Волки и овцы

— И не забывайте давать ему каждый день слушать Боба Марли!

По единственной улице деревни Волчонки несколько минут назад проехал автомобиль — редкость для этого глухого уголка. И не просто проехал, а остановился у дома тети Стеши. Ее все в деревне называли тетей Стешей — так уж повелось, и даже местные старожилы, пожалуй, уже и не вспомнили бы полное имя почтенной селянки.

Из автомобиля вышли двое.

Справедливости ради нельзя сказать, чтобы гости были совсем уж нежданными. Примерно две недели назад тетя Стеша вдруг получила из далекой столицы письмо от сына своего покойного непутевого брата. Брат давным-давно бросил отчий дом, порвал связи с родственниками, уехал из деревни в город в поисках лучшей жизни да так и сгинул там. Последнее, что знала тетя Стеша: в городе у него родился сын. Однажды брат даже прислал ей фотографию пухлого карапуза; тетя Стеша до сих пор хранила ее в деревянной рамочке на комоде. А теперь вот, оказывается, что карапуз вырос, сам письма пишет...

В письме сообщалось, что племянник по имени Дэмиан — «в честь сына великого Боба Марли» — лидер созданной им группы «Джа-Джа Бинкс» и что он уже «сделал успешную карьеру музыканта» (воображение тут же нарисовало тете Стеше образ худого, бледного юноши во фраке за роялем — она видела таких по своему старенькому телевизору; остальные сведения ей вообще ни о чем не говорили). Так вот, «успешный музыкант» отправляется со своей группой на гастроли, и ему «не с кем оставить собачку». Поэтому совсем скоро он приедет в Волчонки «познакомиться наконец-то с тетушкой, адрес которой он нашел в бумагах отца, и передать ей с рук на руки свое четвероногое сокровище». Кстати, согласие тети Стеши «посидеть с собачкой» подразумевалось в письме само собой!

Считается, что человек и его домашнее животное часто становятся похожими друг на друга. Гости тети Стеши являли собой абсолютное доказательство правоты этого утверждения. И в первую минуту их вид заставил пожилую женщину незаметно перекреститься.

Человека отличала богатая шевелюра в виде дредов (слова такого тетя Стеша опять-таки не знала и сказала бы, что парню давно пора выстричь колтуны и помыть голову, желательно дегтярным мылом). Длинные, до плеч, «колтуны» выбивались в разные стороны из-под маленькой круглой вязаной шапочки с зелеными, желтыми и красными полосками. Если бы тетя Стеша разбиралась в современных музыкальных течениях и прочих «андеграундах и субкультурах», то, сопоставив содержание письма с внешним обликом обретенного родственника, она без труда опознала бы в своей дальней кровиночке убежденного растамана и поклонника регги. Но тетя Стеша, всю жизнь прожившая в деревне Волчонки, ни о чем подобном слыхом не слыхивала. И мало ей было потрясений от внешности племянничка, так вслед за ним из машины выпрыгнуло нечто, все сплошь покрытое такими же «колтунами-дредами», болтающимися до земли и полностью скрывающими даже физиономию страшилища.

— Матерь Божия! — только и смогла произнести тетя Стеша, прежде чем окончательно утратить дар речи.

В письме было написано: «Не с кем оставить собачку». И ни слова не было сказано об ожившей явно с помощью какого-то злого, возможно африканского, колдовства гигантской швабре, похожей на годами не стриженную овцу (овец в Волчонках держали; имелся даже пастух — дед Митрофаныч). Тетя Стеша с надеждой огляделась вокруг: вдруг из-за «овцы» все-таки появится маленький белый пушистый щеночек (именно такую картину рисовало воображение тети Стеши при слове «собачка»).

Но, увы, ни бледного юноши с роялем, ни беленького щеночка в деревне Волчонки не наблюдалось. Вместо них было... ну, что приехало, то и было... Единственное, что в «овце» сохранялось от «собачки», так это именно белый цвет.

— Его зовут Марли.

Тыкая пальцем в спину «овцы», человек в дредах полез к тете Стеше обниматься. Марли? Ну кто бы сомневался!

— Вам будет хорошо вместе. Да! Расчесывать его нельзя ни в коем случае. И стричь нельзя. Это древняя прическа, она напоминает гриву льва и придает носителю силу и мужество. У меня такая же. Я и собаку себе специально подбирал. Так что никаких проблем и забот. Только каждый день заводите ему этот диск.

Пока тетя Стеша с трудом приходила в себя, тот, кого назвали Марли, в свою очередь испытывал и невероятный стресс, и «культурный шок».

Он таки был собакой! Никакой не «собачкой», а прекрасной, сильной, выносливой пастушьей собакой, принадлежащей к древней породе со звучным названием комондор. Можно, конечно, и венгерской овчаркой считаться, но слово «комондор» Марли нравилось значительно больше. Не слышали о такой породе? Ну еще бы! Редко кто слышал о великом союзе волка и... да, да, овцы, от которого произошли эти собаки. Скажете, что такого просто не может быть? Но так гласит легенда, а с легендой не поспоришь. Марли ее рассказал любимый хозяин Дэмиан. И даже сочинил песню в стиле регги о любви между всеми существами на планете Земля. Марли очень нравилась эта песня! Волки — это явно кто-то гордый и могучий, совсем как сам Марли. Правда, он не знал, кто такие овцы. А еще он точно знал, что ни за какие вкусняшки в мире не сможет полюбить наглого задаваку черного лабрадора из соседнего подъезда. Но это такие мелочи по сравнению с Настоящим Большим Искусством. А уж в нем-то Марли разбирался — не будь у него хозяина-растамана!

Итак, пастушья собака Марли выросла в «городских джунглях», была воспитана на музыке в стиле регги и ни разу не выезжала дальше своего двора, хотя у хозяина и был автомобиль. И вот буквально в один день все изменилось...

Марли втянул носом воздух, поразивший его обилием незнакомых и волнующих запахов. Наверное, именно так чувствует себя профессиональный парфюмер, попавший в огромный отдел косметики в каком-нибудь торговом центре. Воздух, начисто лишенный городских газов и химии, волшебным образом опьянял духом близкого леса, луговых цветов, свежескошенного сена (дома Дэмиан курил какое-то сухое сено, и Марли это категорически не нравилось; курение — единственное, за что пёс в глубине души смел критиковать своего хозяина). А еще пахло множеством неизвестных живых существ, с которыми Марли захотелось немедленно познакомиться. Короче, пёс просто потерял голову и даже не обратил внимания на то, что Дэмиан со свойственной ему бесшабашностью быстро попрощался с тетушкой, сел в машину и уехал, условившись, что ровно через месяц приедет опять и заберет «собачку» обратно в город.

Пыль на проселочной дороге, поднятая уехавшим автомобилем, медленно оседала. В ней неподвижно стояли в молчании старый человек и огромная патлатая собака — тетя Стеша и Марли породы комондор...

На следующее утро тетя Стеша поднялась ни свет ни заря. Марли не привык просыпаться так рано. Утро у его хозяина начиналось не раньше полудня, а то и позже. Снова стресс! А он еще не оправился как следует после перемены места жительства, после разлуки с Дэмианом... Хотя тетя Стеша ему нравилась: пахло от нее хорошо — покоем и теплом. К тому же, по завету Дэмиана, Марли был просто обязан любить всех существ на свете. А значит, и тетю Стешу.

— Пойдем, окрестности посмотришь. Раз ты собака, должен охранять территорию и пользу приносить.

До этой минуты Марли считал, что он приносит пользу одним лишь фактом своего существования, вдохновляя хозяина своим неординарным видом на создание песен и баллад. Но против того, чтобы осмотреть окрестности, Марли не возражал.

Сразу за домом начинался луг. Простор! Марли и сам не понял, как так получилось, но он вдруг принялся самозабвенно носиться в высокой траве. Его «дреды» развевались в буйном беге. Со стороны картина получалась невообразимая!

И вдруг...

Марли почувствовал, что они с тетей Стешей на лугу не одни. Отбежав еще немного в сторону, он остановился как вкопанный. Вот те, кого его чуткий нос «увидел» раньше, чем глаза! Вдоль опушки разбрелись по лугу белые кудрявые существа, похожие на спустившиеся с небес облака, которых — Марли почувствовал это где-то в глубине своей генетической памяти — он, Марли, должен непременно охранять и защищать. Как детей. Ну или как щенков. Он был так поражен увиденным, что не сразу обратил внимание на человека, одетого, несмотря на жару, в видавший виды ватник, с длинной крючковатой палкой в руках.

— Бог в помощь, Митрофаныч!

А тетя Стеша, оказывается, знает хозяина этих чудесных существ! Марли осторожно подкрался поближе и принюхался. От Митрофаныча пахло не просто хорошо, а интересно — молоком, сеном, шерстью и чем-то еще, неизвестным Марли, но приятным.

— И тебе не хворать, теть Стеш! Что это за чудо-юдо с тобой?

— Собаку племянник привез из города. Через месяц заберет обратно.

— Собаку-у-у? Ёкарный бабай! И что только в этом городе с собаками делают! Увидел бы такое в темноте — и дух вон!

— Да я уж попривыкла немного. А ты чего замученный такой, Митрофаныч? Утро еще, а ты какой-то сам не свой.

— Да вот овца у меня пропала. Уж я искал, искал... Уже не первый раз от стада отбивается. Но всегда находилась. А сегодня... — Митрофаныч обреченно махнул рукой куда-то в сторону леса. — Даже не знаю, что теперь делать... Стар я стал, не справляюсь...

Митрофаныч тяжело вздохнул.

— Да кто ж, если не ты? В деревне-то у тебя помощников нету. Пасти овец кто будет?

«Овец? Так вот они какие — овцы!»

Марли внутренне подобрался. Родные овцы! Но что-то они слишком уж вольготно разбрелись по лугу. Непорядок! Надо бы собрать их вместе и познакомиться разом со всеми. У Марли родился хитроумный план. Теперь в самозабвенном беге собаки появилась ясная цель. Он начал обегать стадо по кругу, постепенно сужая его. Овцы послушно отступали к центру, и вот уже почти все они сгрудились вместе — любо-дорого посмотреть!

Однако Марли чувствовал, что чего-то, вернее, кого-то не хватает. Семья не полная... В воздухе висела тревога. Поглубже втянув в себя воздух, Марли устремился к лесу.

Молодая любопытная овечка в поисках самой сочной и вкусной травы забрела с опушки в лес и, не обладая таким чутким обонянием, как собака, никак не могла найти дорогу обратно. Она окончательно растерялась — куда ни пойдет, везде одни кусты. Густая поросль так надежно скрывала ее, что Митрофаныч прошел в поисках беглянки совсем близко, да так никого и не заметил. И тут прямо из кустов на нее выскочило... Подслеповатой овечке показалось сначала, что еще одна овца — какая-то прям волшебная, уж больно длинной и необыкновенно кудрявой была ее шерсть. Но вдруг «овца» грозно и страшно зарычала — такого рыка просто нельзя было не испугаться! Это был рык хищника, рык волка (Митрофаныч однажды говорил, что страшнее волка зверя нет). В панике овечка бросилась в противоположную сторону от того места, откуда появился страшный непонятный зверь. И... выбежала на опушку.

— Митрофаныч, глянь! Не твоя ли потеря из лесу бежит?

Тетя Стеша приставила ладонь, как козырек, к глазам.

— А ведь и правда она! А за ней-то кто несется? Не твоя ли чуда-юда?

Загнав блудную овечку в стадо, Марли сделал контрольный круг и, немного запыхавшись, подбежал к Митрофанычу.

«Ну вот теперь все в порядке. Правда?» — говорили глаза собаки, если бы их можно было разглядеть под густыми длинными дредами.

— Говоришь, помощника у меня нет? А не одолжишь ли мне на время свою чуду-юду? Лучшего помощника и не сыскать. Ой, а где собака-то?..

Митрофаныч и тетя Стеша переглянулись.

— Ну вот! Теперь собаку потеряли... Что я племяннику-то скажу? — запричитала тетя Стеша.

— Да погодь ты! Присмотрись! Вот же она, прям в стаде. Ну надо же! Действительно чудо! Собаку среди овец и не разглядеть!

Марли действительно буквально наслаждался присутствием вокруг такого количества овец. Они перестали его бояться, обступили со всех сторон. Знакомство состоялось!

С тех пор каждый день Марли отправлялся с рассветом пасти овец вместе с Митрофанычем. Ему было так хорошо в деревне, что о возвращении в город даже думать не хотелось. Да и Митрофаныч с приближением срока расставания все чаще тяжко и горько вздыхал:

— От ведь! Чуда ты юда! Как же я без тебя теперь буду? Не справляюсь я, стар стал...

И вот наступил день, когда по единственной улице деревни Волчонки вновь проехал автомобиль — редкость для этого глухого уголка. Дэмиан в неизменной зелено-желто-красной шапочке и дредах вышел у дома тети Стеши.

— Ну, как вы тут? Регулярно ли Марли слушал диск Боба Марли? А где он? Почему не встречает?

— На работе он. На пастбище. Хочешь, пойдем посмотрим?

На лугу за домом тети Стеши паслись овцы. Много овец. Они стояли, плотно прижавшись бок о бок друг к дружке, словно скрывая собой кого-то, невидимого среди клубов белой кудрявой овечьей шерсти. Кого-то, кто не хотел быть узнанным.

Марли очень любил своего Дэмиана. Но в городе он отныне чувствовал бы свою бесполезность. В конце концов, он уже вдохновил Дэмиана написать свою лучшую песню про любовь всех на свете существ. Значит, и любовь Марли, где бы он ни находился, будет всегда принадлежать хозяину. А здесь тетя Стеша, Митрофаныч, овцы. Они все без него пропадут — в этом Марли был абсолютно уверен. Значит, его место здесь. А Дэмиан будет так почаще приезжать и навещать их с тетушкой. И дышать свежим воздухом, а не своим вонючим сухим курительным сеном. И всем будет хорошо! Не это ли проповедуют оптимисты-растаманы?

Да и предки Марли-комондора — Праволк и Праовца — из глубины веков велят ему остаться в деревне и не изменять своей природе.

Об этом лишь остается сочинить балладу в стиле регги.

Житейские воззрения котов Кранца

Это было более ста лет назад, в начале ХХ века.

Тогда, как и сегодня, с окончанием курортного сезона жизнь небольшого приморского городка Кранца практически замирала. Закрывалось большинство кофеен вдоль Променада, пустели отели, умолкал детский смех на песчаном пляже. Зато становились слышнее крики чаек, шум волн, разбивающихся о волнорезы. И в эту симфонию вплетались завывание пронизывающих до костей осенних ветров в печных трубах да еще тоскливый и протяжный клёкот птиц, покидающих родные края вслед за теплом.

Именно в такое время, в «несезон», предпочитал отдыхать в Кранце профессор философии Кёнигсбергского университета «Альбертина» — разумеется, поклонник и знаток Канта — Иоганн фон Кестнер. Когда перерыв в лекциях позволял профессору покинуть Кёнигсберг на несколько дней, ровно в 6:30 утра он садился в поезд недавно открытой железной дороги между Кёнигсбергом и Кранцем, ставил на колени корзину со своей любимой собакой экзотической породы пекинес и менее чем через час оказывался вдали от городской суеты, наедине с морем и холодным ветром.

И с кошками. Издавна в Кранце царил культ кошек, которые, согласно местной стародавней легенде, спасли город от нашествия крыс. Но легенды легендами, а мурлыкающая братия здесь действительно была повсюду. Кошмарный сон собак, скажете вы. И будете неправы. Ведь что удивительно, именно в Кранце извечного противостояния кошек и собак не наблюдалось в принципе. Никаких стычек, погонь и прочих безобразий здесь не было! Совершенно! Абсолютно! Мир и гармония царили на улицах при встречах, казалось бы, непримиримых врагов. Здесь, в волшебном Кранце, наверное, единственном месте на земле, кошки с собаками чуть ли не раскланивались друг с другом, снимая цилиндры, если бы таковые у них имелись.

Поэтому и пекинес Иоганна фон Кестнера не испытывал никакого дискомфорта, отправляясь вместе с хозяином в город кошек. Правда, пёс называл Кранц городом котов — именно с котами пекинес предпочитал общаться, встречаясь на прогулках. И не просто общаться, но вести философские беседы. Недаром же он был собакой профессора философии и знатока Канта.

Стоит ли говорить, что пекинеса звали Иммануил? Именно так, и никак иначе. Никаких приторно-нежных сюсюканий в свой адрес он не терпел. Как у любого представителя древнего рода — а род пекинесов является одним из самых древних и аристократических, — у Иммануила была своя стародавняя легенда. В этой легенде говорилось о том, что в незапамятные времена гордый лев полюбил озорную и кокетливую обезьяну, и от их союза родились первые пекинесы, собаки китайских императоров, «с лицом матери и характером отца». Густая грива, обрамляющая приплюснутое обезьянье личико с огромными грустными глазами, уж точно досталась пекинесу от льва. По-другому и быть не может.

В свою легенду Иммануил верил свято. А раз он произошел от льва, значит, находится в прямом родстве... с кошками. Не говоря уж о том, что, как слышал Иммануил, по одной новомодной теории, от обезьяны произошли не только пекинесы, но и люди. Следовательно, пекинесы еще и родственники людей. Вот откуда у него такая любовь к философии. А он-то долго понять не мог, почему его так и тянет к памятнику человеку на высоком постаменте, поставленному в сквере перед университетом, в котором преподавал его хозяин. Ну не затем же, чтобы просто пометить постамент! Тайна раскрылась, когда Иммануил узнал, что этот «сутуло-маленький» человечек и есть тот самый великий философ Кант, в честь которого он был назван. Тот самый философ, который — хвала ему во веки веков! — утверждал, что «мы можем судить о сердце человека по его обращению с животными». С этим утверждением Иммануил был согласен на сто процентов!

Итак, частые поездки в Кранц привносили в жизнь Иммануила приятное разнообразие, а также возможность познать жизнь, так сказать, с другой стороны. Со стороны кошачьего племени.

Опытным путем Иммануил установил, что среди котов Кранца есть свои философы, с которыми можно не только дискутировать, но и блистать собственной эрудицией. А Иммануилу было чем гордиться. Он любил проводить время, перебирая короткими мохнатыми лапками бумаги своего хозяина, постепенно учась различать сначала буквы, а затем слова. Профессор глубоко ошибался, думая, что собаке просто нравится игриво шуршать страницами, а иногда и пожевывать из хулиганских соображений уголки некоторых рукописей и книг. Порой Иммануилу даже приходилось терпеть гнев хозяина, когда, уж слишком эмоционально переживая только что прочитанное, он невольно разрывал зубами рукопись на мелкие кусочки. Но это были, так сказать, издержки сложного процесса образования. Уже вполне усвоив премудрости человеческого языка, Иммануил прочитал как-то в одной из любимых книг профессора, постоянно лежавших у него на столе, что когда-то точно таким же образом, как и он, человеческой речью овладел один из котов, вошедших в историю под именем Мурр. И не просто овладел, но даже написал мемуары. Писать собственные мемуары Иммануил пока не спешил, ограничиваясь штудированием философских трудов своего «тезки» Канта. И даже понимая и усваивая многое из них. И распространяя учение Канта среди котов, считая в первую очередь, что «образование — причина всего хорошего, что возникает в мире»[1].

Приезжая на отдых в Кранц, Иоганн фон Кестнер, сойдя с поезда, обычно останавливался ненадолго в кофейне недалеко от вокзала выпить чашечку крепкого горячего кофе, аромат которого в сочетании с промозглостью и запахом прелой листвы создавал непередаваемую атмосферу «осеннего философского настроения».

Здесь, в кофейне, Иммануила традиционно встречал его старый приятель — пожилой и умудренный жизнью полосатый кот по имени Артур. У него была весьма примечательная внешность: тучность, придававшая ему вальяжности и значимости, и густые взлохмаченные бакенбарды с длиннющими усами. Артур уже давно прижился при кофейне, где все посетители его знали и постоянно ласкали, столовался тут же, а излишки еды, которые при всем желании не мог съесть, прятал, подобно собакам, «на черный день». В «черный день» Артур верил непоколебимо и свято. Правда, тот все никак не наступал. Во всяком случае, в отношении Артура, любившего расположиться где-нибудь на кресле за одним из столиков, откуда никто не смел его сгонять.

Вот и теперь, зевнув во всю пасть и лениво потянувшись в сторону вошедших в кофейню Иммануила и его хозяина, Артур упавшим голосом приветствовал приятеля своим неизменным афоризмом: «Жизнь котов есть цепь беспрерывных страданий». Под носом у «страдальца» в это время стояло недопитое блюдечко с молоком.

Иммануил любил старину Артура, однако в принципиальных вопросах бытия был с ним категорически не согласен. «Уж не знаю, как там у котов, но жизнь собак — конечно, хозяйских собак — есть цепь беспрерывных наслаждений. То тебя почешут, то покормят, то гулять поведут. И так беспрерывно. Кстати, дружище, имей в виду, “три вещи помогают перенести тяготы жизни: надежда, сон и смех”[2]».

Артур закатил глаза в знак того, что, мол, «все суета сует», и, тяжко вздохнув, лениво лизнул молока из блюдца. То, что сон помогает переносить тяготы жизни, он постоянно проверял на себе. Причмокнув в усы, философ тут же уютно засопел.

Тем временем профессор допил свой кофе, подозвал Иммануила и вышел на улицу. В Кранце он всегда останавливался на одной и той же вилле под названием «Лана». Она стояла в непосредственной близости от моря и в то же время предоставляла своим постояльцам иллюзию полного уединения. А в «несезон» Иоганн фон Кестнер нередко оказывался вообще единственным ее постояльцем. Впрочем, нет, не единственным. На вилле жил кот — гладкошерстный и холеный, самодовольный, щекастый британец по имени Зигмунд.

С Иммануилом они встречались по утрам в саду виллы «Лана». Зигмунд вот уже несколько лет подряд проводил исследование под названием «Анализ фобии пятимесячного котенка». Он был уверен, что все проблемы взрослых котов берут начало в детстве, и пытался найти тут закономерности, о которых каждый раз витиевато, непонятно, но вдохновенно рассказывал Иммануилу. В целом Иммануил соглашался. Согласился и теперь. Но при этом сам прекрасно понимал, что любого щенка нужно прежде всего воспитывать. «Именно благодаря хорошему воспитанию возникает все хорошее в мире», — писал в свое время Кант. Как будто про собак писал! Ведь у щенка хорошего хозяина нет никаких проблем, соответственно, и фобий никаких нет. Разве что крупным псам объяснить, что размер не имеет значение, а важен только интеллект. Конечно, если крупный пёс хороших слов не понимает и Канта не читал, то тогда... Ну да не будем же мы коту такие тонкости объяснять!

Зигмунд обычно презрительно хмыкал в усы, всем своим видом показывая, что собакам свойственно все упрощать, и, задрав хвост, удалялся с гордым видом. Кстати, своих котят у Зигмунда никогда не было...

После утренних бесед с Зигмундом Иммануил вместе с профессором обычно отправлялись на прогулку по Кёнигсберг-штрассе, главной улице Кранца, на которой жил еще один философ — рыжий бунтарь и ниспровергатель кошачьих авторитетов кот Фридрих. За свой склочный и неуживчивый характер он заслужил среди котов прозвище Рыжая Бестия. Фридрих на полном серьезе считал, что именно рыжие коты — самые правильные, породистые и настоящие. И отстаивал это утверждение не только словами, но и в бесконечных ссорах со своими соплеменниками, нарушая таким образом покой и идиллию всего Кранца. В отстаивании первенства рыжего цвета он переходил все границы, да и Иммануила терпел только лишь потому, что тот тоже был рыжим (а Иммануил был рыжим!), конечно, не таким правильно рыжим, как Фридрих, но все же! Честно признаться, Фридриха Иммануил особо не любил и долго терпеть его истеричные ораторские экзерсисы не мог. Тем более что сам Фридрих был убежден, что именно так говорил Заратустра (кто это такой, не знал сам Фридрих), а следовательно, дискуссии здесь не уместны. Иммануил же искренне считал, что вообще-то все собаки — да и все кошки — всех возможных цветов имеют значение! А главное, как писал его любимый Кант, «большое честолюбие издавна превращало благоразумных в безумцев». В мудрости великого человеческого философа (и в явном безумстве кошачьего) Иммануил убедился и на этот раз, поскорее удаляясь от Фридриха, полноценного разговора с которым не получилось, по Кёнигсберг-штрассе в сторону парка «Плантаже». А Фридрих еще долго что-то завывал ему вслед...

Иммануил знал, что в парке обитают, словно в коммуне, аж одиннадцать котов и кошек. И у них есть духовный лидер, к которому пекинес и направлялся, — дымчатый пушистый персидский кот Карл. Его приплюснутая физиономия, окруженная гривой густой шерсти, делала его немного похожим на Иммануила. К тому же Карл был хозяйским котом, жил у богатого фабриканта, однако всеми силами притворялся бездомным, чтобы, как он выражался, «побороть классовое неравенство». Среди парковых котов он проповедовал, что «труд сделал из людей котов», что «истинный кот должен непременно охотиться в парке на синичек, чтобы честно заработать себе право на еду» (еду котам регулярно приносила сердобольная старушка, раскладывала по мисочкам и совершенно не обращала внимания на несчастных синичек, убитых во имя Карловых идей).

Иммануил, вслед за Кантом считавший, что «работа — лучший способ наслаждаться жизнью», все же не вполне разделял идеи Карла. Их мировоззрения расходились кардинально в одном пункте. Может быть, труд и сделал из людей котов. Но любовь создала из людей собак. Поэтому Иммануил тщательно воспитывал в себе собаку. Хоть и являлся потомком льва, другими словами, кошки. Однако Карл считал любовь «буржуазным пережитком», упрямо настаивал на своем и вечно спешил закончить беседу, чтобы не опоздать к ужину у своего хозяина-фабриканта. Между прочим, местные синички не боялись тяжеловесного толстяка Карла, они знали, что сам он не охотится на них никогда.

Прямо из парка был выход на Променад, к морю. Здесь, на берегу, Иммануила уже давно поджидал худой черный котище с длинным нервным хвостом, по имени Освальд. «Грядет закат цивилизации котов, — с философским спокойствием утверждал он, вожделенно глядя на пролетающих мимо чаек. — Как только коты покинут Кранц, наступит конец света».

Обычно Освальд выходил на Променад ближе к вечеру, чтобы мечтательно смотреть на закат, провожая последние лучи солнца, падающего в море. Иммануил садился с ним рядом, тоже смотрел на закат и не пытался никому ничего доказывать. Он знал однозначно и непреложно: собаки не принимают никаких деструктивных теорий; цивилизация собак вечна и бессмертна, как и цивилизация людей. И покуда существуют люди, будут существовать и собаки. А еще он знал три правила счастья от Канта: «что-то делать, кого-то любить, на что-то надеяться».

Иммануил изучал человеческий язык, всем сердцем любил своего хозяина и надеялся когда-нибудь написать мемуары — ну не хуже же он какого-то там кота, пусть и Мурра! А значит, он абсолютно счастлив!

...Это было более ста лет назад.

Но если и сегодня приехать в Зеленоградск — бывший Кранц, — то там хоть на Променаде, хоть на Курортном проспекте, бывшей Кёнигсберг-штрассе, хоть в различных кафе и магазинах, хоть в парке «Плантаже» — да где угодно можно встретить много новых котов-философов и побеседовать с ними.

Поверьте, это будет очень интересно и поучительно!

По ком звонит колокол

Приезжая в село Загряжское, невозможно не обратить внимание на старинную белокаменную церковь Рождества Христова и колокольню на высоком берегу реки Протвы. Дух захватывает от красоты, от благодати этого места!

Однако так было не всегда. Долгое время, в годы лихолетья, церковь и колокольня пребывали в запустении; ограду разобрали на кирпичи для собственных нужд некоторые не особо верующие местные жители; в самом здании кое-где провалилась крыша, окна давно были выбиты, а внутреннее убранство разграблено; вход в колокольню во избежание несчастных случаев наглухо заколотили: все могло обрушиться в любой момент. И вот когда казалось, что уже никакая реставрация не сможет спасти погибающую святыню, случилось настоящее чудо. Буквально за два года церковь и колокольня были подняты из руин, отстроены заново. Жизнь возвратилась, службы возобновились. В маленьком домике при храме поселился новый священник — отец Михаил.

Вот к нему-то в Загряжское и приехал брать интервью журналист и редактор журнала «Вопросы науки и религии» Евгений Воронков. И теперь стоял, любуясь открывшимся перед ним пейзажем.

В ожидании отца Михаила (утренняя служба еще не закончилась) Воронков медленно прогуливался по территории храма, наблюдая за стайкой голубей, высоко-высоко кружащихся над золотым крестом колокольни. Его внимание привлекла небольшая, скорее всего, медная табличка, прибитая к толстому стволу раскидистого дуба, явно растущего здесь уже не один век. На табличке весьма реалистично была изображена собака, немного похожая на медведя: головастая, мохнатая, с длинными висячими ушами и каким-то необыкновенным мудрым и грустным взглядом.

«Собака? На территории храма?..»

Несмотря на работу в журнале, много внимания уделяющем различным религиозным аспектам, Воронков был не силен в богословии, но слышал, что Церковь вообще-то не жалует собак, в отличие от тех же кошек, которым даже вход в храм порой разрешается.

В это время на колокольне ударил колокол. Звон разнесся далеко над рекой. Воронков был уверен, что он слышен на много километров окрест, рассыпаясь эхом даже в дальнем лесу. Он завороженно стоял, слушал и даже не заметил, как к нему спешит по дорожке молодой священник с окладистой рыжеватой бородой.

— Отец Михаил?

— Он самый. А вы, как я вижу, колоколами нашими заслушались?

Отец Михаил крепко пожал Воронкову руку. Рукопожатие это было крепким и явно искренним. Евгений, который почему-то всегда испытывал неловкость в обществе священнослужителей, мигом почувствовал симпатию к отцу Михаилу; напряжение мгновенно отпустило.

«Получится интервью!» — вновь кто-то настойчиво повторил в голове у Воронкова.

Но вместо заготовленных заранее вопросов о ходе реставрации и истории храма он в первую очередь спросил о собаке и табличке на дубе.

— А еще... Даже не знаю, как спросить правильно... Ведь собакам же нельзя тут... Или можно?..

— Вы заметили табличку? — Отец Михаил располагающе улыбнулся. — Замечательно! С удовольствием расскажу эту историю. Она достойна того, чтобы люди ее помнили. И насчет собак выскажу свое мнение. Пойдемте вон туда, под дуб. Там нам будет сподручнее разговаривать...

Итак, дело было очень давно. Наше Загряжское было изначально маленькой деревней, но, когда здесь построили церковь, как-то так получилось, что и народ стал прибывать, и деревня разрослась до села. Особенно славились в округе голоса наших колоколов — далеко разносился их перезвон, созывая прихожан на службы, чтобы не забывали в своих бытовых заботах отдавать, как говорится, Богу Богово. И служил тут один священник. Звали его отец Герасим, в честь святого Герасима Иорданского, спасшего в свое время льва. Так случилось, что и наш отец Герасим, стараясь быть милосердным ко всякой твари, будучи однажды в городе, спас щенка, похожего на медвежонка, выходил его, вырастил. Со временем щенок превратился в красавца пса, оказавшегося даже породистым — мы сегодня привыкли называть таких водолазами. Черный мохнатый гигант обожал воду. А тут ему было настоящее раздолье: река рядом, плавай не хочу! Сперва местные жители с опаской относились к собаке священника, но однажды пёс — отец Герасим назвал его Львом — в свою очередь спас на реке сына кузнеца, который чуть не утонул. И ведь заметьте, никто не учил его людей спасать, он сам все понял, подплыл к захлебывающемуся мальчику, подставил спину и вытянул на берег. С тех пор Льва перестали бояться даже взрослые, а уж ребятишки и подавно полюбили с ним играть, весело бегать наперегонки по берегу и плавать, ухватившись за его могучий загривок. И ни разу ни на одного ребенка пёс даже не рыкнул. Вот такая это была замечательная собака!

Между тем отец Герасим своими силами открыл при храме воскресную школу, в которой обучал местную детвору грамоте. Обычно и Лев присутствовал на уроках, лежал где-нибудь неподалеку в теньке и подремывал. И вот однажды пришел на урок тот самый сын кузнеца, весь заплаканный. Оказалось, у него умерла собака, которую мальчик очень любил.

— Почему жизнь собаки короче человеческой? — спрашивал он.

Отец Герасим собирался было как-то подбодрить ребенка, рассказать поучительную историю о жизни и смерти, но вдруг сам мальчик, немного подумав, сказал:

— А я знаю! Просто люди приходят в мир, чтобы научиться любить и быть хорошими. А собаки рождаются, уже умея все это, им не нужно жить так долго, как нам, чтобы научиться добру[3].

Отец Герасим был так потрясен мудростью маленького мальчика, что даже записал его ответ и несколько раз впоследствии вспоминал в своих проповедях. Особенно после одного случая, который, собственно, и имеет самое непосредственное отношение к появлению таблички на дереве.

Живя при церкви, Лев очень любил слушать звон колоколов. На колокольню его конечно же не пускали, но как только раздавался первый удар колокола, пёс подбегал вот к этому самому дубу, возле которого мы сейчас стоим, садился, выпятив грудь, как солдат на параде, и сосредоточенно слушал, попеременно наклоняя голову то вправо, то влево. Он видел, как, словно повинуясь колокольному зову, стекается народ к храму — и стар и млад. И так происходит день ото дня, месяц за месяцем, год за годом.

В остальное же время, не занятое службами, отец Герасим жил один в маленьком домике при храме, где вместе с ним, кроме Льва, обитали еще три кошечки, которых умный водолаз никогда не обижал.

И вот однажды случилось несчастье. Прознав, что храм никем не охраняется, несколько потерявших Бога лихих людей решили поживиться церковными богатствами. Ночью они проникли в храм и уже собирались совершить надругательство над святынями, когда отец Герасим заметил мелькающий в церковных окнах свет и поспешил туда — разобраться. Лев кинулся было за ним, но послушно остался сидеть перед ступенями храма. Отец Герасим пытался было увещевать воров. Те, видимо, решили, что вслед за священником сюда немедленно явится полиция, бросились бежать. Один из воров схватил стоявшее у выхода тяжелое кадило и ударил им отца Герасима по голове, чтобы тот уже никогда не смог опознать их. Но, выбежав из храма, они нос к носу столкнулись с огромным псом, который, почуяв неладное, наверное, впервые в жизни угрожающе зарычал и попытался схватить одного из разбойников за ногу. Выронив мешок с награбленным, преступники скрылись...

Отец Герасим лежал в пустом храме без сознания. Стояла глухая ночь. Бедный Лев чувствовал, что стряслась беда, что хозяину срочно нужно помочь и что именно он должен спасти хозяина. Но как это сделать? Как позвать на помощь? Он знал только один-единственный способ собрать народ в храм. Не иначе как ангел-хранитель надоумил пса: Лев бросился к двери, ведущей на колокольню, толкнул ее и вбежал по узкой крутой лестнице наверх. Перед ним откуда-то чуть ли не с самого неба свисали какие-то веревки. Лев схватил зубами одну из них и изо всех сил потянул... Раздался раскатистый густой звон. Пёс тянул еще и еще. Запутавшись лапой в другой веревке, он попытался освободиться... К низкому басу присоединились более высокие колокольчики...

Ночь озарилась огнями. Разбуженные сельчане услышали тревожный беспорядочный колокольный звон и поняли: что-то случилось. Из всех домов к церкви сбегались люди. Отца Герасима быстро нашли, привели врача. Тот впоследствии говорил, что, если бы отец Герасим пролежал без врачебной помощи до утра, его бы, скорее всего, не спасли.

Иконы в ценных окладах, которые преступники бросили, испугавшись Льва, были возвращены на положенные места. С тех пор, если кто-то пытался упрекать отца Герасима в том, что он якобы оскверняет территорию храма присутствием собаки, он всегда говорил:

— Если Господь любит все Свои творения, то так же все созданное Богом ненавидит дьявол — в том числе животных, особенно когда человек проявляет к ним доброту и милость. А самое печальное, что ненависть прячется иногда за маской благочестия[4].

Любили у нас на селе отца Герасима. И память добрую сохранили. Рассказы о нем жители Загряжского начали собирать еще при его жизни, как предания, и передавали из уст в уста. Так и дошли они до наших дней.

Уже давным-давно нет в живых отца Герасима и его собаки. Да и сам храм наш мы едва не потеряли. Не оказалось рядом смелого пса, а мы, люди, разума лишились и, как те разбойники, разграбили всё. И вот когда теперь, спустя столько лет, пройдя столько испытаний, мы зажили новой жизнью, было решено увековечить память Льва табличкой на том дубе, под которым он любил слушать звон колоколов. Это наш памятник Доброте.

А насчет обычая, запрещающего держать собак при храмах, я вам вот что скажу. У священномученика Киприана Карфагенского есть замечательные слова: «Обычай без истины есть всего лишь застарелое заблуждение»[5]. По словам иеромонаха Никанора (Лепешева), деление животных на «чистых» и «нечистых» существовало только в Ветхом Завете. В Новом Завете эти нормы потеряли всякое значение. Новый Завет знает лишь понятие нравственной скверны — то есть греха. Животные же по определению безгрешны. То есть с нравственной точки зрения нечисты вовсе не братья наши меньшие, а мы[6].