Поединок
Георгий Иванович Киселёв родился в 1939 году в деревне Епифанке на Вологодчине. Окончил Московский литинститут имени А.М. Горького. Занимался переводами поэзии с немецкого и французского языков. Работал токарем в Рязани, куда семья переехала после войны. Сотрудничал с российскими альманахами и журналами «Сибирские огни», «Дальний Восток», «Молодая гвардия», «Нева», «Наш современник». В Беларуси был постоянным автором журнала «Нёман», в котором выступал как поэт, критик, автор переводов. Член Союза журналистов СССР. Член Союза писателей Беларуси. Член Союза писателей Союзного государства. С 1983 года жил в городе Волковыске Гродненской области, всю оставшуюся жизнь считая Беларусь своей второй родиной. Умер 23 октября 2021 года.
О, Беларусь!
Россия, Русь, храни себя, храни!
Н.Рубцов
Взойду на холм, уже давно не юн, —
Простор земной каймой лесов окован.
Раскинув руки, обниму валун,
Лежащий здесь с эпохи ледниковой.
И все, что было бренного в уме,
Пред этой далью вновь посторонится.
А там, вдали, церквушка на холме
Над грудой крыш сияет, как зарница.
Вот так и я сияньем озарюсь,
Увидев, как вышагивает бусел,
Твой символ, твой красавец, Беларусь,
Вдоль всех твоих озер, болот и русел.
Тропою, проторенной грибником,
Иных времен пересекаю тропы
И натыкаюсь — в горле горький ком —
На бруствер партизанского окопа.
И вспоминаю грозовые дни,
Когда в крестах нахлынули тевтонцы.
Костры из вёсок и церквей с людьми
Багрили землю, застилали солнце.
Шел по земле твоей кровавый вал
В одном из самых гибельных столетий.
Мы знали, что четвертый каждый пал,
А подсчитали — вышло каждый третий.
О, Беларусь! Я говор полюбил
Твой нынешний и поколений прошлых!
И столько братских на тебе могил
И пепелищ, малинником поросших!
Другим народам свет добра неся,
О, Беларусь, не в приступе гордыни,
Храни свои угодья и леса,
Храни свои преданья и святыни!
Люблю все то, чем ты, страна, горда:
Твои озера, реки и просторы,
Райцентры и большие города,
Твои погосты, церковки, костелы!
Иду ли шляхом торным, иль тропой,
Иль полевою стёжкой торопливой,
О, Беларусь, любуюсь я тобой,
Как сын своею матерью счастливой.
Глаза закрою, слышу стук подков,
Гул тракторов, скрип ворота в колодце,
И смех детей, и говор стариков,
А женский голос песнею прольется.
Склонюсь напиться над лесным ключом
И вновь услышу, как зовут в дорогу
Та Русь, где я родился и крещен,
И эта Русь, где я предстану Богу.
Беларуси
В белом облаке прячутся грозы,
Прознобил всю листву соловей.
Здесь играют в пятнашки березы,
Как в России далекой моей.
Беларусь, своим небушком синим,
Своим хлебушком — золотом нив —
Ты меня приняла, словно сына,
Из криницы водой напоив.
Серебрятся над вёской дождинки,
Можно радугу тронуть рукой.
Я люблю в чистом поле «дожинки»
И купальскую ночь над рекой.
Все для сердца славянского свято:
Колокольный взыскующий звон,
И веселье, и скорбные даты,
Свет хоругвей и шелест знамен.
Где отряд уходил от облавы,
За плечами неся динамит,
Там теперь выше пояса травы
Да по-прежнему пуща шумит.
И над каждою вёской доныне
Обелиски растут в высоту.
И у каждой спаленной Хатыни
Наша память стоит на посту.
Одиноким, несчастным и сирым
На земле я не прожил ни дня,
Две сестры — Беларусь и Россия, —
Две матули ласкают меня.
И любую беду мы осилим,
Если вместе и в радость, и в грусть
Навсегда с Беларусью Россия
И с Россией навек Беларусь.
Перед Богом
И в великом, и в большом, и в малом
Не такой мечталась старость мне.
Сплю я под облезлым одеялом
На почти прозрачной простыне.
Не жалею, не зову, не плачу:
Крыша есть, и греет ремесло.
Лишь во рту открылась недостача,
Но зато извилин возросло.
Но и всем числом своих извилин
Осуждая то, что позади,
Как дитя, пред Богом я невинен,
Хоть грехов за мною — пруд пруди.
Хоть живи ты в царстве Берендея,
Хоть в стране, где круглый год весна, —
Как тут быть и что тут, Боже, делать,
Если жизнь на свете так грешна?
Невозможно жить и быть святыми!
Посмотри и убедись, Господь!
Вот Твое созданье — не в пустыне,
А в миру, где духом правит плоть.
И в Тобой поставленных пределах
Долга, службы, горестей, утех
Ни чихнуть, ни кашлянуть, ни телу
Дать поблажку — всюду, всюду грех!
Посуди, нам надо молодыми
Умирать, пока мы не грешны.
Но слепыми и в плену гордыни
Разве мы Тебе, Господь, нужны?
Нет, Ты нас, здоровых и болезных,
Всех ведешь, дороги не прямя,
Вознося и окуная в бездны
Духа, власти, славы и ума.
С сожаленьем смотришь иль с презреньем
На лукавой плоти удила.
Скольких она в бездну наслаждений
По свободе духа увела!
Ужаснется каждый и затужит,
Осознав, что все, чем жил, — тщета.
И с тропы, что всех житейских уже,
Нам тогда откроются врата.
Вот тогда, опоминаясь в сраме,
Вор, прелюбодей, алкаш, смутьян
Причастятся скверными устами,
О Господь, Твоих Пречистых Тайн.
Он уже на истину не взропщет,
Припадая к Церкви наконец,
Пусть вначале, как Фома, на ощупь,
Как прозренья жаждущий слепец.
Господи, с чего ж я нынче плачу
Перед кротким образом Твоим?
О, каким слепцом я прожил зрячий
И прекрасно слышащий — глухим!
* * *
Алексею Хлуденёву
Я тот, кто для сытых — сама голытьба,
Но все ж на судьбу не ропщу я.
Уж видно, мне так повелела судьба,
Что вещи умерших ношу я.
В рубаху с чужого плеча облеку
Я плоть свою в ветер и стужу,
Как будто бы я на себе волоку
Чужую и грешную душу.
Ботинки и брюки ушедших мужей
За так отдают и обновы,
Всплакнув, как положено, жёнке моей
Подруги — недавние вдовы.
Ну что ж, я прекрасно обут и одет,
В тепло упаковано тельце.
И каждая вещь добавляет мне лет,
Не дожитых первым владельцем.
С того-то душа моя, видно, добра,
Что я облачен поименно
В ботинки Ивана, в рубашку Петра,
В костюм и жилетку Семёна.
Я, может быть, должен, по мысли Творца,
За гранью седьмого десятка
Их судьбы продлить за порогом конца
Всей жизнью своей без остатка.
За всех недоживших мне надо дожить
В вещах, обездоленных рано.
Глядишь, дотяну я в обновах чужих
До славных седин Авраама.
* * *
Мы перекрыли солнце шторой,
И рядом с тенью, взаперти,
Подремывает та, с которой
Я грезил счастье обрести.
А счастье что? Оно химера
Или развеялось как дым?
Она проснется, скажет: «Гера,
Присядь ко мне, поговорим!»
И я пойду на лучик взгляда,
На голос, милый мне давно,
И улыбнусь, и рядом сяду.
А счастье где? Да вот оно!
* * *
Ирине Шатырёнок
Под нами — край, обрыв, карниз.
И всюду пропасть, всюду бездна.
Мы — из двадцатого, мы — из
Той юности, чье имя — бедность.
В потертых куртках и пальто
И в обуви, что просит каши,
Мы Божьей милостью — никто,
Мы — из потери и пропажи.
Никем не узнаны в толпе,
Всегда нигде и всюду близко,
Мы — в перечне из «и т.п.»,
Из «и т.д.» — за гранью списка,
Из тех, кто, вторя соловью,
Щебечет в рифму до восторга,
Кто душу вечную свою
Не выставлял предметом торга,
Кто над одной строкой рыдал,
Омытой от вселенской пыли,
Кто свою совесть не продал
Не потому — что не купили.
Пусть оккупируют Олимп
Рабы тщеславия и рвенья —
Возносит наши космы в нимб
Священный ветер вдохновенья!
Мы, как ручьи, слышны в тиши.
А вы попробуйте пробиться
Сквозь залежи печатной лжи
И пролежни чужих амбиций!
Над нами неба решето
Сквозит созвездьем наудачу.
Мы Божьей милостью — никто,
Но вы без нас — никто тем паче.
* * *
Вот такая мне вышла стезя:
Мне напиться и спиться нельзя.
Хоть не ангел я, не херувим,
Мне нельзя то, что можно другим.
Если мне бы начать с сорока,
Но, увы, все минули срока.
И уже остающийся срок —
Как последний на клене листок.
Я качаюсь, как лист на весу
В опустевшем предзимнем лесу,
Где о тайне последнего срока
Мне трещит без умолку сорока.
О, как дышится горько и сладко
На исходе восьмого десятка!