Сережке Васильеву


1

Чудо черного солнца и пепла:
я ручаюсь за все головой —
чтоб зима под ногами окрепла
и таращилась черной вдовой.

Дело №... Сведение звука.
И пиджак продается с плеча.
То ли небо совсем близоруко,
то ли вера еще горяча,

то ли мне, сосунку-пионеру,
за последней остаться межой —
как свои принимая на веру
очертания жизни чужой.


2

А когда пойдем по дрова
или вброд через эту реку,
станет ясно, что дважды два
не равняется человеку.

Даже если своим крылом
опрокинет полнеба птица,
раньше надо бы — поделом! —
не печалиться, а креститься.

Не креститься, а бить челом,
не челом — а с разбегу оземь.
Вот и пялится чучелом
неживыми глазами осень!


3

Быть русским — курить на закат,
молиться кресту и осине
и не обернуться назад,
а только подумать — о сыне.

Приученной к пьянству рукой
кормить голубей из ладошки
с похмелья — и снова в запой,
домашней шарахаясь кошки.

А после — что омут, что суд:
тепла кровяного не пряча.
И знать, что уже не спасут,
и верить, что будет иначе.


4

Третьи сутки — дымы да туман.
Всех чертей поименно и скопом —
горе-воин, казак-атаман —
шебуршишь по углам и окопам.
Третьи сутки такую фигню
видит око, что впору креститься.
От живого огня да к огню
неживому — беги, огневица!

Око видит, да сломанный зуб
все неймет по причине известной:
то ли лес, обреченный на сруб,
то ли в черном какая невеста.
Третий вечер маячит в окне
перекличка грачиного стада.
Это Фет? Или кажется мне?
Если кажется — больше не надо!

Третье утро не ангел, не бес —
просто русский поэт на стакане
посреди изумрудных небес.
И на море на том океане
по колено, по пояс, по грудь
речь-голуба — по самые плечи!
Кое-как бы, куда бы нибудь —
да уже отбояриться нечем.


5

В горле стоит вода.
Лежбище и зимовье.
Нужно ответить «да»
и поплатиться кровью.

Снег почернел в ведре.
Прикосновенье плоти
с оборотнем на бедре,
с черепом на обороте,

со змеей на спине.
Ласточка строит глазки —
слава Богу, не мне.
Набережная, коляски,

облако над землей,
пена и пыль столетья.
А за твоей спиной
тишина и бессмертье.


6

Это лучшая участь, поверь:
только ночь да гундосые шавки —
чтоб ногами в открытую дверь
да ломать соболиные шапки.

Сколько можно в распутстве степей
и безбрачии рек упражняться?!
А предложат остаться — не пей,
даже просто не смей оставаться!

А не то нам тоской терема
разрисуют, разложат на части.
Чу, очнулся: во рту — сулема,
и в печенках — дремучее счастье.


7

В душе скребутся ёжики да кошки.
Отложим эту русскую забаву —
расписывать рейхстаги и матрешки:
и так покуролесили на славу,
еще одну увековечив боль.
А Родина, паскуда и зараза,
то каблуками щелкает «Jawohl!»,
то заливает оба глаза
собой, одной собой — безбрежно, далеко.
Во рту — полтина. Бредит кривизною
овал луны. И Сириус и Ко
приглядывают пристально за мною.


8

От березы и от сохи
для картавого с детства слуха
ты воркуешь свои стихи,
словно голубь Святого Духа,
будто ангел всея Руси,
забухавший на кровной ветке.
Можешь даже хоть на фарси
и швырять со стола салфетки:
— Ты — поэзия или как?!
За базар отвечаешь, дура?!
— Будешь бабой своей, дурак,
помыкать и литературой!


9

Грызи подсолнух, бирюза
небес, и улыбайся хитро.
Да будет чистой, как слеза,
твоя последняя поллитра!
Бычок, окурок, Божья срань —
все шито-крыто, сыто-пьяно.
Рыдай по ангелу, Елань,
Евангельем от Иоанна!


10

Приручаем, бросаем, любим,
оставляем опять одних,
правду-матку при детях рубим,
чтобы после стыдиться их.

Пишем книги и ходим в службу,
цедим водочку под ранет.
А у мертвых какие нужды?
Только мертвых у Бога нет!

Так что ты там давай, Сережка!
Те, кто здесь, — мы все дураки.
Знать, поэтому голубь крошку
и берет — из твоей руки.


11

Сколько раз я себе обещал!
Обещанья — призвание наше.
...на бильярде шарами трещал,
крестословицы плёл в «Простокваше».
Сигаретой прожженный пиджак:
неспроста куковала кукушка —
чтоб серебряной водки наждак,
чтобы даже любая чекушка
отдавали навытяжку честь.
Словно голубь по райские крошки,
ты взлетел и не можешь присесть
помолчать на дорожку.

Выйдет боком хозяйский оброк:
недоимки, полюдье, обноски.
Скоро осень — готовится впрок
новый план продразверстки
на бездомных людей и собак.
Это наши жемчужные слезы!
Повторяю: прожженный пиджак!
Пятый раз отцвели абрикосы,
пятый раз Тот, Кто должен, воскрес.
Ты прости, не сподобился мимо.
И стоит нецелованный крест
над картавой душой серафима.


12

Опять смолою плачут образа.
Куски небес и спелого мороза
молочный пар — но хватит за глаза
одной страницы, если это проза.

Лес уронил багряный свой убор.
Все затопило солнечным елеем —
как будто здесь поставили собор
блаженному Васильеву Сергею.
2016–2021