Уроки любви

Мне было двенадцать, когда мы познакомились. И она мне не понравилась. Худенькая, нескладная, как сказали бы — бесцветная совершенно. Но поразили глаза: блестящие, крайне выразительные, карие, огромные!.. Немного навыкате...

Стояла лютая стужа, и она мелко дрожала. Окружающий мир ее почти не интересовал, сузившись в безграничное ощущение одного лишь безжалостного холода. Зачем я не прошел тогда мимо?..

— Собачий мороз, ага? — завязал я разговор, поравнявшись.

Она посмотрела на меня с недоверием, тоскливой злобой. Я присел на корточки. Раздалось глухое, хрипловатое ворчание, тускло блеснули мелкие желтоватые зубки. Мне захотелось ее приласкать, и я осторожно протянул руку. Поплатился тут же — ее реакция оказалась быстрее, и я был награжден укусом — таким же мелким, как она сама.

— Хм, характер!.. — Я снова осторожно протянул руку.

Вторая попытка оказалась успешнее — холод ли, тоска ли, но она позволила себя погладить. Думаю, я был первый в ее жизни человек, оказавший такие знаки внимания...

Удалившись от своей новой знакомой метров на сто, я и помнить забыл об этой странной, нескладной дворняжке. Каково же было мое удивление, когда на следующий день я встретил свою новоявленную подружку у собственного подъезда. Изъявлений такой радости мне не приходилось видеть ни от одного живого существа ни до, ни после! Хрипловато подскуливая, собачонка устроила какой-то безумный танец исступленного восторга. Тоненький крысиный хвостик ее, кажется, жил своей жизнью, работая как мешалка в руках заправского кондитера. Лишь только я прикоснулся к маленькой пегой головёнке, она замерла, точно литая, блаженно прикрыв глаза. С этого момента началась наша дружба...

Она сопровождала меня всюду, оставляя лишь перед входом в подъезд либо когда я садился в транспорт. Зима скончалась, царствовала весна — талая, грязная, экстравагантная. Мое возвращение во двор всегда сопровождалось настоящим буйством радости — кто бы мог подумать, что в такой малышке с тоненькими ногами столько энергии! Я усердно подкармливал свою подружку, но уверен, любила она меня не только за это. О том, чтобы забрать домой, не было и речи: родители!..

— Ма, я возьму сосиску?

— Пройди и поешь нормально! — строго и скороговоркой говорит мама — она страшно занята.

— Не, я потом — Димон ждет!

— Я кому сказала, прой... — окончания фразы я уже не слышал — несся через две ступеньки вниз.

Сосиски, котлеты и прочие пирожки моя подружка обожала. Чрезвычайно!

Иногда я довольно надолго уезжал из города: на вылазку с родителями или в бабушкин сад. Малышка неизменно встречала меня в моем дворе с утроенным приступом радости и некоторой примесью укоризны, мол, где тебя носило?! Последнее выражалось в каком-то ультразвуковом визгливом лае...

Нередко мы сидели и грелись на солнышке. Она молча смотрела на меня, и тогда я видел в ее больших, блестящих, умных глазах отражения машин из нашего двора, тополей с зеленой листвой. Все очень маленькое и очень четкое, как на фотоснимках с высоким разрешением...

В самом разгаре было лето. Воздух плавился зноем. В руках — спасительная мороженка. Моя спутница трусила неподалеку. Я не сразу заметил этих людей. Они подкрались бесшумно, даже с каким-то изяществом. Один из них держал сачок. Прежде чем моя подружка успела что-то сообразить, незнакомец молниеносно накрыл ее этим самым сачком и ловко, буднично-профессионально свернул. Слышен был лишь истошный, странно сипловатый, захлебывающийся вопль. Напарник отворил заднюю дверь фургона, куда и был помещен сачок с пленницей.

Я стоял словно вкопанный, чувствуя, как тающее мороженое липко стекает по руке. Стоял и не заступился! Даже не предпринял попытки! Смог бы я помочь или нет — не то важно. Важно, что не попытался!..

Фургон скрылся за поворотом. Я продолжал стоять столбом. Не было ни слез, ни истерики. Только воздух стал серым и дрожащим, как при смоге, а в ушах стоял истошный, захлебывающийся вопль. Сумею ли простить себе эту слабость? Ненавижу себя!

 

Слишком взрослая шутка

Не помню, откуда приехала эта пара: то ли из Ленинграда, то ли из Прибалтики. Но помню их самих: молодые, стильные, безумно современные и сумасшедше красивые. Особенно же запомнилось, какой романтичной, точно из книжки, была эта пара. Она — легкая, воздушная, тоненькая, всегда улыбающаяся, с ямочками на щеках студентка, играющая в молодежном театре. Он — студент факультета международных отношений или что-то в этом духе, худощавый, красивый юноша в вареной джинсовке — писк тогдашней моды. На руке — электронные японские часы с калькулятором — «игрушка», стоившая в советское время две инженерские зарплаты. Они соседствовали по лестничной площадке с моими бабушкой и дедушкой, у которых я гостил на каникулах. Я перешел в 5-й класс и уже немного разбирался, что такое «варёнки», электронные японские часы, уже был немного меломаном, знал «Modern Talking», «Joy», «Boney M»...

Они были в гостях у моих бабушки и дедушки, когда я вернулся с прогулки, — пили чай. Я знал, это какие-то дальние родственники по бабушкиной линии, но видел их впервые. И сразу был очарован этой парой!

— А вот и наш дружочек-голубочек! Знакомьтесь — внук Женя! — отрекомендовал дедушка. — Хватай кружку и садись. Мы, так сказать, чай пьем. Артур, Таня, — представил гостей дедушка.

Девушка с улыбкой кивнула, а молодой человек пожал мне руку. Как взрослому.

— Сувенир из Турции. — Артур извлек из кармана маленький яркий брусочек и протянул мне.

Жевательная резинка «Turbo»! Невероятно модная и популярная в то время! Я очень обрадовался.

Тут Артур заметил, что я не спускаю глаз со значка на его джинсовой рубашке.

— Это Майкл Джексон? — поинтересовался я.

— Он самый. — Артур небрежно тронул значок. — Нравится? Слушаешь?

— Да, слушаю... — чуть смутился я.

У меня была всего одна кассета с этим исполнителем.

Артур отсоединил значок и протянул мне:

— Владей! Носи на здоровье!

— Да не-е, не надо... — Я еще больше смутился.

— Ой-х!.. Брось! — Артур тонко уловил мое смущение и собственноручно приколол значок мне на футболку. — Меня заколебала эта иконка, теперь ты потаскай... — Все это он проделал как-то совершенно естественно и по-свойски.

Я был на седьмом небе от счастья!

— Так ты меломан? Любишь музыку? — спросил Артур.

Я кивнул.

— А что слушаешь?

— «Modern Talking», «Boney M», Сандру... — ответил я, чуточку гордясь собой.

— О, серьезный вкус! — произнес Артур.

Я чувствовал, что он немного трунит надо мной, но лицо его было настолько открытым и он так на равных со мной говорил, что не могло быть и малейшей обиды.

— Слышал «Kraftwerk»?

— Не-а...

— А Аманду Лир?

Я помотал головой.

— Приходи — послушаем.

Я стал часто бывать у них. Было в них что-то яркое и ослепительное. Эти ребята казались не из нашего мира...

— Заходи, Жень! — Артур был в «американских» джинсах и вельветовой рубашке.

Я зашел в комнату и первое, что увидел, — японский двухкассетник «Sharp». Похожий я видел у папиного друга в гостях — какого-то инженера, работавшего за границей. У Артура был больше, красивее и современнее. Счетчик ленты был электронным, а не механическим — невероятное что-то! На крышках кассетоприемников красовалась таинственная надпись: «Autoreverse».

— Что значит «autoreverse»? — полюбопытствовал я.

— Система непрерывного воспроизведения первой и второй стороны кассеты, — просветил Артур.

— Это как?

— Прослушал ты первую сторону. Чтобы включить вторую, не нужно переворачивать кассету. Вместо этого развернется головка воспроизведения, а магнитная лента пойдет в обратном направлении и заиграет другая сторона. Все автоматически.

— Невозможно! — Я был поражен. — Поставь, пожалуйста, Аманду Лир. Помнишь, ты говорил про нее?

Артур усмехнулся:

— А почему эту певицу? Слышал ее когда-нибудь?

— Нет, — признался я. — Но имя... такое... такое... — Я смешался, подбирая эпитеты.

— Яркое и волнующее?.. — пришел на помощь мой новый друг.

— Вроде того...

— Уверен, что готов ее услышать?

— Уверен!

— Ну, смотри...

Он включил запись Аманды Лир. Зазвучала песня «Fashion Pack». Вероятно, это было одно из самых удивительных культурных потрясений, которое мне довелось испытать в детстве! Из динамиков зазвучали диско-ритмы и... мужской голос с бархатными нотами, чем-то напоминающий пение кота. Менее всего я ожидал, что Аманда Лир запоет именно таким голосом.

— Контральто, — прокомментировал Артур, с веселым любопытством наблюдая за моим вытянувшимся лицом. — Это такой певческий голос у женщин — самый низкий, с грудным регистром. Нравится?

Я замешкался с ответом:

— Не знаю, что-то...

Артур засмеялся:

— Все поначалу так реагируют, но потом врубаются и многим нравится. У нее мама наполовину русская, наполовину китаянка, представляешь?

— Не может быть! — только и произнес я. — А почему такой голос... ну, странный?

— Говорят, она трансве... впрочем, тебе это рано знать. Пишет картины — училась у самого Сальвадора Дали. В то время Дали был ее корефан.

Я был восхищен — за пару минут мне удалось узнать что-то такое запретное и потому исключительно привлекательное, что-то совершенно необычное, не укладывающееся в голове простого советского школьника. Но и был откровенно разочарован — не того я ожидал от зарубежной поп-дивы со сладким и необычным именем Аманда Лир.

— Артур, поставь что-нибудь другое, пожалуйста...

Мне нравилось ходить к ним в гости. Артур был приветливый и непосредственный молодой человек, с которым всегда легко. До сих пор не могу понять, что он получал от наших встреч, зачем я был ему нужен. Родственные связи? Не знаю... ведь седьмая вода на киселе. Тогда, конечно, этих вопросов не возникало. Таня — подвижная и легкая — мне тоже необыкновенно нравилась. Мне казалось, она не ходит как все обычные люди, а летает, едва касаясь пола. Она была всего лишь студенткой, но мною воспринималась как самая настоящая артистка, — я уже упоминал, она играла в каком-то молодежном студенческом театре. А может быть, дело было в беретике, который ей безумно шел и который она носила с чрезвычайным изяществом...

— Здорово, Женька, проходи! Зацени, какой клифт мне один фарцовщик подогнал. — Артур стоял перед зеркалом и примерял кожаный пиджак. — Как у Дитера Болена.

— Да, ништяк! — одобрил я. — Только, пожалуйста, не разговаривай таким же голосом, как Дитер Болен.

Артур немедленно спел в манере вышеупомянутого певца — мужским сопрано, чем вызвал бурю моего и Таниного восторга.

— Мальчишки, айда чай пить. — Таня упорхнула на кухню.

Мое внимание привлекла толстая пачка самодельно сшитых, малокачественных черно-белых перепечаток. Подшивка небрежно валялась на стеклянном журнальном столике. На страницах импровизированной книжки были «разбросаны» кусочки текстов не на русском и картинки героев с пистолетами и ружьями.

— Это «Blueberry», — пояснил Артур. — Французский комикс. Боевик какой-то... Хочешь — забирай. Я уже из этого возраста вышел...

Не нужно и говорить, какая драгоценность подобная вещь для любого советского мальчишки! На неделю я стану героем школы — у меня запрещенный (тогда в СССР почти все «буржуазно-разлагающее» было запрещено) французский боевик! Я уже представлял, как я в центре внимания и как хвастаюсь!

— Ребята, вы идете?.. — раздался Танин голос из кухни.

Десерт был «обычным» — кремовые трубочки.

— Может, кофе, Жень? — поинтересовалась Таня.

Я кивнул:

— Ага. У меня дед страшно кофе любит. Пьет и утром, и днем, и вечером. И меня приучил.

Девушка достала прозрачную баночку с яркой красивой этикеткой и коричневым порошком внутри.

— Это кофе такой?! — вертел я в руках необычную стеклянную емкость.

В то далекое время упаковки любого советского товара выглядели блёкло и уныло.

— Колумбийский, — отрекомендовал Артур. — ФРГэшного производства. Дядя-дипломат из Мюнхена привез.

— Ого! — только и мог вымолвить я. — Так это все по-немецки тут?

Артур кивнул и закурил «Marlboro». Я мысленно отметил, что мой папа, в два раза старше Артура, в то время курил «Родопи», а дедушка «BT». Неплохие болгарские сигареты, но куда им до «Marlboro»!..

— Слушай, Артур. — Таня скомкала шелестящий фантик. — Мы ставим «Трамвай “Желание”» по Теннесси. Там танец Стэллы и Ковальски...

— В этой пьесе разве был танец? — перебил Артур.

— Экспериментальная постановка, — пояснила Таня и продолжила: — Но мы не хотим классическое танго. Нужно что-то авангардное, но основанное на классике. Поможешь? Выглядит так.

Она вскочила с табурета, на лету отпивая кофе (мне кажется, она все делала на лету), и совершила несколько быстрых па, довольно ловко, ничего не задев на кухне. Ее платье тихо шуршало и развевалось над чашками.

— Ну ты же классику гонишь. — Артур смял окурок в пепельнице со змеиной головой.

— Во-о-от! — протянула Таня. — А нужно что-нибудь эдакое. Ты же спец в таких делах.

Артур вздохнул:

— Куда ж ты без меня. Пойдем что-нибудь придумаем...

Мы перешли в комнату.

— Кстати, мне категорически не нравится, как на тебя смотрит ваш худрук. Прям пялится! — Была в этой нападке та шутливая нота, по которой понимаешь, что у этой пары все слишком хорошо, чтобы был повод для настоящей ревности.

Она звонко рассмеялась:

— Да он старый! Ему за сорок!..

— Ладно... — с деланой снисходительностью сказал Артур. — Смотри, что можно сделать.

Они встали в танцевальную позицию...

Я уже говорил, что чувствовал большую симпатию к этим молодым людям. Каждый поход в гости к моим взрослым друзьям — небольшое путешествие в мир чего-то запретного, сказочного, буржуазного. Но рядом с ними я ощущал себя глубоким, безнадежно отсталым провинциалом. Жутко хотелось их чем-нибудь удивить, поразить, быть взрослым, шутить взросло. Увы, пока что поражали они. Артур и Таня общались и шутили со мной как со взрослым, при этом не позволяя шуток ниже пояса и откровенно пошлого юмора. Крепкие словечки, которые, чего уж греха таить, припускали родители и даже, мыслимое ли дело, дедушка, от Артура и Тани я не слышал ни разу.

Сегодня был день рождения у моего папы. Стол ломился, была тьма народу. Шумно, весело, пьяно... Мы жили в полуторке и двадцать человек — серьезное испытание для тридцати квадратов жилой площади. Но это так неважно, когда все молоды. Некоторые папины друзья пришли с детьми, и я не скучал.

— Ух ты!.. — завистливо протянул Дениска, листая французский боевик. — Ни фига себе! Где достал?!

— Да... один знакомый фарцовщик из-за бугра подогнал, — сымпровизировал я таким тоном, словно подобные штуки ко мне попадают каждую неделю.

— Смотри-смотри!.. — тыкал Сашка на картинку, где главный герой разделывался сразу с пятью бандитами.

Мое внимание привлек громкий смех взрослых.

— Светка, ты хочешь сказать, что легко прошла мимо? — весело смеялся дядя Коля.

— Это ты ни одной юбки не пропускаешь, Коля, — невозмутимо парировала тетя Света, яркая, эффектная блондинка за тридцать в красном коротком платье. — А такие мужики, как тот самовлюбленный пижон, для меня как класс не существуют.

Все снова захохотали.

— То-то шеф к тебе подкатывает! — поддел дядя Коля.

— Всего лишь на машине подвозит. — Она закинула ногу на ногу.

— Каждое утро! — не унимался дядя Коля, и все снова засмеялись.

Красивая тетя Света не только не обижалась, но и, кажется, получала огромное удовольствие от внимания.

— Не надо завидовать, Кочетков! — кокетливо произнесла она. — Купишь «Волгу», как мой шеф, глядишь, тоже найдется кого подвозить.

— Ну, конечно! — Чуть раздосадованный дядя Коля Кочетков потянулся за оливье.

— Пойми, Коля, — вступил в разговор дядя Сережа, — молодость и красоту не может сохранить внимание только одного мужчины. Для этого необходимо множество мужчин.

— Иди ты, философ... — махнул рукой дядя Коля.

— Золотые слова, Сереженька! Обожаю! — Тетя Света послала воздушный поцелуй.

Я слушал и не понимал, так хорошо или плохо, когда у одной тети сразу несколько мужчин или, наоборот, у одного дяди много тёть? Тогда в ходу (да и сейчас) было таинственное слово «любовница», значение которого я себе не представлял точно, но интуитивно понимал, что это что-то нехорошее, пикантное, даже грязноватое. Значит, это плохо — мама всегда ссорилась с папой, когда он оказывал усиленные знаки внимания другим тетям на днях рождения, Новом годе или еще каких-нибудь праздниках, где много красивых и нарядно одетых людей. Но тогда почему вокруг этой запретной «взрослой» темы столько смеха, веселья, шуток? Тетя Света, например, прямо сияет.

— Тебя, Светка, недавно видели в компании высокого брюнетика в кожаном плаще, — вступила в разговор тетя Валя, полная, краснощекая женщина в тяжелых роговых очках. — Он плохо говорил по-русски, с немецким акцентом. Налаживаешь международные отношения? — Она ехидно улыбнулась.

Все снова прыснули. И было в этом смехе что-то двоякое: тетя Валя была молодая, но некрасивая и одинокая. Однако тетя Света и здесь не растерялась:

— Нужно расти, выходить на новый уровень. А как иначе? — Она красиво улыбнулась, но было очевидно, что шутку от женщины тетя Света приняла гораздо прохладнее, чем такую же от мужчин.

— А я вас тоже видел, тетя Света, — неожиданно для всех и для самого себя вступил в разговор я.

Все оживились.

— Так-так, Женя, где ты видел тетю Свету? — зачастил дядя Коля.

Я покосился на эффектную блондинку. Она весело улыбалась.

— У гостиницы «Южный Урал»! — сказал я и начал вспоминать сюжеты из подслушанных взрослых анекдотов про гостиницы, про лиц кавказской национальности. — С толстым бородатым иностранцем! — обрел я неожиданное вдохновение.

— У-у-у-у-у!.. — хором протянули мужчины.

— А второй дядя...

— Там был еще и второй дядя?! — перебил меня дядя Сережа. — Так-так, интересно!

— А второй дядя, — продолжал я, — был в кепке, с большими усами и все говорил: «Э, красавица, послющяй!.. Э-э-э!» — Мне показалось, что я отлично изобразил грузина.

Грянул оглушительный хохот. Я лихорадочно собирал все смешные, как казалось в то время, шаблоны, интуитивно создавая немыслимую мешанину чуши:

— Пять раз видел! — заключил я.

Все снова захохотали, включая тетю Свету.

— Ты мой золотой! — Тетя Света обняла меня и звонко поцеловала — ей было необыкновенно весело.

В тот вечер я имел фантастический успех. У взрослых! Как же так вышло?..

— Смотри, что я достал! — сказал Артур.

Передо мной был черный прибор. Правую часть лицевой панели занимал большой дисплей, на котором светились голубые символы и надписи на иностранном.

— Видик, — пояснил Артур. — Японский, «Panasonic».

В то время видеомагнитофоны только-только проникали в нашу страну. Стоили фантастически дорого — как автомобиль «жигули», например, и были только у самых избранных и состоятельных людей. Большинство же, включая меня, о таком чуде даже не слышали.

Артур вставил видеокассету в кассетоприемник, целиком занимавший всю левую часть аппарата. Тоненько зажужжали микролифты, загружающие кассету, и механизмы, разворачивающие видеоленту внутри магнитофона. Таинственно побежали синие циферки на дисплее. Я затаил дыхание, глядя на чудо заморской техники. Мне казалось, что это какой-то аппарат из научно-фантастического фильма.

— «Око за око» смотрел?

Я помотал головой:

— А про что кино?

— Боевик и мордобой. Там один чувак мстит за смерть друга. Играет Чак Норрис — чемпион мира по карате.

Мне кажется, я так и не закрыл рот, пока не закончилась эта лента. Никогда не думал, что полуторачасовой фильм может закончиться так быстро. Было жутко плохое качество изображения и звука, а переводчик зачем-то нацепил прищепку на нос — гундосил. Но все это было так неважно! Важны были перестрелки, погони на вертолетах, многочисленные драки с мафиози из «Триады»! Я уже представлял, как буду завтра в красках, с наглядной демонстрацией боевых искусств пересказывать содержание запрещенного (вы помните, в СССР были запрещены буржуазные культура и мораль) боевика своим одноклассникам! Стукнула входная дверь — пришла с репетиции Таня. Она буквально залетела в комнату, на ходу скидывая босоножки.

— Привет, дорогой! — Она чмокнула Артура в щеку. — Женька, привет!

— Привет-привет! — Артур упер руки в боки. — Чего это сегодня на час задержалась? Мне кажется, твой партнер Мишин в последнее время вообще охамел: «Танечка, девочка, милая, дорогая!» Это что?!

Таня звонко расхохоталась:

— Артурчик!.. Ты меня уморишь когда-нибудь!..

— Не уклоняйся! — Было видно, что за напускной строгостью какая-то своя игра, какая-то даже нежность.

— Говорят, девушками он не интересуется, представляешь?! Я думала, в нашей стране таких мужиков не бывает! — сказала Таня. — Другой у него вкус, понимаешь? «Девочка, милая, дорогая» — это стандартный набор его выражений. Даже когда с бабульками общается. Кстати, наша директриса, по-моему, души в нем не чает. Вот ведь, а! Пенсия на горизонте, а туда же!.. — прощебетала она скороговоркой и захихикала.

— Люди искусства, как известно, живут в зоне повышенной эмоциональности. Это ваш профессиональный фактор риска. Так что смотри у меня! — Он погрозил пальцем. — Ну так чего задержалась-то?..

— Сам понимаешь, — вступил я в разговор, — репетиции, свидания.

Артур посмотрел на меня, потом снова на Таню:

— Какие еще свидания?! — Он опять нацепил строгость.

— Возле гостиницы «Южный Урал» — какие же еще! — прокомментировал я.

Таня опешила и в ту же секунду громко рассмеялась:

— Ну ты и фантазер! Откуда набрался такого, Женька?

— Не-не, ты не уклоняйся, — делано строго сказал Артур.

Я видел, что диалог идет в шуточном ключе, и подлил масла:

— Сегодня с одним под ручку, вчера с другим...

Таня замерла, и в глазах ее промелькнула тревога. Иначе посмотрел и Артур, но тоже всего на миг.

— Ну ты и сочинитель, Женька! — сквозь смех проговорила Таня.

— Ага, а глаза так и играют! — произнес Артур и забарабанил пальцами по креслу.

— Ты же шутишь, да, Женя? — продолжала улыбаться Таня. — Скажи, что шутишь!

Я почувствовал, что тот же самый сценарий, который на днях принес такой оглушительный успех, сейчас почему-то работает совершенно иначе. Вроде все шутят, смеются, но все идет не так. Почему — я не мог постичь в ту минуту, но было абсолютное понимание, что «представление» необходимо сворачивать и сказать, что я пошутил. Пока не поздно, иначе свершится что-то непоправимое. Что именно — неизвестно, но предотвратить необходимо.

— Скажи, что шутишь, Жень! — повторила Таня.

— Да какие уж тут шутки, когда правда, — хладнокровно парировал я.

Не было никакой логики в том, что происходило. Это была веселая, как мне казалось, по-настоящему «взрослая» шутка, в которой я решил идти до конца.

— Ладно, с тобой я поговорю позже. — Артур был все так же шутливо строг, но в его голосе появились странные нотки, и я уже совершенно точно понял, что шутка пошла «не туда». — Пойдемте есть жаркое, — объявил он. — Все утро готовил!

На кухне вернулось, кажется, прежнее настроение. Звучали шутки. Артур рассказал два анекдота, от которых мы с Таней покатались. Однако появился и холодок. Легкий, но хорошо ощутимый.

Когда я уходил, Таня нагнулась и, заискивая, тихонько прошептала:

— Зачем ты сочинил все это, Жень?

Я невозмутимо пожал плечами.

— Скажи Артуру, что перепутал.

— Как я могу сказать неправду?! — изумился я. — И ничего я не перепутал!

Таня беспомощно и растерянно улыбнулась.

— Ну ладно, пока!.. — Она закрыла за мной дверь.

У меня было отвратительное настроение. Стойкое ощущение того, что допущена какая-то страшная ошибка. Внутренний голос подсказывал: «Еще не поздно вернуться и все исправить». Но другой внутренний голос — его демонический антипод — шептал: «А что такого? Ничего серьезного — просто шутка. Вернешься — сделаешь хуже. Артур решит, что точно была эта проклятая гостиница!..» И я не вернулся.

Следующий день я провел как на иголках. Вечером ждал, что пригласит Артур. Но он не пригласил. Не пригласил и на следующий день. И на следующий...

Я чувствовал себя ужасно. Бабушка и дедушка даже подумали, что я заболел. Смерили температуру, но та оказалась нормальной, заглянули в горло — розовое и чистое.

— Болит что-нибудь? — поинтересовалась бабушка.

— Да не, ба, все нормально... Слушай, а почему Артур с Таней меня больше не приглашают? — набрался я смелости.

— Сессия на носу. — Бабушка поставила чайник.

Я даже не знал, у кого спросить совета. Правильнее сказать, как спросить, как сформулировать вопрос. Ведь это значило, что придется рассказать все от и до. К этому я был совершенно не готов и не на шутку хандрил.

На пятый день раздался звонок в дверь — резкий, как укол шилом. Дверь открыл дедушка.

— Здравствуй, Танюш! Здравствуй, Артур! — послышался его приглушенный голос из коридора. — Проходите, чайку поставлю.

— Здравствуйте, Виктор Степанович, — услышал я голос Тани. — Мы ненадолго. Женя у вас?

Сердце мое заколотилось, как птица в силке.

— Да, Танюш, на кухне. Проходи...

В кухню вошли Таня и Артур. Лицо Тани меня изумило: бледное, без тени улыбки, очень серьезное. Это было даже жутковато, ведь раньше девушка почти всегда улыбалась. Артур владел собой лучше, но лицо его было бесцветно и мрачно.

— Привет, Женя! — Он пожал мне руку.

Таня не поздоровалась.

— Скажи правду, — начала она без предисловий.

— Какую? — включил я дурака.

— Что ты все придумал. Что ты не меня видел на днях.

Боги! Мне посылают шанс все исправить! Еще один!..

— Скажи! Пожалуйста! Очень тебя прошу! — На ее лбу обозначилась синяя подрагивающая жилка.

Я помедлил и отчетливо произнес:

— Все было как я говорю. Я же не врун.

Она схватила меня за руку:

— Но, может, ты перепутал издалека, ошибся! Скажи, что перепутал! Пожалуйста!

Я пожал плечами:

— Ошибки быть не может. Я стоял недалеко — за киоском.

Она отпустила мою руку. Точнее, бросила. Подбородок ее дрогнул, губы сжались. Глаза полыхнули красной яростью, и я испугался, что она ударит. Но еще через секунду понял: не ударит. Я ждал каких-нибудь страшных слов. Боялся их и жаждал одновременно. Но не было и слов. Секунду она пристально смотрела мне в глаза, видимо пытаясь понять, что за бесы мною двигали. Затем резко развернулась и громким, тяжелым шагом пошла прочь. «Все-таки она умеет не только летать, но и громко топать», — пронеслась неуместная идиотская мысль. Артур постоял мгновение, затем растерянно двинулся следом, забыв попрощаться. Громко хлопнула входная дверь: с дедушкой и бабушкой они тоже не попрощались.

Я был уничтожен.

Хандрил я, наверное, с месяц: плохо ел и спал, ходил подавленный. Страшно боялся расспросов бабушки и дедушки, но расспросов не было. Я также обратил внимание на то, что бабушка с дедушкой стали отстраненно прохладными: они практически не разговаривали со мной. Все общение было односложным и чисто функциональным: «пойдем есть», «ложись спать», «одевайся, едем в сад» и так далее. Я почти не сомневался, что им что-то известно. Воспитывать они меня почему-то не стали, но своеобразный бойкот устроили, и это оказалось довольно мучительным испытанием. Только спустя пару недель отношения с дедушкой и бабушкой более или менее восстановились.

Однако Артур с Таней были потеряны для меня навсегда. Молодые красивые люди, принявшие меня почти на равных, чуточку приоткрывшие дверцу в яркий, цветной, полузапрещенный мир, где звучала интересная, необычная музыка, где были фильмы, которые заставляют обо всем забыть, одежда, которую носят иностранные знаменитости!.. Они изумляли каждый день, и я так мечтал в свою очередь их чем-нибудь удивить, ошарашить! Впрочем, в последнем вполне преуспел — грех жаловаться...

Всякий раз входя в подъезд или, наоборот, выходя из бабушкиной квартиры, я ужасно боялся случайной встречи с Артуром и Таней. Ужасно боялся и страстно желал в одно и то же время.

Такая встреча произошла всего один раз. Я поднимался домой, а навстречу шли они — грустные и серьезные.

— Привет, Артур! — Я протянул руку.

— Здорово, Жень! — Артур протянул ладонь и даже улыбнулся, но как-то слабо, натянуто и словно чего-то смущаясь.

Таня молча прошла мимо, даже не повернув головы в мою сторону. Она больше не улыбалась. Ребята уходили — молодые, стильные, очень красивые и очень печальные. Я смотрел вслед до тех пор, пока не бахнула подъездная дверь. Я опустил голову и сел на грязные ступеньки. Холодный ветер хлопал дзенькающей форточкой, и с каждым порывом до меня долетала неуютная осенняя морось. Продолжая разглядывать трещины на лестничной клетке, я просидел дотемна.

Гроза, или Правила техники безопасности

— Может, завтра за грибами? — Мы выгрузились из автобуса на остановке с табличкой «д. Куликово». — С утра пораньше, а, деда? — Я с надеждой семенил рядом.

— Нет, дружочек-голубочек, сходим сегодня. На разведку, так сказать. А завтра уже пойдем основательно.

Упало несколько дождевых капель. Я задрал голову. Небо было неприветливо затянуто.

— Дождь, смотри! — У меня снова появилась надежда.

— Да какой это дождь, Женя? Так, божья роса...

Еще издалека мы увидели знакомый флюгер с желто-красным деревянным петухом. А вот и потемневшая от времени бревенчатая изба, где мы должны остановиться.

— Городским и белоручкам — привет! — встречает нас в своей привычной манере дядя Боря.

— Здравствуй-здравствуй, Борис! — приветствует дедушка.

Они горячо обнялись.

— Здоров, пострел! — Дядя Боря протянул здоровенную, темную, потрескавшуюся ладонь.

— Мигом переодеваемся, стаканчик молока с булочкой и вперед, — распорядился дедушка.

Спорить не имело смысла. В такие минуты он напоминал деревенский угольный утюг: сильный, тяжелый, крепкий и страшно упрямый. Ничем такого не остановишь и не переубедишь. Вдалеке низко прохрипел гром.

— Гроза! А вдруг гроза, деда?!

— Мы успеем.

Я обреченно принялся за булочку...

До леса была пара километров по грунтовой дороге, разрезавшей пшеничное поле. Хлебное золото потускнело: мрачнеющее небо наложило отпечаток. Снова упало несколько капель.

— Дед, скажи, а что делать, если гроза застигнет в чистом поле? Я слышал, это жутко опасно.

— Опасно, — подтвердил дедушка.

— Почему?

— Ты выступаешь в роли громоотвода, так сказать.

— И что делать?

— Лучше лечь. Залечь на дно, так сказать. — Он засмеялся и закурил. — Техника безопасности...

Небо продолжало мрачнеть, наливаясь чернотой...

Мы прошли полпути, когда небосвод изошел ослепительными жирными трещинами, неестественно ярко осветившими все вокруг. Грохнуло так, словно Перун решил записать свое самое дурное настроение. В ту же секунду полило. Полило с неимоверной силой! Земля вскипела, точно черный бульон. Жестокий шквалистый ветер стремился сбить с ног, а ледяные потоки воды били с бешеной силой во все, что попадалось: в голову, грудь, спину, руки... Было трудно понять, что тяжелее переносить — дикий холод или не менее дикую боль, возникло ощущение, что пытаются отхлестать березовым веником, только вместо листочков небольшие молотки. Превеликое множество этих молотков. Рядом бродил неистовый и бесшабашный Перун, время от времени сотрясая Вселенную кошмарным грохотом.

Ливень усилился, и стена дождя стала столь плотной, что я совершенно потерял из виду дедушку — он просто растворился в бесцветной бушующей пелене. В какой-то момент почудилось даже, что я тону. Именно тону, как будто с неба низверглось озеро.

Это был странный ужас, ни на что не похожий: громкий, холодный, бесцветный и целиком водянистый! Мне подумалось, что так может выглядеть смерть...

Ливень закончился. Ни дедушка, ни я даже и не подумали лечь на землю.

— А ты чего не лег, а, деда? — ехидно спросил я. — Как же техника безопасности?

— А ты? — подковырнул он. — Покурить бы... — Он извлек из заднего кармана трико пачку сигарет. Точнее, то, что от нее осталось, — бесформенный комок воды, бумаги и целлофана. Смял в кулаке и с досадой отбросил.

— Ну что? По грибы? — Мне стало весело.

Стихия отступила, и от сердца отлегло. Жизнь, кажется, вернулась. Вот только зуб на зуб не попадал от холода.

— Не буду возражать, внучек, не буду. Давай дуй за грибами, а я — чай пить. — Он засмеялся. — С вареньицем и шаньгами, так сказать.

Не сговариваясь, мы развернулись и пошагали обратно в деревню. Идти во всем насквозь промокшем оказалось не так просто. Мокрая одежда холодила кожу, — а было и так жутко холодно, — и сильно стесняла движения. Промокшие сапоги чавкали, как поросята за едой.

Выглянуло солнце. Родное! Клянусь, я никогда не был так рад ему! Блеклый мир, который кто-то обесцветил безумным количеством ацетона, снова налился свежим цветом и красками. Начало парить. К середине пути стало невероятно жарко, и одежда наша как будто задымила.

— Деда, а тебе было страшно? Только честно!

Дедушка удивленно посмотрел на меня:

— От чего, Женя?

Ничего себе! Он даже не понял, от чего! Или выпендривается?

— Ну, когда дождь шел, — уточнил я.

— Ах это... (Вот это да! Он, кажется, и вправду не рисуется!) Роса божья. Чего ее бояться?..

Я помахал рукой петуху на флюгере.

— Ну что, грибники, с богатым промыслом возвращаетесь? — Дядя Боря на крыльце разминает в пальцах беломорину.

Дедушка перевернул ведро вверх дном.

— Вхолостую, так сказать. — Он поставил ведро на землю.

Дядя Боря посмотрел на меня:

— Ну как? Стихия напугала?

— Пф-ф-ф! — Я презрительно оттопырил нижнюю губу. — Божья роса! Настоящего дождя-то и не было!

— Фу-ты ну-ты, лапти гнуты! — Дядя Боря жахнул меня по плечу. — Герой! Молодец, молодец!.. Зато у нас в гостях шаровая молния побывала!

— Ну-у?! — изумился дедушка.

— Я в стайке[1] был... — Дядя Боря закурил. — Управлялся, значит. Там меня гроза и застала. Ливень стеной встал, так я в стайке и решил переждать. Стою, смолю свою отраву. — Он покрутил в воздухе дымящей папиросой. — Рядом ведро с молоком. И тут вплывает белый шар! Трещит, как сломанное радио, и ко мне приближается! Вот где страх-то (колоритное непечатное слово)! Не знаю, чем бы все кончилось, но Яшка-Шкет, петух мой, подскочил и... накинулся прямо на этот шар! Шар бабахнул и исчез. Яшка-Шкет — вон. — Дядя Боря указал кивком. — Без башки и прожаренный лучше, чем в ресторане! Жаль петуха — хороший был, хоть и драчливый... А самое странное — молоко все испарилось из ведра (изысканное непечатное слово), представляешь?

— Дела!.. — развел руками дедушка.

— Ну, сушиться и чай пить! — скомандовал дядя Боря. — Витя, готов сегодня в шахматишки мне продуть?..

Они скрылись в избе, а я обернулся и еще раз поглазел на солнышко...

Акула бизнеса

Говорят, в лихие 90-е деньги валялись буквально на дороге — подбирай не хочу. Регулирующего закона не было, ограничений никаких. Неудивительно, что многие сколотили свои первые состояния буквально из воздуха. Однако в подавляющей массе люди по-прежнему были бедны, ведь надобно было знать, где, на какой «дороге» эти самые деньги валялись, и уметь их подобрать. Мой отец знал...

Он не стал впоследствии сверхуспешным бизнесменом, но сумел ловко сманеврировать на изломе времен и урвать свой сладкий кусочек. Позже появился даже специальный термин — «быстрые деньги».

Одним из способов такого получения «быстрых денег» стало видеопиратство. Когда исчезла цензура и рухнули все возможные запреты, в нашу страну, как в прорвавшуюся плотину, хлынули многочисленные образчики западного киноискусства: боевики, фильмы ужасов, кино для взрослых, восточные единоборства!.. Ошалевший от свежего, как тогда казалось, воздуха, народ поглощал продукты иностранной киноиндустрии без разбора и готов был платить за это серьезные деньги... За месяц отец рассчитался со всеми долгами, через год купил машину, две квартиры, полностью поменял обстановку...

Политика воспитания у отца была весьма рациональная: «Живешь и пользуешься всем, что есть в доме, получаешь школьное образование, одежду, питание и все остальное необходимое, но никаких карманных денег — учись зарабатывать сам». На резонный вопрос «как?» следовал не менее логичный совет: «Думай». Конечно, было не так все жестко и кое-какие деньги мне изредка перепадали — от мамы, дяди, старшей сестры, еще реже — папы, но почти все тратились на кассеты с записями рок-групп.

И я думал. Малоуспешно, правда...

— У тебя приличная коллекция рок-записей, — решил как-то помочь отец советом. — Есть двухкассетный магнитофон.

— Ну да... — не понимая, к чему он клонит, пробормотал я.

— Я заметил, ты довольно часто переписываешь кому-то пленки[2], — продолжал он. — Бесплатно?

— Конечно! — ответил я.

— Почему бесплатно?

Я, кажется, уловил, куда он клонит.

— Потому что это мои друзья! Как я с них буду брать деньги?

— Но ты же эти кассеты купил, потом записал в студии звукозаписи, и тоже за деньги.

— За твои деньги, — заметил я.

— Неважно в данном случае. Бери с них плату, что мешает?

— Неудобно... — пробормотал я.

— Но им-то удобно тебя просить, — резонно заметил он. — Ты приносишь иногда по пять-шесть кассет, сидишь и целый вечер их переписываешь, хотя мог бы слушать свою музыку. Я уж не говорю про амортизацию техники.

— Ну, хорошо, — перешел я в контрнаступление. — А ты берешь со своих друзей деньги за видеозаписи?

— А как иначе? — Он в изумлении вскинул брови. — Кстати, где тот немецкий киножурнал, который я привез из Москвы?

— Я его подарил Генке.

— Зачем?

— Ты же сказал, он тебе не нужен. Мне тоже без надобности, а Генка увлекается...

— Я имею в виду, почему подарил, а не продал! — перебил отец.

Я растерялся:

— Не знаю, не подумал как-то...

— Вот то-то и оно, «не поду-у-умал», — передразнил он, растягивая, впрочем, беззлобно. — Пойми, сынок, все в этой жизни стоит денег, за все нужно платить. Сколько тебе будет неудобно, столько и будешь сидеть без денег. Тебе скоро пятнадцать — не маленький. Перешагни через это «неудобно» один раз, и все изменится. Понял, балбес? — Он взъерошил мои волосы.

И я крепко задумался. Все просто и логично; всего-то — переступить черту...

Субботний вечер. Красноватое весеннее солнце еще не греет толком, однако смотреть на него сквозь прищур приятно. Погода слякотная, но настроение отличное: мы гуляем с пацанами, и завтра выходной. В планах пойти на гаражи — будем играть в сифу. Потом сгоняем на котлован, программа обширная. Может быть, придут девчонки с «Пятаков», и тогда будут веселые взаимные подначки и пикировки. Вообще-то это самое главное в «обширной программе», но пока мы не решаемся себе в этом признаться.

Нас четверо. Мы на кортах у подъезда пьем «Инвайт» — самый дешевый в то время напиток в порошке для разведения. Пьем прямо из трехлитровой банки. Я сегодня необычайно умен, и я в ударе:

— Поймите, пацаны, все в этой жизни стоит денег. — Я потянулся за кислотно-красным «Инвайтом». — Все покупается и продается. И пока этого не поймешь, нищета не отпустит...

— Сказал Женя, глубокомысленно попивая «Инвайт», — перебил меня ядовитый Генка.

Все заржали, но я не обиделся:

— Знаешь, Геныч, гоготать можно сколько угодно, но четкое осознание вопроса — уже полдела. Все с чего-то начинали. Все в твоих руках, и все от тебя зависит. Вон Жиллетт сколько в рваных портках рассекал, прежде чем заработал свой первый миллион.

— Какой еще Жиллетт? — Димон подхватил банку с «Инвайтом».

— Кинг Кэмп Жиллетт, темнота, — блеснул я познаниями. — Чувак, который изобрел безопасную бритву.

— Если серьезно, то ты считаешь, что абсолютно за все в этой жизни нужно брать деньги? — вступил в беседу молчаливый и вечно мрачноватый Гера.

— Абсолютно! — безапелляционно заявил я.

— И с друзей? — продолжал он допрос.

— А как иначе?! — Я был на коне.

— Тогда с тебя 50 копеек, Женя, — невозмутимо произнес Гера.

— За что? — чуть растерялся я.

— За «Инвайт»!

Все засмеялись, и громче всех я.

— Абсолютно прав! — Я полез за деньгами. — Держи, Герыч!

Это оказалось не сложно, 50 копеек даже для нас были небольшие деньги.

— Ой, да иди ты, коммерсант! — Он презрительно оттолкнул мою руку с мелочью. — Я его из дома взял на халяву и еще буду с вас деньги брать.

— Пойми, Герыч, только так, переступив через черту, можно вырваться из нищеты, — почти дословно цитировал я сегодняшнюю отцовскую лекцию, убирая, впрочем, 50 копеек обратно в карман.

— Это стрёмно, Жень. Понимаешь, стрёмно, — произнес Гера.

— Что именно? — опешил я.

— За все брать деньги, — строго ответил он.

— Да пойми ты!..

— Да не хочу понимать! — бесцеремонно оборвал меня Гера. — Даже если ты и прав, я с этим не согласен и не желаю соглашаться.

Герыч был довольно развитым парнем. Он умел чувствовать тонкость момента там, где не всякий взрослый смог бы. Именно это меня и разозлило: умный парень Гера, с которым я всегда легко находил общие точки, сейчас меня воспринял очень резко.

— Ну и балбес! — в сердцах воскликнул я. — Значит, всю жизнь будешь пить «Инвайт»?

— Значит, буду...

— Э, хорош!.. — Димон громко свистнул и как бы развел нас в стороны, предотвращая ссору.

Дима был здоровым, широкоплечим, на полголовы всех нас выше. Не обладая тонкостью Гериного ума, был шумным, веселым и, кстати, самым денежным из нас, почти мажориком.

— Я вам сейчас постеры покажу, которые днем купил. — Димон извлек из-за пазухи журнал.

Это было модное и довольно дорогое для своего времени издание, посвященное современной музыке. Содержало тематические статьи и красочные постеры известных исполнителей. Я увлекался тогда тяжелым роком и потому равнодушно взглянул на глянцевую обложку, с которой взирали Мадонна и Принц. Не проявил интереса и Гера. Но загорелись глаза у Гены, который, как и Дима, страстно любил хип-хоп и техно-поп, но не мог себе позволить такие дорогие журналы.

— Оба-на!.. — восхищенно протянул Гена. — Где купил? В «Молодежке»?

— Ну... — ответил Дима. — Мне тут не все надо, и я тебе, Геныч, некоторые постеры могу слить.

Я хорошо почувствовал, что необходимо промолчать, но, увы, не смог:

— Вот, Димон, ты покупал этот журнал, платил деньги, так?

— Ну...

— Так зачем ты отдаешь задаром?! Можно же продать! Тем более издание капец сколько стоит!

Гена и Гера смотрели на меня странно и тяжело. Я невольно смешался, но не отступил, хотя внутренний голос настойчиво рекомендовал заткнуться.

— У тебя лишние деньги, что ль, Димон? Это ж глупо!

— Да не надо мне ничего!.. — отмахнулся как от назойливой мухи Дима.

Вместе с Геной он уже погрузился в созерцание ярких и далеких небожителей забугорного шоубиза.

Я наконец замолчал с видом человека, который сделал все, что мог.

— О, «Run-D.М.С.»! — Гена разглядывал трех чернокожих парней в кожаных куртках, шляпах и с толстенными золотыми цепями на шее. — Джэм Мастер Джей — красавчик! — Он хохотнул.

— Цепи как ошейники, — прокомментировал Дима.

— Ты ничего не понимаешь, — парировал Гена. — Это стиль такой.

— Ну и забирай их на фиг! — добродушно отозвался Дима, открепил постер и протянул Гене.

Гена принял плакат:

— Круто! А что еще есть? — Он деловито сворачивал драгоценный постер.

— Вот «Beastie Boys», ты вроде их любишь.

— Ага!

— Забирай, мне они до фонаря. — Дима открепил и этот постер.

— Ух ты, «Depeche Mode»! — воскликнул Гена.

— Этих оставлю — я с них тащусь.

Гена расстроился, но совсем немного: журнал был толстым.

— Жека, у меня и для тебя кое-что есть, — вдруг произнес Димон. — Ты металлолом слушаешь. Вот плакат «Iron Maiden». Вот «Megadeth». Я это фуфло не вкуриваю, а ты фанатеешь. Хочешь забрать?

Хочу ли я забрать? Боже мой, хочу ли я забрать постеры величайших хэви-метал богов?! Моих кумиров! У меня затряслись руки. Дима тем временем открепил эти постеры и протянул мне. В одну секунду я осознал, в какую чудовищно-комичную, идиотскую ситуацию вогнал сам себя.

— Ну да... нужны... — промямлил я. — Сколько стоит?

— В смысле? — не понял Димон.

Я украдкой глянул на Гену и Геру. Первый увлеченно листал журнал — его сейчас ничего не интересовало в этом мире. Гера же наблюдал за происходящим с большим вниманием.

— За сколько продашь, говорю? — уничтоженным голосом выдавил я.

— Дурак, что ли? — произнес Дима.

— Ну пойми, в этом мире за все нужно платить... — неуверенно пробубнил я, искоса поглядывая на Геру.

— Иди на фиг! Дарю! — С добродушной улыбкой, без всякого подтекста Дима протягивал драгоценные постеры с металлистами.

И тут раздался взрыв чудовищного хохота. Гомерического, непотребного, конского... Всегда мрачноватый, мало улыбающийся Гера неожиданно вошел в состояние неистового веселья. Не в силах удерживаться на корточках, он повалился на предподъездную клумбу, сминая весеннюю траву. Он картинно бил кулаком по земле:

— Акула бизнеса!.. — Он хрюкнул. — Сильно!..

Кто испытывал хоть раз страстное желание провалиться сквозь землю, думаю, в наибольшей степени смог бы ощутить то, что ощущал в ту секунду я. Мой лучший друг Гера был зол и жесток. Он не пощадил меня ни капли. Не могу сказать, что он был неправ. Вожделенные постеры я так и не смог забрать...

Несостоявшееся рандеву

На трамвайной остановке многолюдно. Апрельское солнце щедро по-майски. Блестит все — даже черная грязь и черная одежда. У меня консультация по химии — через год поступать в институт. Настроение скучное, ехать неохота.

Людское многообразие рекордное: группа молодых студенток, легких и разноцветных, как стайка колибри, толстый, похожий на держиморду милиционер, немолодой пижон в черном кожаном плаще, с черным дипломатом, с красными глазами и белоснежными волосами — не каждый день встретишь альбиноса. Надменная, красивая и гордая девица, стройная, высокая, знающая себе цену. К таким даже подходить нет смысла. Единственная деталь, портящая идеальную картину в облике, — сломанный каблук, из-за которого вся заносчивость принимает карикатурный оттенок. А вон та неопрятная школота, притаившаяся за киоском, явно планирует покурить. Один из пацанов держит в руках тюбик клея «Момент».

Но особое внимание притянула некая мадам, чей колоритный антураж создал вокруг изрядную зону отчуждения. Дамы подобного сорта весьма трудно поддаются анализу на предмет возраста: от 25 до 45.

Невысокая, с распущенными волосами, она сегодня в прекрасном расположении духа. Улыбаясь, она оценивающе разглядывает пеструю людскую мешанину. Лицо круглое, сильно отекшее, с большими мешками под глазами. Она еще не в хлам пьяна, но уже в форсированном расположении духа. Темно-красное клетчатое пальто, никогда не знавшее химчистки, сильно порвано в трех местах — торчат нитки и куски грязно-белой материи. Обута в тяжелые ботинки, один из которых без шнурка.

Народ косится, брезгливо морщит носы и отодвигается подальше. Но даму это не беспокоит ни в малейшей степени. Она улыбается. В руках у нее огромный пакет.

Изучив толпу, она вышла со мной на связь глазами. Лоб ее поморщился, глаза сузились — она словно на что-то решалась. Затем, взвесив все «за» и «против», стремительно направилась ко мне:

— Слушай, друг! Пойдем вздрогнем, а!

Я опешил.

— Пойдем нахлобучим (непечатное слово)! У меня все есть! — Она раскрыла пакет, демонстрируя содержимое. — Все есть! И водка, и закуска! Ты только посмотри (сильное непечатное слово)!

Я заглянул в пакет, по достоинству оценив драгоценное содержимое: две бутылки водки, огромный батон вареной колбасы, рыбная консерва, булка хлеба и... маленький ананас!

— Ну что (крепчайшее непечатное слово), пойдем? У меня хата есть! У меня все есть! А такое ел? — Она заговорщицки подмигнула, достала ананас и пропела неожиданно густым голосом: — Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй!.. — И захохотала.

Я растерянно заозирался по сторонам. Те, кто ближе, наблюдали с нескрываемым весельем.

— Ну? Идем? — Она взяла меня за руку и заискивающе посмотрела в глаза.

В них было столько надежды, что я растерялся еще больше.

Я тихонько высвободил руку, продолжая глупо оглядываться. Она ждала...

«Черт возьми, почему я решил, что такие дамы меня не достойны?! Чем я лучше?!» — мелькнула странная мысль.

Я отыскал глазами надменную красавицу со сломанным каблуком, которая тоже наблюдала за нами, но только искоса — стыдилась своего любопытства. «Она не улыбается, а только презирает, причем нас обоих, и этого как раз не стыдится...» — подумал я.

— Ну что, красивенький? — вновь напомнила о себе дама в красном пальто. — Айда?..

— Не... спасибо... — Я глуповато хихикнул и попятился. — Мне некогда.

Дама вмиг потухла, как настольная лампа, которую выключили.

— Ну, извини... — неожиданно серьезно произнесла незнакомка. — Извини...

Она уныло побрела прочь...

Не плачь

— Ну что, как? — спросил я.

— Ревмя ревет! — ответила Аня.

Я закончил институтскую практику и приехал по звонку к двоюродной сестре. По телефону Аня сообщила, что Наташа — семилетняя дочь — третий день в истерике и никак не остановится. Муж в командировке и помочь не может.

— Что случилось-то? — спросил я, прислушиваясь к монотонным всхлипываниям и рыданиям за стенкой.

— Ой, блин!.. — Сестра вздохнула и закурила. — Пончик у нас умер два дня назад.

— Какой Пончик? Хомячок, что ли?

— Да, Женя.

Я покачал головой:

— Из-за него истерика?!

— Ну да!..

Я не выдержал и рассмеялся.

— Тебе смешно, — упрекнула Аня. — А я не знаю, что делать. Уже и по-хорошему, и по-плохому, и угрозы в ход шли — ничего не помогает.

— Ну а мораль какую-нибудь, что, дескать, «положенный ход вещей, все умирают, что нужно быть к этому готовым»?

— Пробовала — не работает.

— Славке звонила? Что говорит?

— Он же в командировке. Говорит, надо бригаду «скоряка» вызывать, возможно, без транквилизаторов не обойтись.

— Что думаешь? Будешь вызывать? — поинтересовался я.

— Ой, не знаю. Ей же семь лет. Какие транквилизаторы?!

— Согласен... Хомячка выкинули, похоронили?

— Что ты, она никого к нему не подпускает! Спит с ним в обнимку.

— Кошмар!.. — Я хмыкнул. — Так может, ночью тихонько выкрасть, пока спит?

— Знаешь, какой у нее чуткий сон? Вздрагивает и просыпается от малейшего шума и движения.

— М-да, задачка... Ну, пойду попробую что-нибудь сделать.

— Попробуй, Жень. Только прошу, аккуратнее.

— «Аккуратнее» — это как?

— Не знаю... — Она вымученно улыбнулась.

— Дошла до ручки, сестренка! Ладно, что-нибудь придумаем.

Я вошел к Наташке в комнату. Девочка свернулась калачиком на диване и монотонно выла, время от времени судорожно всхлипывая. Лицо ее сильно распухло и было совершенно мокрым от слез. Перед ней лежал неподвижный шерстяной комочек. Вся моя циничная веселость вдруг исчезла, и я неожиданно растерялся.

Увидев меня, она зарыдала в полный голос, будто поменяла невидимые батарейки, соскочила с дивана, подбежала ко мне и обняла:

— Ж-ж-же-ня!.. Сде-лай что-ни-будь!.. — Каждое слово давалось ей с трудом.

Не было никакого плана, и пришлось импровизировать.

— Давай обследуем твоего дружка, — предложил я деловито. — Так...

Я вспомнил элементарные навыки обследования из курса пропедевтики и применил их на Пончике.

— Так... — бормотал я. — Данные пальпации — удовлетворительные. — Я нес медицинскую чушь с умным видом. — Посмотрим, что нам даст аускультация[3]. Наташа, принеси листочек бумаги и ручку. Живо-живо!

Девочка кинулась к своей школьной сумке, достала тетрадку с ручкой и протянула мне. Я достал фонендоскоп и тщательно «прослушал» мертвое тельце.

Наташа уже не плакала, а только судорожно всхлипывала. Она с острейшим вниманием наблюдала за мной.

— Данные аускультации — положительные... — продолжал я бормотать ерунду. — Записывай немедленно! — строго приказал я. — Артериальное давление 80 на 50, нитевидный пульс, частота сердечных сокращений — 15.

Я терпеливо дождался, пока первоклашка все запишет. В дверь осторожно заглянула Аня, с удивлением и любопытством наблюдая за происходящим, — она уловила, что плач прекратился. Глаза у сестры оживились и заблестели надеждой.

— В общем, жив твой Пончик, — вывел я заключение.

Наташка радостно вскрикнула и сильно оживилась.

— Но он уснул, очень-очень глубоко. Впал в звериный анабиоз, — снова понес я околонаучную пургу. — А знаешь, почему?

— Почему? — Глаза девочки горели.

— Потому что он страшно хочет домой, вот почему! — Кажется, я поймал вдохновение. — Его ужасно ждут в Большом царстве хомяков.

Сестра прыснула. Я сделал страшные глаза, и Аня скрылась.

— А ты как думаешь! — продолжал я закреплять успех. — У Пончика тоже есть мама, папа. Есть сестры и братья. Знаешь, как он скучает?

— Что же делать? — спросила Наташа.

— А вот что. Аня! — громко позвал я.

Вошла сестра.

— Есть какая-нибудь коробка? — Я складывал фонендоскоп.

— Только из-под обуви. Пойдет?

— Годится. Неси.

Аня достала с антресолей старую обувную коробку.

— Наташа, мне нужны маленькая подушечка и покрывальце, чтобы Пончик не замерз ночью. Давай возьмем у твоих кукол?

Девочка безропотно подчинилась.

Я застелил дно коробки кукольной простынкой. Сверху положил крохотную подушечку. Аккуратно уложил мертвого хомячка и прикрыл сверху другой игрушечной простынкой. Затем закрыл импровизированный гробик крышкой от коробки.

— Наташа, одевайся, — скомандовал я. — Пойдем твоего дружочка «пристраивать».

Девочка оделась моментально. Мы взяли коробку с Пончиком, небольшую лопату и отправились в парк.

Наташа успокоилась совершенно и горела энтузиазмом исполнять каждый шаг, который я предписывал. Ею руководила надежда.

Мы нашли укромное местечко под высокой сосной. Я выкопал небольшую ямку и разместил в ней обувную коробку. Параллельно вел инструктаж:

— Сегодня ночью за Пончиком придут друзья — такие же зверьки. Они знают, как его разбудить. Пончика уведут в Большое царство хомяков, — меня понесло, — где он будет жить вечно. Завтра утром придем и проверим. Если хомячка не окажется на месте, значит, он уже будет там, где должен быть.

Наташа слушала молча и внимательно. Я засыпал коробку землей, и мы отправились обратно.

— Мама, мама! — Девочка возбужденно кинулась Ане на шею. — Мы оставили Пончика в лесу! Ночью за ним придут друзья и уведут в Большое царство хомяков!

— Ну, хорошо, хорошо. А сейчас спать — время позднее.

Наташа безропотно подчинилась. Измученная, она моментально заснула.

— Фу! Ну, Женька, молодец! Надо же такое придумать! Спасибо тебе! — Аня обняла меня. — Вообще не знала, что делать!

— Рано расслабляешься, еще не все сделано. Дай ножницы покрепче.

Аня достала из швейной машинки портняжные ножницы:

— Зачем?

— Потом объясню.

Я прихватил лопату, ножницы и отправился обратно в парк. В парке выкопал коробку с Пончиком, извлек хомячка и перезахоронил неподалеку. В обувной коробке вырезал большую дыру. В ямке прокопал маленький тоннель, уложил пустую коробку вырезанной дырой к тоннелю и засыпал все это землей...

— Мама, Женя, поехали в парк! — Было восемь утра, но Наташа была уже на ногах. — Пончика посмотрим!

— Доча, дай поспать — воскресенье! — сонно пробормотала Аня.

— Поехали! — шепнул я. — А то все испортим!..

В лесу было знобко. Птичий гомон бодрил, а утренний воздух казался густым и приторным. Я выкопал обувную коробку и осторожно открыл. Коробка, разумеется, была пуста.

— Мама, мама! Пончика забрали, он живой! — Девочка пришла в восторг. — Смотри, вон дырку кто-то прогрыз в коробке!

Наташа заглянула в ямку и обнаружила тоннель:

— А по этому ходу он ушел с друзьями! Мама, он живой!

Аня обняла дочку.

— Я сильно-сильно рада! — Наташа подняла сияющее лицо. — А ты?

— Конечно, рада! — У моей сестры упал с плеч огромный камень.

— Ладно, родственнички, мне пора. Сестра, с тебя фуфырик.

— Приезжай в выходные, как раз Славка вернется.

— Замётано.

— Вот, — протянула сестра свернутый листочек бумаги, — забери на память.

Я развернул и прочитал детские каракули: «Артриалная давлене восьмст на писят нитьный пулс часата средечнх сакращний питнасать».

Челябинск