Ну что за дерьмо привезли! Ржавая гниль! Вызывай сварщиков завтра.

— А переправа как же?

— Как, как? Плашкоут запустим на неделю, пока понтон заварят. Сей год вода высокая, пройдет.

— Так он это... того...

— Что «того»?

— Плашкоут того, не работает. Сломался.

— Он еще два месяца назад сломался.

— Так это... Чинить некому... Харон-то в марте того...

— Я и без тебя знаю, что Харон в марте того, Андрюха с Ванькой что, вообще ничего не соображают?

— Не вышло у них...

— Да что у вас вообще может выйти? Вон вспомогательный — и тот лучше разбирался. Он читать едва умел, а руки золотые были! Безо всяких инструкций что угодно починить мог. А вы! Техникумы позаканчивали, а толку! Тьфу на вас!

— Переправа-то как теперь?

— Как, как? Об косяк! Самосвалы заказывай, насыпь сделаем. Тут, у берега, неглубоко, завтра запустим к утру...