Как я оказался в Москве

Жену свою Татьяну, с которой мы живем больше сорока лет, я качал в люльке, когда она была младенцем, а влюбился я в нее в семнадцать лет, ей тогда было тринадцать. В армии я служил в городе Ровно на Украине, когда она училась в школе.

И вот 1978 год. Я студент-заочник ВГИКа, работаю на Украине плотником-паркетчиком на Домостроительном комбинате. Однажды на сессии во ВГИКе узнаю, что Таня перебралась в Москву по лимиту, работает на заводе. Я тут же помчался в справочную, узнал адрес, прилетел к ней в женское общежитие. И закрутилось! Любовь, страсть!

Я тут же привел ее в загс, быстренько расписались... а надо было бы повременить. Уволиться с работы, устроиться в Москве по лимиту на стройку, где было общежитие, а потом уж бежать в загс. Разве все предусмотришь, когда голова в любовном угаре? Столько лет я добивался любви Тани! Вдруг передумает, пока увольняться буду? Страсть владела мной. Я всегда был романтиком.

Уволился я с работы и, чтоб в Москве ласковей приняли, решил взять комсомольскую путевку на Олимпийскую стройку. Столица тогда была в лесах, готовилась к Олимпиаде.

Я был комсоргом в областной литературной студии, меня знали в обкоме комсомола. Завотделом Дейнека выписал мне комсомольскую путевку. По иронии судьбы, когда я стану в Москве директором издательства «Столица», Дейнека будет моим заместителем, а тогда, в 1978-м, он казался мне, плотнику, очень большим начальником.

И вот я в Москве, захожу в отдел кадров Олимпийской стройки. Кладу на стол кадровику пачку своих документов, сверху трудовая книжка, чтоб кадровик увидел мои рабочие специальности и с радостью принял на работу, но он вытянул снизу мой военный билет, открыл первую страницу, прочитал, что я окончил Тамбовский пединститут и женат, вернул мне документы со словами: «Женатых и с высшим образованием по лимиту в Москву брать запрещено! До свидания!»

Влип! Что делать? Куда ни сунусь, не берут даже дворником. Закон запрещает.

У меня уже вышла первая книга, и я был членом КПСС. Решил обратиться в партком Московской писательской организации. Вдруг поможет или что-нибудь посоветует партийный секретарь? Тот выслушал меня (фамилию его я не запомнил), полистал книгу и развел руками — мол, если бы ты был членом Союза писателей, тогда что-нибудь придумали бы. А так... до свидания!

Думаю, что ангел мой здорово повеселился, глядя на мои переживания, ведь он знал, что не пройдет и десяти лет, как я стану заместителем секретаря этого парткома Московской писательской организации.

А я мучился: куда податься бедному плотнику? И подался я в ЦК ВЛКСМ. Узнал, что там есть отдел по работе с молодыми писателями, и явился к инструктору Михаилу Кизилову. Теперь он уже много лет главный редактор журнала «Смена». Видимся изредка.

Кизилов встретил незнакомого ему человека чрезвычайно приветливо, с готовностью взялся мне помочь. Побежал с моими документами к своему начальству. Вернулся грустным, расстроенным: не могут они мне помочь!

Ангел мой, конечно, знал, что через несколько лет я буду номенклатурным работником этого ЦК ВЛКСМ, но я-то не догадывался об этом, и душа разрывалась от горечи!

Долго мы с Таней бились, крутились, но ничего не могли придумать. Не нужны Москве женатики и лица с высшим образованием. Своих полно!

У Тани тогда была временная прописка в Москве, работала она по лимиту на заводе. Как нам быть? Хоть назад в свою деревню Масловку возвращайся. В те дни в нашей деревне даже начальную школу закрыли. Где там работать?

И придумали!

Приехал я снова в ЦК ВЛКСМ, к Михаилу Кизилову, и попросил у него комсомольскую путевку на стройку. Он выложил передо мной список строек: выбирай хоть на юг, хоть на север! Выбрал я строительство железной дороги Сургут — Уренгой. В тайге я еще не был и железную дорогу не строил.

Так я стал монтером пути в поселке Ульт-Ягун между Сургутом и Когалымом. Дипломный сценарий во ВГИКе я защитил об этой стройке. Позже появился и хорошо был встречен критиками роман «Трясина Ульт-Ягуна».

Молодая жена моя Таня, проработав четыре года на заводе в Москве по временной прописке, получила наконец постоянную в женском общежитии и, чтобы вызволить меня из Сибири, уволилась с завода и поступила инженером в ПЖРО[1], где сотрудникам давали служебные комнаты.

Я приехал в Москву. Мы сняли комнатку за 40 рублей, а зарплата у Тани была 80. Комната была так мала, что в ней помещалась только софа, на которой мы спали, и тумбочка. Писал я лежа на животе на кровати. Как я уже рассказывал однажды, маленькая жена моя один раз расположилась на моей спине, когда я писал, и заснула. Я писал, а она спала. Я думаю, вы понимаете, какие лирические строки выплескивались у меня в тот миг на бумагу. Так я написал свою третью книгу, рукопись которой послал по почте в издательство «Молодая гвардия».

Служебную комнату Тане обещали в течение года, если она будет хорошо работать. Сорока рублей, которые оставались на жизнь на месяц, в Москве не хватало на двоих. Как я ни бился, как ни обивал пороги строек и различных контор, на работу меня без прописки не брали! Подрабатывал то там то сям, но это копейки. Средств на жизнь катастрофически не хватало. Это отравляло жизнь, душа томилась, мучилась, что я не могу найти выход.

И однажды в грусти я ляпнул в разговоре с Таней, мол, так тяжко, хоть в петлю лезь. Она приняла мои слова всерьез, всю ночь не спала, и, видимо, мой ангел шепнул ей, что делать. Утром она взяла оба наших советских паспорта и открыла их на середине, где фиксировались скобки. Сейчас паспорта прошиты, а советские были на скобках.

Печать московской прописки в Танином паспорте была сверху на отдельном листе в середине паспорта. Таня осторожно разогнула скобки, вытащила две странички из своего паспорта и вставила в мой паспорт. Номера паспортов, которые были напечатаны на каждой странице, естественно, не совпадали, но в остальном было чисто и не заметно, что страничка вставлена из другого паспорта. По печати нельзя было догадаться, что прописка в женском общежитии. Но в военном билете не было печати постановки на учет в Москве. И внимательный человек мог легко распознать подлог.

Я нашел объявление, что в РСУ ГлавАПУ требуется паркетчик, и отправился на прием к начальнику РСУ. Он взял мои документы, в том числе и партийный билет. Открыл паспорт. Пока он рассматривал мою прописку, я в напряжении ждал, думая: если вдруг он заметит, что прописка из другого паспорта, выхватить у него из рук документы и бежать. Но он закрыл паспорт, стал изучать трудовую. В ней было записано, что я плотник-паркетчик четвертого разряда. Он оставил у себя трудовую книжку, остальные документы протянул мне, говоря:

— Судя по лицу, вы не пьющий...

Я согласно и облегченно кивнул.

— Зачисляем вас паркетчиком пятого разряда. С завтрашнего дня можете приступать к работе.

Ангел мой улыбнулся мне.

Так я после долгих поисков работы стал паркетчиком в РСУ ГлавАПУ[2], имея высшее образование и заканчивая второй вуз. Мы с Таней были счастливы! То, что на работу мне надо было ехать почти два часа и обратно два часа, нас не смущало. Мелочи жизни! Почему-то хватало времени и книги читать, и писать свои, и учиться, и на Таню хватало, и на развлечения с друзьями тоже.

А сейчас почему-то не хватает времени ни на что.

Эти первые годы в Москве я описал в своем самом большом романе «В джунглях Москвы». Когда он вышел в издательстве «Советский писатель» еще в советское время, мне пришлось добывать пачку своих книг через директора книжного магазина. Тридцать тысяч экземпляров улетело за один день. Продавали из-под прилавка. Я смог уговорить директора магазина продать мне пачку только потому, что был автором этого романа.

Как я был советским безработным

Поэта Бродского в СССР посадили за тунеядство, а я с двумя высшими образованиями больше года не мог найти себе работу. Даже в ЦК КПСС обращался, чтоб меня трудоустроили, но меня там послали...

Было это так.

Работал я в РСУ Главного архитектурно-планировочного управления паркетчиком 5-го разряда. Заочно учился на третьем курсе сценарного факультета ВГИКа, имея за плечами Тамбовский пединститут.

Помнится, в первый день работы меня поставили класть паркет в комнате здания ГлавАПУ на площади Маяковского. Паркет на гвоздях. Я принялся за работу, клепаю паркетину за паркетиной в одиночку. Часа через два ко мне в комнату стали заглядывать рабочие и с удивлением рассматривать меня. Это были мои собригадники-паркетчики. Потом, когда мы подружились, они со смехом рассказали мне, что тогда к ним в бытовку пришел прораб и сказал обо мне:

— Там какого-то хрена из управления прислали. Он за два часа полкомнаты паркетом застелил.

Вот они и приходили посмотреть на этого чудака. Работали в РСУ ни шатко ни валко. А я-то вернулся из Сибири, где кувалдой в шпалы костыли загонял, а тут какой-то молоточек с гвоздиками.

Проработал я в РСУ два года, окончил ВГИК, выпустил вторую книгу, а через полгода РСУ какая-то комиссия проверяла и обнаружила, что у них паркетчик с двумя высшими образованиями. Меня вызвали в управление и попросили уволиться.

Я стал искать работу. По специальности с улицы не берут, рабочим — мне тоже дорога закрыта. Я туда, я сюда, пометался по разным организациям полгода — нет мне места в этой жизни. Таня в те дни работала в ПЖРО, получала 80 рублей, а за комнатку надо платить 40. Остается 40 рублей в месяц на жизнь на двоих в Москве.

Шел 1981 год. Я тогда был членом КПСС. В 21 год на заводе вступил. Таня мне и говорит:

— Обратись в ЦК КПСС, в приемную! У тебя две книги изданы, два высших образования, может, они своего члена трудоустроят куда-нибудь!

Я готов был работать кем угодно, хоть младшим редактором, хоть подсобным рабочим на киностудии или телеканале. Пришел в приемную ЦК КПСС. Меня приняли, выслушали и послали в Московский горком партии — мол, это их компетенция.

Как вспомню я сейчас свой визит в приемную МГК, так во мне до сих пор все закипает. Как мне хотелось потом встретить эту... простите, не буду ругаться, нехорошую женщину из приемной МГК, которая облила меня грязью с ног до головы. Выслушав, зашипела: «Понаехали тут, всем Москву подавай!»

Вышел я из МГК несолоно хлебавши, раздавленный, униженный. Что делать — не знаю!

Вагоны на вокзалах разгружал, чтоб хоть три рубля заработать. Так еще полгода пролетело... Ангел мой весь этот год, видимо, с доброй усмешкой наблюдал, как я кручусь. Знал, что ждет меня впереди.

Получаю я вдруг письмо из издательства «Молодая гвардия», куда я по почте послал рукопись новой книги. Главный редактор приглашает зайти к нему.

Дело в том, что я между делом третью книгу написал. Несмотря на то что я всегда был активным внешне, в душе я очень застенчивый. Страшно стеснялся по редакциям ходить. Я до сих пор не знаю, как выглядит издательство «Молодь», где вышла моя первая книга. Все дела вел по почте. Написал я третью книгу, приготовил рукопись и, стесняясь идти в издательство, отправил ее из почтового отделения, которое было рядом с «Молодой гвардией».

Рукопись отдали на рецензию Сергею Чупринину, теперешнему главному редактору журнала «Знамя». Тогда он был уже известным, требовательным критиком. Передали ему рукопись неизвестного автора из самотека для того, чтобы он дал отлуп, как потом мне сказал редактор рукописи Игорь Соболев. Но Чупринин неожиданно для редакции написал отличную рецензию. Ему не поверили и отдали рукопись на отзыв другому суровому критику — Игорю Виноградову. Царствие ему небесное, умер он недавно, будучи главным редактором журнала «Континент». Но что такое — и он принес хорошую рецензию! Оба отзыва у меня сохранились.

Главный редактор издательства Николай Машовец, прочитав обе рецензии суровых критиков, решил лично познакомиться с этим неизвестным Петром Алёшкиным. Я в то время посещал литстудию «Зеленая лампа» при журнале «Юность», даже старостой был в семинаре Андрея Битова — Владимира Гусева, дружил со многими студийцами. Рассказал в ЦДЛ своим друзьям Валерию Козлову и Сергею Маркову, что меня зовет к себе главный редактор издательства и что я хочу предложить ему заявку на книгу очерков о строителях Уренгоя и попросить его послать нас троих на месяц в командировку от издательства для сбора материала. Они согласились.

Я тогда еще не знал, зачем меня зовет главный редактор, не знал о судьбе своей рукописи прозы.

Я накатал на полторы странички заявку на книгу очерков и приехал в издательство.

Помнится, я ожидал увидеть в редакторском кресле солидного человека, ведь «Молодая гвардия» одно из крупнейших издательств СССР, но в огромном кабинете встретил меня совсем молодой человек Николай Петрович Машовец. Познакомились. Он сказал, что рукопись моей книги принята к публикации, протянул мне рецензии Чупринина и Виноградова.

Я ему тут же сунул заявку на книгу очерков. Он прочитал и пригласил в кабинет зав. редакцией коммунистического воспитания подростков Лидию Афанасьевну Антипину. Сказал ей, что есть интересная заявка для ее редакции, надо поддержать молодых ребят. Антипина стала расспрашивать меня, кто я такой. Узнала, что у меня уже две книги и два гуманитарных образования и что я ищу работу, спросила у Машовца:

— Может, ко мне попробуем?

— Дай рукопись, — согласился Машовец.

Ангел мой решил направить мою судьбу по иному пути. Оказывается, у Антипиной освободилось место редактора. Галина Кострова, жена поэта Владимира Кострова, перешла из ее отдела в редакцию прозы. Я не знал, что на это место уже есть пять претендентов, и один из них сын моего мастера по ВГИКу.

Антипина дала мне в своем кабинете рукопись кировского писателя Владимира Ситникова и попросила написать на нее редакционное заключение. Я на другой же день набросал текст и принес Антипиной. Она почему-то с удивлением прочитала мое редзаключение, позвала Галину Кострову и спросила:

— Вы знакомы?

Мы видели друг друга в первый раз. Как потом мне сказали, я отметил те же достоинства и недостатки рукописи Ситникова, что были в рецензии Костровой. Антипина, видимо, не поверила, дала мне отрецензировать другую рукопись. И снова я попал в точку. Меня взяли редактором с испытательным сроком на два месяца.

Влился я в коллектив редакции мгновенно. Через два месяца Машовец позвал меня к себе и сказал:

— Выбирай: или книга в издательстве, или работа! И то и другое — нельзя!

Я без колебаний ответил:

— Работа!

Так провалился наш проект с книгой очерков о строителях Уренгоя, и книга моей прозы, хорошо принятая двумя суровыми критиками, не увидела свет в «Молодой гвардии». Через несколько лет мы с Сергеем Чуприниным выпивали в кабинете главного редактора журнала «Октябрь» Анатолия Ананьева, и я спросил у Сергея Ивановича, помнит ли он, что писал хорошую рецензию на мою рукопись. Конечно, он не помнил, через его руки тогда проходили сотни рукописей.

Николай Машовец повел меня знакомиться к директору издательства Владимиру Ильичу Десятерику, замечательнейшему и добрейшему человеку. Тот объявил, что меня зачислили в штат редакции, и с веселой улыбкой шутливо пожелал мне стать директором издательства. Через два с половиной года я возглавил редакцию художественной литературы для подростков, минуя должность старшего редактора, а еще через пять лет московские писатели избрали меня директором издательства «Столица».

Я никогда не мечтал быть издателем. Главным редактором журнала видел себя в мечтах, но директором издательства — никогда. Но вот уже тридцать пять лет директорствую!

Как я не стал кинематографистом, а мог бы...

Во ВГИК я поступил только потому, что в Литературный институт не принимали с филологическим образованием. А я имел диплом Тамбовского пединститута, факультета русского языка и литературы. Никогда до нынешних дней я не связывал свою судьбу с кинематографом. Эта сфера для деревенского паренька, увидевшего впервые электрическую лампочку в 17 лет, была запредельной, нереальной.

Но во ВГИК я поступил с первого раза, хотя ехал в Москву, чтобы прояснить обстановку на экзаменах, а уж на следующий год поступать. Со мной училась девушка, которая поступила только на девятый заход. На сценарный факультет принимали 15 человек, а поступило заявлений, как говорили нам, около трех тысяч. В результате творческого конкурса литературных произведений отобрали 86 человек. Среди претендентов в студенты ВГИКа был кандидат наук Сергей Дьяченко. Сейчас он известный писатель в жанре фэнтези, лауреат множества премий и автор сценария сериала «Белая гвардия» по роману Булгакова.

Помимо школьных экзаменов во ВГИКе — три творческих, которые надо сдать до школьных предметов. После каждого экзамена в коридоре института на доске объявлений вывешивали список всех абитуриентов в том порядке, которые мы занимали после прошедшего экзамена. Ниже пятнадцати первых претендентов шла жирная красная черта. На первом месте всегда стояло имя Сергея Дьяченко. Он это место до конца экзаменов никому не уступил. Мое имя оказалось выше красной черты после третьего творческого экзамена и держалось в конце заветного списка до экзамена по литературе, который мне казался плёвым: ведь у меня диплом учителя литературы!

Но увы! Отвечал я на вопросы по литературе вроде бы неплохо. Был уверен, что если не «отлично», то «хорошо» обеспечил. Преподаватель задал последний вопрос: «Назовите одним словом движущую силу комедии Гоголя “Ревизор”. — И предупредил: — Ответите — ставлю “отлично”, нет — “удовлетворительно”, то есть троечку».

Знаете ли вы, что это за слово, которое движет комедию «Ревизор»? Проверьте себя, ответьте!

Я не знал, получил «трояк» и вылетел за красную черту, стал восемнадцатым. Впереди оставался только один экзамен: история!

Простите, я забыл назвать слово, которое обозначает движущую силу комедии «Ревизор». Слово это — «страх»!

Историю я с детства любил. Сейчас даже доктор исторических наук, хотя преподавать в вузе не собираюсь, да и в архивах бываю время от времени. Занят другими делами. В пединститут мне помогла поступить история. Тогда я спросил экзаменатора перед выбором билета: «Можно я возьму любой билет и сразу стану отвечать?» Мне разрешили, я получил «отлично». И во ВГИКе я проделал тот же трюк и тоже получил «пять».

На другой день 28 человек, оставшихся от 86 абитуриентов, собрались в коридоре, возле комнаты, где заседала приемная комиссия, которая должна была назвать 15 человек поступивших. Списка с красной чертой после экзамена по истории не вывешивали. Комиссия вызывала по одному в кабинет и поздравляла с поступлением во ВГИК. Первым вызвали, конечно, Сергея Дьяченко. Один за другим заходили в заветный кабинет и выходили сияющие счастливчики. Тринадцать человек вызвали. Осталось два места на 15 человек, толпившихся возле двери в кинематографический рай. Можете представить, что мы чувствовали, когда надежда таяла с каждой названной секретарем не твоей фамилией!

Меня вызвали четырнадцатым. Я тогда работал плотником на ДСК на Украине. Последним, пятнадцатым, был главный редактор программы «Время» молдавского телевидения.

Учился я легко, играючи. За свою жизнь я сдал множество экзаменов и получил «неуд» только один раз.

Окончив ВГИК, продолжая работать паркетчиком в РСУ в Москве, я написал заявку на сценарий о велогонщиках, в основе которого была история судьбы олимпийского чемпиона Сергея Сухорученкова, и отослал ее по почте на «Мосфильм». Месяца через три меня вызвали туда и сообщили, что заявкой моей заинтересовался знаменитый режиссер Юрий Вышинский. Наиболее известные его фильмы «Аппасионата», «Залп Авроры», «Белый снег России» о шахматисте Алехине, который на днях в очередной раз показывали по телику. Среди наград — приз Второго Международного фестиваля телефильмов в городе Александрии (ОАР) «Золотой лотос».

С трепетом ехал я на первую встречу с ним. Помнил случай во ВГИКе, как одна студентка работала над сценарием совместно с режиссером. Одиннадцать раз они встречались за работой, и одиннадцать раз студентке вызывали скорую, забирали в больницу. А тут режиссер с такой знаменитой фамилией.

«Мосфильм» заключил с нами договор на литературный сценарий, выплатил солидную сумму аванса, и мы с Вышинским договорились работать над ним в Доме ветеранов кино в Матвеевском. Взяли путевки на две недели.

Ехал я в Дом ветеранов кино, а из головы не выходил случай со студенткой, которой одиннадцать раз вызывали скорую во время такой работы. Устроились мы в Доме ветеранов отлично и стали обсуждать сценарий в прекрасном номере Юрия Вышинского.

Вы не поверите, но в первый же день пришлось вызвать скорую, но не мне, а Вышинскому. Скорая забрала его в больницу с сердечным приступом.

Я за две недели написал литературный сценарий и сдал на «Мосфильм». Рассматривали его там приблизительно полгода. Комиссия приняла, набросав кучу замечаний для доработки, утвердила план производства фильма с выходом на экран через два года. Тогдашний директор «Мосфильма» Николай Трофимович Сизов вызвал меня, чтобы познакомиться. Видимо, сценарий ему пришелся по душе.

Режиссер Вышинский, естественно, за эти полгода выздоровел, подписал план производства фильма, и мы приступили к доработке литсценария по замечаниям комиссии. Я предлагал писать каждый у себя дома, встречаться изредка для обсуждения переделанных эпизодов, но Вышинский настоял на совместной работе в Доме ветеранов. Я согласился. А зря!

Снова в первый же день пришлось вызывать скорую. На этот раз у режиссера случился инфаркт.

Я доработал сценарий, отдал на «Мосфильм», там его приняли, утвердили, выплатили полностью солидный гонорар. По плану производства Вышинский должен был писать режиссерский сценарий, но режиссер лежал в больнице с обширным инфарктом. Писать режиссерский сценарий я не умел, не учили нас, текст и диалоги сценария нужно переводить в кадры, в секунды, в метры кинопленки.

А тут началась перестройка, фильм из-за болезни режиссера вылетел из плана. А Юрий Вышинский вскоре умер. Горько!

Я в то время уже работал в издательстве «Молодая гвардия». Кстати, вспомнился забавный случай на «Мосфильме». Директором киностудии вместо Николая Сизова внезапно стал директор «Молодой гвардии» Владимир Десятерик — помните, который при приеме меня на работу в издательство шутливо пожелал мне дорасти до директора издательства? В те дни фильм наш стоял в плане, и я по какому-то вопросу должен был встретиться с директором «Мосфильма». Сижу я утром в приемной, входит Десятерик, видит меня и буквально обалдевает: и здесь молодогвардейцы!

Как видите, у меня были все возможности продолжать работу со сценариями на «Мосфильме», редакторы ко мне относились очень хорошо, мог предлагать киностудии новые заявки, ко мне уже относились бы не как к парню с улицы, а как к своему человеку. Но я в это время был всецело занят осуществлением мечты своей юности: созданием своего журнала на базе «Молодой гвардии», втайне от начальства, за что вскоре и вылетел из издательства. Но это уже другая история!

Вспоминая недавнее прошлое

Произошло это в самом начале 1988 года. Перестройка набирала обороты. Патриотических писателей клеймили «Огонек» Коротича, «Московские новости» Егора Яковлева, «Книжное обозрение» и другие псевдодемократические издания. Особенно доставалось Союзу писателей России. Его тогда в печати называли бондаревским. В то время я уже полтора года был членом Союза писателей и чувствовал себя ответственным за всю русскую литературу. Меня возмущало то, что наших литературных вождей клюют со всех сторон, а они крылья свесили, не отвечают, ничего не делают. Я написал письмо Юрию Бондареву, с которым не был тогда знаком и который, уверен, до этого письма никогда не слышал моего имени. Я считал, что у меня не осталось копии, но недавно случайно обнаружил в архиве.

Оригинал у Юрия Бондарева.

Здравствуйте, Юрий Васильевич!

Я решился побеспокоить Вас по очень важному делу.

Два слова о себе. Я — член Союза писателей. По возрасту отношусь к тем, кого называют «тридцатилетними», хотя годы наши подошли к сорока. Родом из Тамбовской деревни. За плечами два вуза, четырнадцать лет работы рабочим в разных концах страны и пять лет в издательстве «Молодая гвардия» — редактором и зав. редакцией художественной литературы для подростков. Сейчас на творческой работе, полгода.

Юрий Васильевич, сразу скажу, что мы — я и все мои друзья «тридцатилетние» литераторы, имена многих, думается, Вам известны — разделяем Ваши взгляды на литературную жизнь последних трех лет, с радостью и надеждой читаем Ваши статьи, выступления. С болью смотрим на литературную возню «Огонька», «Московских новостей», на весь этот «сенсационный шум, брань, передержки, искажения исторических фактов», пытаемся, когда представляется возможность, противостоять этому, как было на встрече с Карповым в прошлом году, в дискуссионной трибуне журнала «Молодая гвардия». Журнал «Москва» № 6 опубликовал часть заметок Паши Горелова. Писал он их по моему заданию для сборника, который мы хотели выпустить в издательстве «Молодая гвардия». Книга была в плане: составлена, подготовлена к сдаче в производство, но руководство издательства напугалось и приостановило издание сборника.

На партийной конференции Вы говорили о том же, о чем мы писали в своем несостоявшемся сборнике, об этом же мы говорим, когда собираемся вместе. Мы благодарны Вам за Ваше выступление, за то, что Вы высказали на всю страну мысли, которые мы еще не имеем возможности высказывать. Негде!

Юрий Васильевич, это вступление. Не только из-за этого я взялся за письмо. Вы прекрасно понимаете, да и говорили об этом, что экстремисты поставили себе целью «захват всех газетных и журнальных изданий». И это им пока удается. Вот я и хотел спросить Вас, почему Вы, Юрий Бондарев, крупнейший писатель страны, один из первых понявший и сказавший всенародно, где сейчас висит фонарь гласности, к чему ведут рыцари экстремизма, почему Вы, имея такой авторитет у правительства, ничего не делаете, чтобы во главе журналов становились Ваши единомышленники?

То, что от Вашего слова очень много зависит, я знаю по себе. В прошлом году я был одним из многочисленных претендентов на пост главного редактора журнала «В мире книг». Когда мне предложили и я согласился стать претендентом, я знал, что представляет собой этот журнал, кто в нем работает, но я был уверен, что у меня хватит силы воли, знаний, опыта, а главное — организаторских способностей, чтобы сделать журнал интересным, противопоставить его рыцарям экстремизма.

Когда Ненашев  (министр печати СССР в те годы. — П.А.) попросил мои документы, мне сказали те, кто рекомендовал меня, что если Бондарев позвонит Ненашеву, скажет обо мне, то журнал будет наш. Я не стал искать пути к Вам: стыдно, да и Вы ничего не знаете обо мне. Но Володя Коробов, думаю, Вам хорошо знаком, он тоже был претендентом на главного редактора в тот журнал. Почему Вы ничего не сделали, чтобы он возглавил его?

Меня удивляет, почему ни Вы, ни Михаил Алексеев, ни Анатолий Иванов не заботитесь о смене? Вот-вот уйдет Иванов из «Молодой гвардии», и нет гарантии, что на его место не сядет новый Коротич. Идет травля журнала «Москва». Есть ли у кого гарантии, что через год-другой не заставят уйти Михаила Алексеева, а на его место не сядет новый Егор Яковлев? А ведь и Яковлевы, и Коротичи ох как заботятся о своей смене! Усердно готовят единомышленников, растят. Почему Вы этого не делаете?

Политбюро решило открыть новый журнал «Родина». Мне известно, что возглавить его предложили в числе прочих Проскурину, Распутину, но они отказываются, мол, над романами работают. Некогда. Вспомните Горького, он возглавлял 23 журнала и писал. Разве он сам делал эти журналы? Почему нельзя Проскурину или Вам стать главным редактором, взять себе толковых, энергичных заместителей, завотделами, и пусть всю работу выполняют они, а Вы определяете главное направление журнала и пишете романы. Дело-то делается! Почему нельзя это сделать?

Хорошо, есть веские причины отказаться. Почему бы Вам тогда при выборе претендентов на главного редактора не опустить взгляд на тех, кто следует за Вами? Личутин, Эрнст Сафонов, Вячеслав Шугаев — да разве мало Ваших единомышленников среди тех, кому пятьдесят? Недоверие к своим единомышленникам — вот что нас губит, вот что дает право тем «властвовать над политикой в литературе, над судьбами, над душами людей».

И среди нас, кому под сорок, есть немало, кто мог бы уже сейчас возглавлять журналы, сплачивать единомышленников, это и Юра Сергеев, и Сережа Лыкошин, и Женя Туинов, и Сергей Михеенков, и Паша Горелов, я мог бы eщe с десяток имен назвать тех, кто не только литературно одарен, но и обладает талантом организатора.

Я убежден в том, что демократия будет углубляться и пусть не через год-два, а через пять–десять лет я смогу открыть журнал, сплотить вокруг него писателей, для которых слова «Отечество», «Родина», «патриотизм» не пустой звук. (Через три года после этого письма я открыл два журнала и газету и выпускал их в течение двух лет. — П.А.) Недавно я написал письмо М.С. Горбачеву с просьбой помочь открыть журнал нам, «молодым», ведь нам печататься совершенно негде, издательства отказывают, а в журналах нет места. Письмо подписали 13 «молодых» литераторов, все члены СП, лауреаты премий Ленинского комсомола, имени Горького, имени Островского. Письмо, вероятно, выше отдела культуры ЦК не поднялось, оттуда запросили мнение секретариата СП. Было заседание всесоюзного Совета по работе с молодыми. Я присутствовал. Поддержали нас единодушно, ждем ответ из ЦК.

Догадываемся, что, вероятней всего, ответят, что бумаги нет, хотя все знают, что это неправда. Для того чтобы шеститомник Фейхтвангера 400-тысячным тиражом выпустить, бумага нашлась. Семитомник Стейнбека собираются выпустить чуть ли не полуторамиллионным тиражом. На это бумага есть. Если уж очень захотелось кому-то выпустить эти сочинения, то выпускали бы стотысячным тиражом, как книги всех наших писателей. Оставшейся бумаги хватило бы на шесть журналов. А насколько важней развитие современной литературы для нашей культуры?

Нет, нужно притормозить! И я уверен, что, если бы Вы позвонили Лигачеву и рассказали о нашем письме, посоветовали бы поддержать, дело бы сдвинулось с места. Нашлась бы и бумага, и возможность открыть новый журнал. Горбачев ведь высказывал мысль, что нужно открыть два-три журнала. Так пусть возглавят их Ваши единомышленники, чем единомышленники Коротича.

Высылаю Вам свою книгу. Хочется, чтобы Вы имели в виду, если найдете время открыть ее, что вышла она три года назад и много лет ждала очереди, лучшие, на мой взгляд, рассказы были сняты. Написаны рассказы этой книги мной двадцатидвух–двадцативосьмилетним. Обе повести — первые части романов. Один из них закончен, сейчас сдается в набор. Этот роман — лучшее из всего того, что я написал. Вчера только я получил из «Московского рабочего» сигнал своей четвертой книги.

Юрий Васильевич, под конец хочется сказать, что главная цель моего письма — побудить Вас к действию. Я понимаю, что слово писателя — это тоже поступок, действие. Но ведь только Вы можете и практически помочь приостановить захват журналов экстремистами. И много времени Вам тратить на это не нужно. Только больше доверия, доверия к единомышленникам. Стоит Вам приглядеться, и Вы увидите немало энергичных писателей, страдающих одной с Вами болью.

С глубоким уважением

Петр Алёшкин.

Я сам передал это письмо Бондареву в руки. Он ничего не ответил мне на письмо, прислал по почте книгу с теплой надписью.

Зря я не стал банкиром

За свою жизнь я реализовывал десятки разных проектов. Одни удавались, другие нет. Особенно активно действовал в перестройку. Сразу же, как только разрешили открывать акционерные общества, одним из первых в СССР зарегистрировал АО «Голос». Свидетельство было под номером 50. Опередили меня всего 49 человек.

Кстати, свидетельство АО получил и принес мне поэт Виктор Пеленягрэ, помните: «Как упоительны в России вечера...»? Я потом ему издал в АО «Голос» книгу стихов с таким названием.

Некоторые проекты по разным причинам осуществить не удалось, но я как-то не особенно жалею о них. Больше жалею, ругаю себя за те проекты, за которые не решился взяться. Особенно за то, что не открыл свой банк.

Когда разрешили частникам открывать банки, мой знакомый предложил зарегистрировать банк. Я подумал и недальновидно отказался. Не поддался на уговоры. Издательское дело мое тогда процветало, «Голос» занимал третью строчку в рейтинге издательств России, деньги были. И я считал, что так будет всегда, буду я до старости заниматься любимым делом, не задумываясь о финансах.

И теперь частенько с друзьями, вспоминая ошибки свои, горько сожалею и сетую на себя: «Надо было открывать банк! Сколько проектов с ним можно было бы осуществить!»

Но в душе понимаю, что тогда книги мои, романы и рассказы, были бы совсем иными. Если бы вообще были!