Парус

Сергей Яковлевич Сущий родился в 1961 году в Ростове-на-Дону. Окончил геолого-географический факультет Ростовского госуниверситета. Доктор философских наук и кандидат социологических наук, поэт, прозаик. Научный сотрудник ЮНЦ РАН, специалист в области социологии культуры. Литературой занимается с середины 80-х годов. Автор ряда поэтических сборников и книг прозы. Публиковался в журналах «Знамя», «Арион», «Дети Ра», «Дон». Лауреат премии «Неизвестные поэты России» (2000), финалист «Илья-Премии» (2003), лауреат премии журнала «Ковчег» (2007). Член Союза российских писателей. Живет в Ростове-на-Дону.
* * *
Не каждый трактор метит в луноходы,
не всякий прапор в мыслях Бонапарт,
но любит наглых тетушка природа
и Дарвина естественный азарт.
Нет, не тебе цеплять клешней удачу,
ломая карту, карму, колею.
А в толчее альфа-самцов и мачо
несложно обнулить и суть свою.
Тебе не грустно, внутренний отшельник,
что мир — рассадник удалого зла;
что Бог не фраер, но не метит шельму,
и далеко тебя не увезла
от пункта «А» ленивая планида?
Что не плейбой, а мальчик для битья;
бычок, зажатый жадною корридой;
не первый «он», но распоследний «я»?..
Смешны вопросы. Отвечать не буду,
когда ты там, где нужен, где живой.
А если вход сюда везде, повсюду,
то выход только здесь — над головой.
Охотники на снегу
По мотивам П.Брейгеля
Смеркается. Сыпет снежок, и мороз все крепчает.
Сейчас бы в свой дом, к огоньку и горячему чаю.
А впрочем, поселок все ближе, и машут плечами
дубки и березы. Сороки по веткам снуют.
Из леса охотники склоном покатым идут.
Собаки, добыча, густая усталость в ногах.
Из впадины неба все пуще серебряный прах.
Они на подходе... А в море плывут два линкора.
Они далеко друг от друга, но встретятся скоро.
Что будет, не знает никто. Впрочем, семя раздора
везде и всегда. И полны ожиданием злым
со всех континентов упертые в небо стволы.
Как хочется вставить соседушке с правой руки,
катаются по небу медленных туч желваки.
Снежок опадает на землю. Подолгу, не сразу.
Все ближе поселок, все ближе... А в секторе Газа
последний шахид на сегодня плывет струйкой газа
на небо к Аллаху. И, выполнив данный обет,
ликует, разъятый на части, на тени и свет;
доподлинно зная, что нынче же он — имярек,
гражданство исламского рая получит навек.
В Перу изверженье вулкана, на фондовом рынке
просадка весь месяц, взрыв шахты в Китае, на ринге
Евразии куча-мала вместе с рефери-гринго.
Десяток бойцов, костный хруст на планету почти.
Куются орала, но прежде секиры, мечи.
И кровью пульсирует лента дневных новостей,
в висок отдавая... На белом цепочка людей.
Темнеет, однако. Вдали огоньки. А дорога
струится по белому склону все так же полого.
И каждый себя убеждает: «Теперь-то немного
до женщин, детей и тепла, до...» Достигнут предел.
День, год или век — и земля совершит самострел.
Предчувствуя шкурой все это, бормочешь: «Хрен с ним.
Ведь через сто–триста–пятьсот–тыщу лет или зим
все прахом закончится, схлопнется черною точкой.
Какого же ляда тянуть, если можно короче?
Экстерном отмучиться, если не вышло заочно.
Здесь! Прямо сейчас! Малый труд —
и дело с концом... А они все идут и идут.
Старшой поправляет тулуп на широкой груди:
«Успеть бы до ночи...»
А как же! Успеют, поди.
* * *
А я еду за туманом...
Ю.Кукин
Ты идешь такая вся в Дольче Габбана.
Гребень, пирсинг, разноцветная рука.
А я еду, а я еду за туманом,
где палатки, сосны, ветер и река.
Ты тропическая — Чунга-Чанга остров.
Я таежный, неуклюжий, как рюкзак.
Но как остро, знаю я, как будет остро
нам однажды залететь глаза в глаза.
Сбиться с курса, съехать с рельсов и катушек,
понимая, что отсчет пошел с нуля.
Не хочу себя/тебя губить. Послушай,
разминуться надо нам, как кораблям.
В океане места много, на планете
еще больше. Но я тот Иван-дурак,
что ткнет в глобус и тебя, конечно, встретит,
потому что разминуться нам никак.
* * *
В один и тот же миг, в одной и той же мере
ты юноша-старик и Моцарто-Сальери.
Порочный и святой, флегматик и холерик,
горяче-ледяной, как Моцарто-Сальери.
Шериф и Робин Гуд, судья и Чикатило,
правдоискатель-плут, бессильная сверхсила.
Пан-атаман и жид, плебей и герцог Сфорца.
Ты мертв и вечно жив и вновь Сальери-Моцарт.
Как снайпер и мишень, убийца и убитый,
«Аль-Каида» — МИ-6. О, сколько раз мы квиты
с тобою были, да еще раз будем после.
Трюфель и лебеда; в гостях ли, на погосте
воздастся по делам, по образу и вере.
А как — подумай сам, мой Моцарто-Сальери.
Парус
Белеет парус одинокий...
М.Лермонтов
Белеет парус одинокий,
о берег плещется волна.
Иссякли в организме токи
намедни питого вина.
И снова трезвый, снова хмурый,
разглядывая горизонт,
ты ждешь, когда две тучи-дуры
раскрыть заставят черный зонт.
Начнет накрапывать. Стемнеет.
Крупней пойдет волна на брег.
А он, мятежный, все белеет
подряд уже который век...
Начнется буря, станет легче
ему, тебе, России всей.
И в заходящем с моря смерче,
под грохот пенных батарей
на миг откроются истоки
планиды русской родовой —
как этот парус одинокий,
взлетать и рушиться с волной!
Не веря ни воде, ни тверди,
от бездны воспаряя ввысь,
по самой кромке жизни–смерти,
одевшись в белое, нестись.
* * *
«Я тебя не люблю». — «И я тебя нет...»
Сколько нам было? По три, по пять?
Память?.. Скорее слабый просвет.
Что-то... словами не передать.
Парк? Не помню... Поваленный ствол,
может, лавка. Солнца столбы...
Как теперь распознать сродство
с тенью из их несчетной толпы?
Одна, другая вынырнет вдруг.
Всегда некстати. «Привет!» — «Привет...» —
«Помнишь?» — «Нет». — «Постарайся, друг.
Ну как, припомнил?» — «Вроде бы нет...»
Где ты, которую я не любил,
точней, говорил, что совсем не люблю?
Среди пространств, в которых я жил,
ты все там, где не утонуть кораблю,
где всегда побеждаемо зло и вдвоем
можно, за руки взявшись, идти двести лет.
Где могу я спросить: «Мы с тобой не умрем?» —
зная точный ответ: ну конечно же нет.
* * *
Как ласточки летят года,
улиткою ползет минута.
Строка допишется, когда
закончит действие цикута.
Где ты теперь? Там или здесь
стучит твоя клавиатура?..
Смерть-знаменатель — просто жесть,
но жизнь без смерти дура дурой.