Трубы гремят в Городне,
Подымается дым в зенит...

Собирает войско могучее
Князь Городни — Давид:

                «Рассчитаемся с черной кликой,
                Крестоносцев расплющим в блин!
                Вставай, земля Белорусская,
                Пойдем войною великой,
                Пойдем, народ белорусский,
                На Мариенбург и Берлин.
                Вскипает от края до края
                Родная земля, а ну!..»
                               Конь горячится, играет,
                               Землю копытом роет,
                               Звезды глазами считает,
                               Ушами — чует войну.


Собираются воины, с ними
И Яну идти воевать.
Латы светлые, доброе имя —
Чего еще в жизни желать?!
Ничего! Только прямо и ровно
Свой путь пройти до конца.

Сутулою черной вороной
Спускается мать с крыльца:

                «Ян, запомни — немцы и пруссы
                Угнетали нас как могли,
                Отца твоего погубили,
                Землю твою сожгли.
                Отчизна твоя — пожарище,
                Помни, помни, мой сын, о ней,
                Ступай и не ведай жалости —
                Женщина, дитя... Убей!»


О великая, лютая сеча,
Рев утробный, и гром, и треск...
Над поймой сырою под вечер
Вставала пыль до небес.
Враг растоптан тяжелой лавиной.
Трубы плачут, ревут навзрыд.
Между явором и калиной
Сидит великий Давид.
За спиной приближенных свита,
Горький дух обгоревшей травы.
Латы его разбиты,
Меч в засохшей крови.

                «Яне! Друг мой любезный!
                Чего хочешь проси у меня,
                Ты прорвался сквозь строй железный,
                Ты магистра свалил с коня.
                Ты свернул ему подлую выю,
                Подыхал он, судьбу кляня...»

                «Княже! Мне полонянку Марию,
                Она покорила меня».

                «Хочешь — золота сколько весишь,
                Кольца, перстни в бесценных камнях...»

                «Княже! Мне полонянку Марию,
                Она полюбила меня».

                «Бог с тобой. Забирай ее в жены,
                В этой схватке ты не устоял...»
И срубил он веточку явора
И с калины цветок оборвал.

                «Что ж, люби до последнего вздоха,
                Оставайся с ней до конца.
                Только вот что... Хочешь не хочешь,
                А к матери пошли гонца».

                               «Прусска? Рабы и трусы,
                               Никакой пощады им нет,
                               Сколько нам, белорусам,
                               Принесли они бед!
                               Что ж, по черным делам и слава...
                               По делам...»
                               И тайно она
                               Беспощадную каплю отравы
                               Распустила в чаше вина.

Ян вез,
Осторожно поддерживая
Марию могучей рукой.
Конь ступал, будто нес умирающим
Чашу с криничной водой.
Длинно вытянулась колонна,
По дороге ползет, пылит...
Перед домом черной вороной
Безмолвная мать стоит.

А они — словно звездочек пара,
А над ними — радуги свет.
На кольчуге — веточка явора,
На шнуровке — калины цвет.

                «Мать моя, я приехал с невестой,
                Беспредельна радость моя,
                Полюби ее, если сможешь,
                Полюби ее так, как я».

В черной злобе небо сгорает,
Волк пасет череду овец.

                Конь горячится... играет...
                Землю копытами роет,
                Звезды глазами считает,
                Чует ушами — конец.

«Пусть умножится наша слава,
Пусть счастья вам Бог дает. —
Подает Марии отраву,
Яну — вино подает. —
Тут твой дом, бузина у порога,
Тут прабабки чесали руно...»

Коню под ноги
Ян выливает вино:

                «Всю долгую жизнь, Мария,
                И последний предсмертный миг
                Мы разделим с тобой, Мария.
                Пей любви моей половину,
                Я допью остальное, Мария.
                На двоих одна чаша, Мария,
                И земля — одна на двоих».

И... земля... одна на двоих.

Не успели опомниться други,
Мать глаза не успела поднять,
Лишь успели схватить его слуги,
Когда Ян валился с коня.

Мать как каменная:
«Люди! Люди...
Это рок.
Приготовьте им дом
Возле церкви.
Для Яна — под правым,
А для девки — под левым крылом.
Сам повинен, забыл, несчастный,
От чьего меча полегли
И отец,
                 и братья,
                                и други
Средь проклятой
Сожженной земли.

Нет, не будет вам доли общей
Даже там, где мир и покой,
И постели не будет общей,
И земли вам не будет одной».

                На могиле Марии калина
                В каплях радужных слёз,
                А на могиле Яна
                Явор могучий пророс.

                Дни в весенних грозах катились,
                А они тянулись, вились
                И над церковью соединились,
                Крепко-накрепко обнялись.

Доложили.
И мать явилась,
Плач ей очи испепелил:

«Видно, там мои дети
Жили в великой любви,
О, какая великая милость,
Шумели весной молодой,
Через церковь соединились,
Боже! Боже ты мой...»

                Тут конец поэмы печальной,
                Хоть конца у поэмы нет,
                Про могучий и гордый явор,
                Про калины ласковый цвет.

Перевод с белорусского Владислава Артёмова