О, Беларусь!

Россия, Русь, храни себя, храни!
Н.Рубцов

Взойду на холм, уже давно не юн, —
Простор земной каймой лесов окован.
Раскинув руки, обниму валун,
Лежащий здесь с эпохи ледниковой.

И все, что было бренного в уме,
Пред этой далью вновь посторонится.
А там, вдали, церквушка на холме
Над грудой крыш сияет, как зарница.

Вот так и я сияньем озарюсь,
Увидев, как вышагивает бусел,
Твой символ, твой красавец, Беларусь,
Вдоль всех твоих озер, болот и русел.

Тропою, проторенной грибником,
Иных времен пересекаю тропы
И натыкаюсь — в горле горький ком —
На бруствер партизанского окопа.

И вспоминаю грозовые дни,
Когда в крестах нахлынули тевтонцы.
Костры из вёсок и церквей с людьми
Багрили землю, застилали солнце.

Шел по земле твоей кровавый вал
В одном из самых гибельных столетий.
Мы знали, что четвертый каждый пал,
А подсчитали — вышло каждый третий.

О, Беларусь! Я говор полюбил
Твой нынешний и поколений прошлых!
И столько братских на тебе могил
И пепелищ, малинником поросших!

Другим народам свет добра неся,
О, Беларусь, не в приступе гордыни,
Храни свои угодья и леса,
Храни свои преданья и святыни!

Люблю все то, чем ты, страна, горда:
Твои озера, реки и просторы,
Райцентры и большие города,
Твои погосты, церковки, костелы!

Иду ли шляхом торным, иль тропой,
Иль полевою стёжкой торопливой,
О, Беларусь, любуюсь я тобой,
Как сын своею матерью счастливой.

Глаза закрою, слышу стук подков,
Гул тракторов, скрип ворота в колодце,
И смех детей, и говор стариков,
А женский голос песнею прольется.

Склонюсь напиться над лесным ключом
И вновь услышу, как зовут в дорогу
Та Русь, где я родился и крещен,
И эта Русь, где я предстану Богу.


Беларуси

В белом облаке прячутся грозы,
Прознобил всю листву соловей.
Здесь играют в пятнашки березы,
Как в России далекой моей.

Беларусь, своим небушком синим,
Своим хлебушком — золотом нив —
Ты меня приняла, словно сына,
Из криницы водой напоив.

Серебрятся над вёской дождинки,
Можно радугу тронуть рукой.
Я люблю в чистом поле «дожинки»
И купальскую ночь над рекой.

Все для сердца славянского свято:
Колокольный взыскующий звон,
И веселье, и скорбные даты,
Свет хоругвей и шелест знамен.

Где отряд уходил от облавы,
За плечами неся динамит,
Там теперь выше пояса травы
Да по-прежнему пуща шумит.

И над каждою вёской доныне
Обелиски растут в высоту.
И у каждой спаленной Хатыни
Наша память стоит на посту.

Одиноким, несчастным и сирым
На земле я не прожил ни дня,
Две сестры — Беларусь и Россия, —
Две матули ласкают меня.

И любую беду мы осилим,
Если вместе и в радость, и в грусть
Навсегда с Беларусью Россия
И с Россией навек Беларусь.


Перед Богом

И в великом, и в большом, и в малом
Не такой мечталась старость мне.
Сплю я под облезлым одеялом
На почти прозрачной простыне.

Не жалею, не зову, не плачу:
Крыша есть, и греет ремесло.
Лишь во рту открылась недостача,
Но зато извилин возросло.

Но и всем числом своих извилин
Осуждая то, что позади,
Как дитя, пред Богом я невинен,
Хоть грехов за мною — пруд пруди.

Хоть живи ты в царстве Берендея,
Хоть в стране, где круглый год весна, —
Как тут быть и что тут, Боже, делать,
Если жизнь на свете так грешна?

Невозможно жить и быть святыми!
Посмотри и убедись, Господь!
Вот Твое созданье — не в пустыне,
А в миру, где духом правит плоть.

И в Тобой поставленных пределах
Долга, службы, горестей, утех
Ни чихнуть, ни кашлянуть, ни телу
Дать поблажку — всюду, всюду грех!

Посуди, нам надо молодыми
Умирать, пока мы не грешны.
Но слепыми и в плену гордыни
Разве мы Тебе, Господь, нужны?

Нет, Ты нас, здоровых и болезных,
Всех ведешь, дороги не прямя,
Вознося и окуная в бездны
Духа, власти, славы и ума.

С сожаленьем смотришь иль с презреньем
На лукавой плоти удила.
Скольких она в бездну наслаждений
По свободе духа увела!

Ужаснется каждый и затужит,
Осознав, что все, чем жил, — тщета.
И с тропы, что всех житейских уже,
Нам тогда откроются врата.

Вот тогда, опоминаясь в сраме,
Вор, прелюбодей, алкаш, смутьян
Причастятся скверными устами,
О Господь, Твоих Пречистых Тайн.

Он уже на истину не взропщет,
Припадая к Церкви наконец,
Пусть вначале, как Фома, на ощупь,
Как прозренья жаждущий слепец.

Господи, с чего ж я нынче плачу
Перед кротким образом Твоим?
О, каким слепцом я прожил зрячий
И прекрасно слышащий — глухим!


* * *

Алексею Хлуденёву

Я тот, кто для сытых — сама голытьба,
Но все ж на судьбу не ропщу я.
Уж видно, мне так повелела судьба,
Что вещи умерших ношу я.

В рубаху с чужого плеча облеку
Я плоть свою в ветер и стужу,
Как будто бы я на себе волоку
Чужую и грешную душу.

Ботинки и брюки ушедших мужей
За так отдают и обновы,
Всплакнув, как положено, жёнке моей
Подруги — недавние вдовы.

Ну что ж, я прекрасно обут и одет,
В тепло упаковано тельце.
И каждая вещь добавляет мне лет,
Не дожитых первым владельцем.

С того-то душа моя, видно, добра,
Что я облачен поименно
В ботинки Ивана, в рубашку Петра,
В костюм и жилетку Семёна.

Я, может быть, должен, по мысли Творца,
За гранью седьмого десятка
Их судьбы продлить за порогом конца
Всей жизнью своей без остатка.

За всех недоживших мне надо дожить
В вещах, обездоленных рано.
Глядишь, дотяну я в обновах чужих
До славных седин Авраама.


* * *
Мы перекрыли солнце шторой,
И рядом с тенью, взаперти,
Подремывает та, с которой
Я грезил счастье обрести.

А счастье что? Оно химера
Или развеялось как дым?
Она проснется, скажет: «Гера,
Присядь ко мне, поговорим!»

И я пойду на лучик взгляда,
На голос, милый мне давно,
И улыбнусь, и рядом сяду.
А счастье где? Да вот оно!


* * *

Ирине Шатырёнок

Под нами — край, обрыв, карниз.
И всюду пропасть, всюду бездна.
Мы — из двадцатого, мы — из
Той юности, чье имя — бедность.

В потертых куртках и пальто
И в обуви, что просит каши,
Мы Божьей милостью — никто,
Мы — из потери и пропажи.

Никем не узнаны в толпе,
Всегда нигде и всюду близко,
Мы — в перечне из «и т.п.»,
Из «и т.д.» — за гранью списка,

Из тех, кто, вторя соловью,
Щебечет в рифму до восторга,
Кто душу вечную свою
Не выставлял предметом торга,

Кто над одной строкой рыдал,
Омытой от вселенской пыли,
Кто свою совесть не продал
Не потому — что не купили.

Пусть оккупируют Олимп
Рабы тщеславия и рвенья —
Возносит наши космы в нимб
Священный ветер вдохновенья!

Мы, как ручьи, слышны в тиши.
А вы попробуйте пробиться
Сквозь залежи печатной лжи
И пролежни чужих амбиций!

Над нами неба решето
Сквозит созвездьем наудачу.
Мы Божьей милостью — никто,
Но вы без нас — никто тем паче.


* * *
Вот такая мне вышла стезя:
Мне напиться и спиться нельзя.

Хоть не ангел я, не херувим,
Мне нельзя то, что можно другим.

Если мне бы начать с сорока,
Но, увы, все минули срока.

И уже остающийся срок —
Как последний на клене листок.

Я качаюсь, как лист на весу
В опустевшем предзимнем лесу,

Где о тайне последнего срока
Мне трещит без умолку сорока.

О, как дышится горько и сладко
На исходе восьмого десятка!