Современные писатели о Великой Отечественной войне

В литературе есть два течения, возвышающее и растлевающее душу.
И.Я. Билибин

В романе живущей в Минске современной писательницы Натальи Батраковой «Миг бесконечности» есть такой эпизод. Профессор Сергей Николаевич Ладышев — отец Вадима, главного героя (1921 года рождения, детдомовец), выпускался из медицинского института по ускоренной программе и сразу попал на фронт в полевой госпиталь. Из выпуска таких же молодых хирургов до конца войны дожили немногие. В самые последние дни войны в Кёнигсберге он теряет беременную (на последнем месяце) супругу, тоже доктора: шальная мина. Но почти сразу приступает к операции доставленного в госпиталь немецкого подростка, спасает ему жизнь. Подросток, который в будущем тоже стал врачом, профессором, отблагодарил профессора Ладышева, поставив на ноги его внука (правда, не зная о том, что это за мальчик).

После войны профессор осел в Минске и всю свою научную и практическую деятельность посвятил военной хирургии. Каждый год 9 мая ездил в Калининград, на могилу жены. Женился спустя 25 лет на аспирантке иняза, помогавшей ему с переводами статей с немецкого о все той же военно-полевой хирургии.

Процитируем роман: «Как-то по приезде в Минск Кольтене попросил свозить его на могилу умершего коллеги. Познакомились они в конце войны под Кёнигсбергом. Молодой русский хирург, потерявший накануне беременную жену, прооперировал в госпитале тяжелораненого немецкого подростка. Можно сказать, спас ему жизнь... Спустя много лет, уже в 90-х годах, они снова встретились — профессор Ладышев и... профессор Кольтене. В какой-то степени второй считал себя последователем первого, усвоив юношеский урок: и в выборе профессии, и в принципах гуманизма, которые тот проповедовал». «Не имеет значения, кто перед тобой на операционном столе — друг, враг, какой у него цвет глаз, кожи, сколько ему лет. Ты обязан ему помочь, больной должен выздороветь» — приблизительно так процитировал он слова учителя у его могилы.

Поступок профессора Ладышева — пример человечности. Этот проходной, но знаковый эпизод убеждает читателя: добро обязательно возвращается. Воспитание, пример отца повлияли на личность главного героя. Отсюда и внутренний стержень, стойкость, принципиальность. А еще помощь людям в сложных ситуациях: личное участие, материальное. Все то же человеколюбие. Эти качества Вадим Ладышев не утратил, став бизнесменом. Бизнес штука жестокая, многих она переделывает, ломает. Но Ладышева не сломала.

Добрые поступки он не афиширует, но те, кому он помог, это знают и ценят. Здесь Батракова выступает как достойная последовательница традиций прозы Василя Быкова, если учитывать, по справедливому замечанию Натальи Игруновой, что «Быков писал не просто “военную прозу” — его интересовала “война” в душе человека, способность противостоять ее разрушительной силе. А такие “бои местного значения” происходят со всеми и во все времена» (7, 187)[1].

О войне против своего народа

«Что произошло с Россией и с русскими в XX веке? Что они, русские, сотворили с собой, что сотворили с ними? Что это было, что произошло и что происходит сейчас, теперь? И уж тем более после всего этого и происходящего теперь, сейчас бессмысленно писать о чем-либо, кроме как о смерти русского народа». Это цитата из последней главы романа «Земля и люди» белорусского писателя среднего поколения Владимира Бутромеева, вот уже тридцать лет пишущего по-русски, из философских отступлений, подобных тем, толстовским в романе «Война и мир».

Владимир Бутромеев писал роман «Земля и люди» четверть века. Почти весь он был опубликован частями в разные годы в журналах «Нёман», «Роман-газета» и «Вестник Европы». Каждая из этих публикаций давала возможность познакомиться с большим объемом текста. Но получить представление об этом произведении можно только сейчас, когда оно вышло полностью и его можно прочесть от начала до конца и только теперь попытаться понять, о чем этот роман. Сразу же встает вопрос о жанре. Что это такое — необычно построенный роман, роман-эпопея, роман-монолог, роман-лубок, насыщенный вставными новеллами, абсурдными фантасмагориями, лирическими и философскими отступлениями и дополненный приложениями? Сам автор определяет жанр как топографию места и времени. Такое определение вынесено на титульный лист. Автору конечно же известно значение слова «топография» или термин М.М. Бахтина «хронотоп». И он не мог не видеть некую тавтологию в словосочетании «топография места». Ведь топография и есть описание места. Но автор явно настаивает на этой тавтологии. И поэтому сразу возникает желание разобраться: зачем он это делает и какой в этом смысл? Читая роман «Земля и люди», подпадаешь под влияние хода мысли автора и начинаешь воспринимать мир его глазами и формулировать мысли и впечатления в его стиле. Когда человек слышит (или читает) слово «топография», он сразу же представляет себе топографическую карту, то есть крупномасштабную карту местности, на которой изображены мельчайшие объекты этой местности — дом, даже забор и огород, отдельно стоящее дерево. Специальными знаками даются подробнейшие характеристики — например, указывается, хвойный это или смешанный лес, заливной или верховой луг. Такая карта принципиально отличается от обычной географической карты, на которой десятимиллионный город обозначается точкой, а об изображении деревушки или отдельного дома не может быть и речи. Таким образом, автор под словом «топография» подразумевает прилагательное «топографический», то есть крупномасштабный. Определение жанра самим автором в переводе на более понятный язык должно означать «крупномасштабное, подробное описание места и времени».

Продолжая в духе автора исследовать слово «топография», обратим внимание: греческое «топо» — «место» — имеет несколько значений. Это слово означает и место, любое место, на котором стоит предмет, место человека за столом, как и место человека в этой жизни; само собой разумеется, оно означает местность: окрестные села, городской квартал, некие урочища — леса, луга, страну или часть страны. Но, кроме того, «топо» — это и пространство как таковое, а также основной момент в доказательствах, главный вопрос, главная тема. Поизучав словарь древнегреческого языка, заметим присутствие слова «топо» в словах, означающих понятия: хозяин, общий тип умозаключений, смысл, догадка, процесс изменения в пространстве, рельефное изображение, резьба, чеканка, ясный, внятный, отчетливый, сильный, крепкий.

Зная все это, иначе воспринимаешь авторское определение жанра «топография места», не обращая внимания на кажущуюся тавтологию. У автора не просто топография места, а топография места и времени. Времени жизни героев романа, времени деятельности его исторических персонажей, в какие бы одежды абсурдного лубка ни наряжал их автор, времени жизни, проживаемой самим автором, и, как очевидно из текста, собственно времени, сущность которого никак еще не определена и, согласно автору, улавливается только в отзвуке тиканья часов.

Учитывая все это, понимаешь: только для определения жанра этого произведения, сформулированного самим автором в трех словах как «топография места и времени», потребуется небольшое исследование в полсотни страниц. Что касается стиля, истоков, литературно-родовых связей, то рассмотрение этих вопросов потребует сочинений, превосходящих объем романа, который сам занимает полтысячи страниц и, как можно догадаться, является только вступлением к собственно роману. Законченное ли это произведение или возможно продолжение, и нужно ли продолжение — непонятно. Как непонятно, нуждаются ли в продолжении такие «неоконченные» произведения русской литературы, как «Евгений Онегин», «Война и мир», «Кому на Руси жить хорошо», «Братья Карамазовы».

На первый взгляд космизм романа «Земля и люди», его форма, стиль идут от русской сказки и в еще большей мере — от традиции русской лубочной книги. При внимательном рассмотрении можно увидеть связи со способами понимать и отображать мир, впервые найденными Гоголем и Андреем Платоновым. Не случайно и то, что сам автор постоянно обращается и к Достоевскому, и к Толстому, то и дело вступая с ними в прямые и косвенные диалоги. Достоевский — один из персонажей романа.

Констатируя появление на литературной карте нового названия — Рясна и ряснянская округа, сразу вспоминаешь округ Йокнапатофа Фолкнера и городок Макондо Маркеса.

Писатель XXI века не может писать, не учитывая опыта Фолкнера и Маркеса, Павича и Джойса. Джойс, Фолкнер, Маркес, Павич — это тот фон, на котором роман «Земля и люди» вырастает из фантасмагорий Гоголя и Андрея Платонова и безответных вопросов Достоевского и Толстого. Несостоятельность нашей современной литературы, постсоветской литературы, литературы конца XX — начала XXI века, уже очевидна. Причина этой несостоятельности в неспособности или в нежелании отвечать на вопросы Толстого и Достоевского. А писать, да и жить так, словно их не было, не пытаясь отвечать на поставленные ими вопросы, невозможно. Тем более что ответы на многие из этих вопросов уже дала и продолжает давать сама жизнь.

Лубочно-сказовый космизм романа «Земля и люди» выходит за рамки уже освоенного литературой так называемого магического реализма. Роман «Земля и люди» — это уже абсурдно-фантасмагорический реализм, мираж на краю пропасти, на которой оказалась современная Россия. И «Земля и люди» — фантасмагорическое отражение русского XX века в зеркале абсурда бытия наших дней. Это отражение начинает существовать реально по своим внутренним законам и обстоятельствам, условиям и даже по внутренним капризам и прихотям. И эта реальность, абсурдная и фантасмагорическая, становится частью нашей жизни.

Известно, любое большое, серьезное произведение — это автопортрет автора. Но автопортрет в интерьере. Или еще точнее — групповой автопортрет с его читателями. Захочет ли, сможет ли современный читатель читать роман «Земля и люди», увидит ли он себя в этом фантасмагорическом, абсурдном зеркале? Если да, то это внушает надежду, что вопросы, повторяемые автором следом за Толстым и Достоевским, по крайней мере, не будут забыты. А повторение этих вопросов и есть, по мнению автора романа «Земля и люди», единственный достойный предмет для внимания и писателя, и читателя.

В карнавальной прозе Владимира Бутромеева литературный материал легко смешивается с историческим. Вот с какими словами, по воле автора, обратился простой солдат к Сталину во время банкета по поводу победы в Кремле, после чего, конечно, был отправлен в лагерь (но, как уточняет автор, не за крамольную речь, а за то, что... осмелился явиться в Кремль в пропыленной гимнастерке и нечищеных сапогах: «Все мы знаем, товарищ Сталин, — солдат одернул гимнастерку и как-то приосанился, — и то, что вы Ленина, обещавшего хорошую жизнь, отравили, и то, что Погромную ночь устроили, помним и что миллионы положили в эту войну — тоже. Но, когда встает вопрос жизни и смерти, народ пойдет за тем, кто не предатель и не слюнтяй. Вы не предали Россию, вы удержали людей в строгости, чем они и спасены. То, что много людей в войну погибли, — ну так на то и война. Русский народ, он не только из мужиков состоит, которых можно поставить под ружье, а еще из баб. А бабы нарожают. Баба, она так устроена, что рожает, даже когда сама того не хочет. То, что Ленина отравили, тоже не беда. Он ведь теперь в мавзолее лежит, каждый, кто захочет, может пойти да посмотреть. А то, что Троцкого топором по голове, так сам виноват, не нужно было подставляться. И останься этот Троцкий жив, он всех русских бы свел под корень, а кто бы тогда вышел воевать с немцами? Что до Погромной ночи, то и у народа тоже рыльце в пушку, сами перед тем всю Россию разграбили. Дело поправимое, надобно только колхозы отменить. Поэтому тост я хочу поднять за вас, товарищ Сталин. Без вас немца бы не осилили. А за строгость спасибо. — Солдат, не прельстясь никакими коньяками, налил себе в граненый стакан водки, выпил одним махом и ушел куда глаза глядят, потому что идти простому русскому человеку больше некуда».

Сын, не забывший заветы отца

Почему так часто в книгах о войне последних лет мы видим войну глазами детей? Может быть, потому, что сегодня в литературе работает среднее и старшее поколение, которое знает о войне домашнюю правду от близких, переживших трагедию 40-х в раннем детстве.

Автор 38 книг и 14 сценариев, опытный прозаик и сценарист, доктор юридических наук Сергей Трахимёнок нередко возвращается в своем творчестве к событиям Великой Отечественной. В трех его книгах, выходивших в Беларуси в последние полтора десятка лет, идет речь о войне: это сборники повестей и рассказов «Эхо забытой войны» (Минск: Асар, 2004. 319 с.), «Крошки» (Минск: Мастацкая лiтература, 2013. 207 с.), «Повести разных лет» (Минск: Мастацкая лiтература, 2015. 512 с.). Почему писателя не оставляет память о прошедшей войне? Прочитав его очерк «Капля в океане победы», понимаешь — это завет отца, встретившего 1941-й шестнадцатилетним и прошедшего путь от сержанта до командира взвода саперов, вернувшегося с войны на двух костылях. Что касается литературных традиций, то Трахимёнок в прозе о войне явно опирается на творческий опыт Э.Хемингуэя: короткая, энергичная фраза, неизменная плотная переплетенность любовных и военных сюжетных линий, неизбежная гибель кое-кого из молодых героев во время боев, свободный монтаж временных пластов. В этой прозе, богатой бытовыми деталями, точными описаниями психологии героев, старинными белорусскими песнями, подкупает глубинное, незаемное знание народной культуры, фольклора.

Основываясь, очевидно, на документальных рассказах очевидцев, судя по всему, ровесников его родителей, писатель, много работающий в кинематографе, в новелле «Родная крывинка» делает органичный монтаж двух временных пластов. Перед читателем предстает спокойная и неторопливая Галина Ефимовна Прошкович, живущая в сегодняшнем Минске, и встающие перед ее внутренним взором и перед нами, читателями, живущие в ее памяти пластично и ярко выписанные картины прошлого: четырехлетняя Галка вместе с братом Степаном, старшей сестрой и родителями оказалась в вёске на оккупированной территории. Два враждующих партизанских отряда, под руководством Богдана и Кондрата, мародеры, фашисты, полицаи — глазами маленькой девочки мы видим страшноватые будни деревенской семьи, пытающейся выжить в захваченной фашистами Беларуси. К трем имеющимся детям, которых непросто в военное время прокормить, прибавляется четвертая — малышка-новорожденная, дочь руководителя партизан Кондрата, родившаяся в лесу от второй, городской его жены Ксении. Лизу выходили и полюбили как родную (отсюда название рассказа «Родная крывинка»). Предчувствуя беду и опасности партизанской жизни, мать героини не хочет отдавать ее родному отцу, намеревающемуся отправить их с женой в тыл. Кондрат, преодолевая сопротивление, почти доходящее до драки с приемной матерью, отбирает дочь, чтобы... бросить ее в болоте и пристрелить во время отступления: отчаянный плач испуганной малышки способен привлечь фашистов и погубить партизанский отряд. Приемная мать никогда об этом не узнала, сердобольная дочь сочиняла для нее историю про успешно взрослеющую Лизу, которой просто некогда — городская жизнь закрутила. Но и сама Галина о трагической судьбе крохотной Лизы и ее матери Ксении, бросившейся под пули после гибели дочери, узнает только после смерти матери.

Страшная реальность войны деликатно и выразительно воссоздана писателем, сумевшим избежать натурализма, а через ёмкую деталь сказать о самом жестоком и страшном, что стало реальностью на войне, — убийстве ребенка во имя спасения других людей от неизбежной гибели (вспоминаются слова Достоевского о слезинке ребенка).

Абстрактный гуманизм отвлеченных философских рассуждений сталкивается с безжалостной военной реальностью, не оставляющей выбора. Писатель не делает каких-либо выводов: да, мать Лизы не пережила смерти дочери; что стало с Кондратом, читатель так и не узнает, а вот мать главной героини до конца жизни вспоминала и любила чужую девочку, спасение которой (фашисты расстреливали всю семью за связь с партизанами) тоже могло стоить жизни всей ее семье. Сталкиваются две философии — народная и государственная, военного времени. На чьей стороне читатель — писатель оставляет нам право выбора.

В рассказе «Дело лейтенанта Приблагина» беседа двух случайно встретившихся в вагоне попутчиков также возвращает нас к событиям Великой Отечественной. Влюбленный лейтенант, попытавшийся сделать любимой женщине подарок — золотые часики, обманув старушку, обвиненный в мародерстве и отправленный в штрафбат (на его любимую красавицу санитарку положил глаз его начальник), гибель быстро изменившей лейтенанту санитарки после ночи любви с начальником от фашистской бомбы, смерть лейтенанта, вернувшегося с войны живым, но погибшего от горилки зимой первого послевоенного года в двух шагах от родного дома. Да, такая она, печальная правда послевоенной народной жизни. Известный художник Михаил Шемякин, тоже дитя войны, вспоминал в беседе со мной: его отец, профессиональный военный, и его однополчане после войны пили и праздновали победу несколько лет подряд, совершенно забывая о детях и нормальной мирной жизни.

Повесть «Белли пуэрри» — так переводится с искаженной латыни выражение «дети войны» — построена как монологи разновозрастных ребятишек, оказавшихся в трагической реальности мгновенно оккупированной Белоруссии начала 40-х годов прошлого века. Делая иностранные слова названием книги (роман нижегородской писательницы Елены Крюковой, также организованный с опорой на монологи детей разных национальностей, пытающихся выжить в 40-х годах прошлого столетия, называется «Беллона», именем древнеримской богини войны, входившей в свиту Марса, богини защиты Родины, богини подземного мира), писатели как бы самим заголовком подчеркивают вторжение чего-то чужого, враждебного, непонятного в пространство родного русского языка.

История в истории, многоплановость, ряд картин, открывающихся друг за другом, — отличительная черта творческой манеры писателя (здесь его манера ощутимо перекликается с тем, как сегодня работает в детской литературе популярная писательница младшего поколения Дина Сабитова). Опытный кинематографист, Трахимёнок представляет нам сразу нескольких юных героев — их именами названы небольшие главки, на которые разбита повесть. Генка (в начале войны ему 12 лет), Клара (по совету мамы она пытается вести дневник в клетчатой обложке, но записывает лишь самые важные слова, становящиеся эпиграфами к будущей главе «Холод. Детдом. Уроки» или «Немцы. Мотоциклы»), Костя (он чуть постарше, и мы видим происходящее через страницы его дневника, который он ведет с сентября 1941 года). Трагедию братьев-близнецов — здорового, самоотверженного Лёшки и болезненного Васи — мы видим через протокол допроса подследственного Лёшки (1930 года рождения), подробно рассказывающего про полную опасностей жизнь вынужденного немецкого диверсанта, спасающего ценой своей деятельности больного брата, которого он мечтает вылечить. И наконец, самая младшая — ровесница войны Ира, которая родилась в концлагере и не знает другой реальности: ее искренние и забавные монологи, умение в пять лет танцевать на столе, чтобы заработать немного хлеба сестре и маме.

Что больше всего запоминается? Трагические детали. Родная тетка, прогнавшая малышей со двора, чтобы не рисковать, не светиться перед немцами родством с высокопоставленными коммунистами. Хитроумное выявление руководящих советских кадров благодаря существованию телефона в квартире. Или матушка, с риском для жизни пробующая тушенку, сваренную ею из уже умершей, случайно погибшей коровы, и спокойно оставляющая дочкам наставления на случай своей возможной смерти из-за отравления мертвечиной.

Юбка, сшитая мамой маленькой дочке из бриджей убитого фашиста. Брат-близнец, самоотверженно защищающий болеющего братишку, получающий от него во сне сообщение о его смерти и сразу заторопившийся присоединиться к ушедшему братцу... Все эти детали явно взяты из жизни. Включенные рукой талантливого художника в динамичную, сдержанную, простую и точную по языку прозу, они не шокируют — ранят, заставляют вновь и вновь возвращаться в то страшное время. Возвращаться душой и сердцем. А этого, думаю, и добивался мудрый автор.

Автор одиннадцати книг, статс-секретарь Союза писателей России Павел Кренёв посвятил свое творчество Поморью. Но его дед погиб на войне, и память об этом заставляет его, профессионального военного, выпускника Ленинградского суворовского училища, вновь и вновь возвращаться на фронты Великой Отечественной. Повесть «Боевой рубеж пулеметчика Батагова» посвящена памяти деда, ей предшествует вполне профессиональное историческое предисловие: что творилось в то время на фронте, кто виноват в поражениях и отступлениях. А потом мы видим ту же войну изнутри — глазами опытного, бывалого (воевал на Гражданской) солдата. Если в случае Василя Быкова, Бориса Васильева мы имели дело с лейтенантской прозой, то тут перед нами — солдатская. Гвардии рядовой пулеметчик Батагов смотрит вокруг и глазами сельского человека, охотника, недостроившего дом, лодку, влюбленного в природу родного Поморья, но и умеющего оценить неброскую красоту здешних, далеких от его малой родины мест. На этом контрасте — красоты весенней пробуждающейся природы с ее майскими жуками, токующими тетеревами и неизбежной гибели, понимаемой как плохо подготовленное наступление, без обиды на руководство и жизнь, с легким удивлением опытного человека — и построена повесть. Перед глазами готовящегося к последнему бою и смерти солдата проходит вся его недлинная жизнь — и детство, и юность, и работа, и неизбежные конфликты. С достоинством принимает он свою смерть, прося прощения лишь за одно — за порушенные церкви, надругательство над иконами. Принимает смерть с Господом в душе и на устах, удивляя героической гибелью даже жестокосердного противника (вспоминается шолоховская «Судьба человека» — смелость рядового Соколова, отказавшегося выпить за победу доблестных немецких войск). Неожиданен финал: никто не узнал о подвиге пулеметчика, даже пенсию не дали его жене с тремя детьми. Но не в обиде они на отца — образ его живет в их душах, возвращаясь вновь и вновь в места, столь им любимые. Лирическая повесть Кренёва напоминает нам о судьбах миллионов русских солдат, героически погибших и забытых, восстанавливая историческую справедливость; погружая нас в мысли и нехитрые мечты своего героя, автор помогает нам понять и полюбить его, остро почувствовать, как сегодня недостает нам таких основательных, порядочных, неторопливых, навсегда оставшихся на войне.

Рассказ «Дяда Вася» открывает нам еще одну военную страничку в творчестве Павла Кренёва. Образ фронтовика двоится в глазах юного героя — спаситель от дурацких игр с оружием, герой-фронтовик или убийца отца и предатель? Уверившись в своих подозрениях, мальчик хочет убить человека, который из ревности к былой подружке юности донес на задумавшего побег из концлагеря земляка, чтобы добиться любви его жены и уничтожить соперника. Напуганный детской местью, предатель бежит из деревни, самим своим поступком подтвердив верность детских подозрений и собственных пьяных признаний. Подлость и зависть становились на войне смертельной опасностью, открывая возможность незаметно свести счеты с соперником. Судьба догнала и расправилась с «дядей Васей», покончившим с собой на чужом чердаке, — муки совести подлые люди напрасно сбрасывают со счетов.

Судя по всему, по рассказам покойной матушки-учительницы восстанавливает Павел Кренёв непростую жизнь семей фронтовиков, оставшихся в войну без кормильца. Юная школьница Аня Матвеева — героиня повести «Беляк и Пятнышко» — отправилась на тяжелейший зверобойный промысел, чтобы поддержать овдовевшую маму и двух младших братишек, оставшихся без отца. Забытая промысловиками на льдине и чуть не замерзшая в ожидании вернувшегося за ней судна, измученная непосильным трудом девочка видит в полузабытьи погибшего отца, который пытается поддержать и успокоить любимую дочку. Писатель напоминает нам, его читателям: победа далась непосильным трудом сотен тысяч простых людей, заплативших за нее своими жизнями, здоровьем, душевным спокойствием. Многие из них в моменты тяжелых испытаний приходили к вере. Так происходит и с Аней Матвеевой, юной героиней повести «Беляк и Пятнышко», на пороге гибели обращающейся к Богу (10, 71).

Война вторгается в повседневную жизнь многих героев писателя, разрушая привычный быт, навсегда отбирая и калеча любимых людей. Так, погиб на войне горячо любимый муж героини рассказа «Мина» Евдокии. Но особенность души русского человека, особенно русской женщины, такова, что она может одухотворить, превратить в уютный домашний символ, свою старинную подружку (недаром дочка героини называет ее «минуша»), почти собеседницу даже металлический бездушный предмет, с годами превращающийся в памятный раритет, и даже опасную для жизни неразорвавшуюся мину, еще во время войны застрявшую в деревянной стене дома — в том самом месте, где когда-то не вернувшийся с войны молодой в 30-е годы муж хозяйки мечтал прорубить оконце. На этом самом месте спустя десятилетия появляется окно — после того как минеры осторожно извлекли старую мину, а хозяйственный зять по иронии судьбы поторопился смастерить вместо возникшей в стене дыры, чтобы порадовать старую женщину, заветное окошко.

Московский прозаик старшего поколения Рада Полищук постоянно возвращается к событиям Великой Отечественной войны через призму трагедии еврейского народа: почти в каждой повести жизнь героев кардинальным образом изменилась из-за гибели любимых людей во время фашистских акций по уничтожению еврейского населения. Так, в повести «Лоскут из файдешина» повествовательница вспоминает еврейские семьи, где погибли все, без исключения («...Гришу захоронили в могилу дальнего родственника, вся семья которого погибла во время войны, кто где — кто на фронте, кто в расстрельных ямах» (17, 100); не забывает автор и еще одну свою родственницу — Броню: «...она погибла в Бабьем Яру вместе со своими старыми родителями, к которым приехала погостить летом на недельку-другую, такую недальновидность проявили умудренные жизнью старики, немало повидавшие на своем веку, — зазвали дочку в гости прямо в самое пекло» (17, 36).

В повести «Четыре дочери Фени и Фишеля» Рада Полищук вновь возвращается к теме расстрела фашистами ни в чем не повинных детей и стариков: «Из детей только Фишка в живых остался — и на фронт не взяли, как инвалида, и с Украины, из местечка Монастырище, в Москву вовремя переехал, избежал участи тысяч евреев, уничтоженных немцами в сорок первом году. Рахель успела подумать о нем, о Фене и девочках, когда раздались выстрелы и она упала, прижимая к себе двух маленьких внуков, чтобы детям не так страшно было. «Фишка с семьей жить будет», — услышал ее слова сосед Пинхус, которому чудом удалось выбраться из расстрельной ямы» (17, 33–34). В той же повести война лишает семью отца («Папа пропал без вести на войне, лишь одна мама верила, что он вернется. Других мужчин в семье не было») (17, 98) и трагически легко разрешает сложившийся в семье героини любовный треугольник: «У нас с Зюней сильная любовь была, настоящая, безысходная. Война все решила. Он сразу на призывной пункт пошел, а я уже почувствовала Сонюшку под сердцем. Ему не сказала, чтоб не разрывался, виной не мучился, он воевать за родину пошел, это главное. Не вернулся, нет, ни к жене, ни ко мне, в конце сорок первого погиб...» (17, 54).

Война стала главным событием жизни для героев притчи Рады Полищук «И было так...»: «А вдруг — война, вероломное нападение германцев. Все стремительно сдвинулось с места и перемешалось: кого мобилизовали, кто сам, добровольно пошел защищать родину, кто по собственному желанию в тыл поехал спасать себя и детей своих, кто по указанию сверху военные заводы налаживать, чтобы все необходимое для победы на фронт поступало исправно. Моисея на фронт не пустили из-за трехпалой правой руки. Он бы пошел воевать, да винтовку в руках держать не сможет, никчемный он на войне» (17, 124–125). Трагичен финал притчи, вновь возвращающий нас к массовым уничтожениям детей и женщин: «Последнее, что Моисей увидел, падая в яму, было счастливое Фаино лицо и завернутые, как в саван, в белые простыни мальчик и девочка... потом в ушах долго звучали стоны, хрипы, сдавленные крики, потом одиночные выстрелы, короткие автоматные очереди, потом лязг лопат, потом наступила тишина...» (17, 136).

Трагедия друзей-ветеранов Вани и Яни, вернувшихся с войны живыми и доживающих свои дни в одиночестве и нищете в родном советском отечестве, передана Радой Полищук в небольшой повести «Лоскут из непригодной для шитья ветоши»: «Ветошь — она ветошь и есть, что тряпье, что старичье. Так думали многие, но стариков не трогали, не задевали. Может, тому причиной старые выгоревшие гимнастерки, обвешанные медалями, в которых молча коротали они День Победы на своих скрипучих табуретах в дальнем углу двора. Может, тихий перезвон медалей при каждом вдохе и выдохе, при натужном, протяжном кашле и неосторожном движении, перезвон, невнятно напоминающий то ли военный марш, то ли похоронный» (17, 51–52). Две главные ценности в жизни героев Рады Полищук — семья и вера, и их разрушает война — таков сюжет этого небольшого произведения: «Потом грянула война народная, священная и смертельная, воистину смертельная. Где все нации гуртом на смерть шли ради великой победы, никто на них тогда специальные бирки не вешал. Сколько людей сгинуло, до сих пор на миллионы ошибаются, сосчитать не могут. А нации все ж таки после войны разделили — вклад каждой в процентном отношении высчитали. Для чего-то понадобилось» (17, 54). Боль за родной народ не утихает в сердце писательницы, она снова и снова напоминает читателям: «А евреев шесть миллионов сожгли и расстреляли просто за то, что евреи, толпами, тысячами вели на убой, как скотину. И защитить, отбить и отомстить оказалось некому. Так и лежат костьми и пеплом по разным городам и странам, не похороненные по чести, по правилам, не оплаканные, не отмоленные» (17, 56).

У Вани и Яни война отобрала самое дорогое — любимых женщин, не дождавшихся, предавших, и это до конца жизни остается смертельной раной для каждого из них: «...неприглядную картину застали Ваня и Яня, вернувшись с войны. Не встретили их жены, жили вдали от дома с чужими мужиками, детишек нарожали, Фрося — двух мальчиков, Фрида — двух девочек, как сговорились. И что особенно смешно: русская — от еврея, еврейка — от узбека. Полный интернационал. Так война распорядилась. В те годы все на войну списывали — она и разлучница, она и сводница, кого опустила не по справедливости, кого вознесла до небес без всякой причины и повода, кого вовсе стерла с лица земли или непоправимо изуродовала и покалечила. Но это не обсуждается — это ее вина: когда в танке горел, на мине подорвался, руки-ноги оторвало, обгорелым обрубком вместо человека стал — ничего не попишешь. И слов других не найдешь — война проклятая. Они, Ванька и Янька, целехонькими из этой кровавой бойни выбрались, а любимые жены предали — как с этим жить? На всю оставшуюся жизнь бобылями остались, предательство жен все кишки разворотило, как разрывной снаряд. Так и не оправились от увечья» (17, 62–63).

Московский прозаик среднего поколения Михаил Михайлов (иногда выступающий под псевдонимом Святослав Яров), так же как Павел Кренёв, имеющий и военное образование, посвятил Великой Отечественной войне три небольших произведения. В повести «Островская быль», как и в прозе Павла Кренёва, мы встречаем документальные материалы — сводки Совинформбюро (от 7 ноября, 12 и 27 декабря 1942 года, от 6, 7, 8, 9 января и 2 февраля 1943 года). На фоне больших исторических событий происходят одна за другой маленькие трагедии конкретных живых людей, которым нет места в сводках Совинформбюро, но и сегодня они волнуют сердце внимательного читателя. Повесть состоит из остросюжетных, психологически точно выстроенных главок: действие почти каждой из них происходит в небольшом городке Остров на Псковщине, где второй год хозяйничают немцы, превратившие ее в рейхскомиссариат Остланд. Две главки переносят нас в «Лесную республику», возникшую в псковских лесах в конце июля 1942 года, где хозяйничала 2-я Ленинградская партизанская бригада под руководством Васильева. В дом к священнику отцу Роману, настоятелю островского Свято-Троицкого собора, приходит раненый партизан-мститель Никита Призоров, повесивший предателя-полицая Воронова, который выдал фашистам юных подпольщиков, казненных на главной площади города несколько дней назад. Утром 12 декабря 1942 года двадцатидвухлетняя Ксюша Назарова, бывшая пионервожатая, награжденная посмертно высоким званием Героя Советского Союза, успела громко крикнуть перед тем, как от виселицы отъехал грузовик, на котором стояли островские «молодогвардейцы»: «Мы умираем за Родину! Да здравствует наша Родина!»

Эхо былых исторических трагедий мощно отзывается в дне сегодняшнем: отец Роман недавно вернулся из лагеря, где отсидел семь лет «за антисоветскую пропаганду», а его ночной гость в свое время руководил той самой чоновской бригадой, участники которой изнасиловали семнадцатилетнюю дочку батюшки, наутро повесившуюся. Вот они, черты новой прозы, то, что сегодня иногда критики называют новой искренностью: священник не доносит на Призорова, прячет, лечит и кормит его, а потом вместе с ним идет сдаваться в комендатуру, чтобы уберечь городок от новых жертв. Никита еще в 30-е годы выследил и казнил насильника девушки, случайно узнав о преступлениях своего подчиненного и получив в руки улики-доказательства (украденный из церкви серебряный оклад, отобранное у девушки коралловое ожерелье), но себя, как и батюшка, за допущенную трагедию и гибель невинной девушки не прощает.

Сегодня, в эпоху особой популярности научной фантастики, к эпохе Великой Отечественной войны обращаются писатели и в прозе этого на первый взгляд далекого от реальных фактов истории направления. Так, Михаил Михайлов (это свое произведение он опубликовал под псевдонимом Святослав Яров) в повести «Курская аномалия» рассказывает об опытах с человеком-феноменом Иваном Степановичем Антонюком, произведенных в местах Курской битвы, на знаменитом Прохоровском поле, сотрудником закрытого научно-исследовательского института, предполагавшим: «Многие ученые единодушны <...> уровень психоэмоционального напряжения должен зашкаливать на полях сражений, в которых участвовали и гибли многие тысячи людей. Полагаю, в таких местах аккумулирована огромная эмоциональная энергия, которую при помощи Ивана Степановича я собираюсь превратить в зримое проявление былых событий...» Но на практике все оказалось гораздо трагичнее: человек, подвергнутый испытаниям, погиб. Драматичен один из финальных эпизодов — описание гибели, как оказалось, прадеда одного из героев танкиста Петра Ивановича Коновалова, в тело которого удалось телепортировать Антонюка, вскоре разделившего судьбу своего героя и получившего те же ожоги, что и танкист, горевший в тридцатьчетверке. Даже искушенную душу способна тронуть эта сцена, умело стилизованная писателем под документальный репортаж, — ситуация перед расстрелом танка, увиденная глазами обреченных на гибель молодых ребят: «Механик как зачарованный приник к смотровой щели и увидел, как пушка немецкого танка чуть приподнялась — видно, наводчик поправил прицел. Беспомощно раскорячившаяся на пологом склоне тридцатьчетверка как на ладони — лучшей мишени не придумать. Серая угловатая туша “тигра” была метрах в ста, тут и слепой не промажет. Черный зрачок пушечного жерла неумолимо уставился на русский танк, ставший всего лишь целью в перекрестье линий прицела. Секунды казались вечностью, но вот “тигр” вздрогнул, выплюнув из дула сгусток огня и облачко белесоватого дыма. Звук выстрела еще не успел докатиться до них, а тяжелый снаряд уже угодил прямехонько под башню. Бронированный корпус раскололся от удара страшной силы, и в то же мгновение ослепительная вспышка и нестерпимый жар ударили в лица танкистов... Потом... Не было никакого потом... Ничего уже больше не было... Для людей в охваченной пламенем машине окружающего мира не стало — на него опустилась вечная ночь...» Непарадная реальность страшной войны способна напомнить нашим современникам о тех огромных жертвах и мучениях конкретных людей, которыми заплатила наша страна за свою великую победу.

Дети войны, вспоминающие ее сегодня

Интересно, что документальная литература (нон-фикшн) настолько потеснила сегодня художественную, что последняя все чаще начинает стилизовать себя под документ. Как прихотливый коллаж — на монологах, дневниковых записях и исповедях построен роман известной нижегородской писательницы Елены Крюковой, лауреата всероссийской Горьковской премии, «Беллона» (Нижний Новгород: РИ «Бегемот», 2014. 528 с.), предпославшей книге неожиданное посвещение: «Всем детям, пережившим войну. Их глаза глядят на меня» (с. 7). Перед читателями в стилизованных под документ детских дневниках («дневник Ники», помеченный датой 29 июня 1941 года, из главы пятой «Родить и убить») нередко открываются драматические сцены оккупированной Белоруссии: это сквер Первого мая в Минске, где в клумбе мама и бабушка героини хоронят убитых немцами соседей, разбомбленное убежище за сквером, переполненное людьми, улица Марата Хакимова у реки Свислочи, электростанция на Свислочи в Парке Горького, театр имени Янки Купалы, взорванный советскими подпольщиками во время концерта, бывшая минская школа № 86.

Глава шестая «Полет валькирий» открывается сценой разбомбленного Гродно из дневника Ники (помеченной 11 августа 1941 года): «У нас в Гродно, когда война началась, бомбежки были ужасные. Разбомбили всю улицу Карла Маркса, всю Свердлова и всю Социалистическую. И весь Сенной рынок, где дома евреев... Пламя шло стеной, а тушить огонь воды не было — Сенной рынок на горе, а Неман внизу, не добежишь... Народ из домов вещи втаскивал на мостовую...» (с. 255). Отец героини рассказывает ее маме: «...на Замковой улице квартал оградили колючей проволокой и сделали еврейское гетто. Согнали туда всех евреев Гродно. Они живут там в дикой тесноте, как шпроты в банке! По двадцать человек в комнате! И для того чтобы выйти в город из этого муравейника, им нужно предъявить часовому аусвайс!» (с. 257). Это огромное пятно крови у Фарного костела от застреленного еврейского арестанта, упавшего в колонне. Это открытые немцами в январе 1942 года рестораны, кинотеатры, каток, заработавшие по воле немцев табачная фабрика и бровар, где варят пиво, и поселившаяся в старинном трехэтажном доме на площади Стефана Батория немецкая семья, открывшая на первом этаже ресторан «Аркадия». Одна из центральных героинь книги — белорусская девочка Марыся, жившая в «большой избе в деревне Куролесово, в Полесье» (с. 334). Ее одну спасает живший в их избе немец, чтобы отправить в Германию на работу, а набитую людьми деревенскую школу, облив бензином, сжигают фашисты: «Школа кричала, кричал сруб, кричали доски обшивки, кричала крыша, кричали водостоки, кричали карнизы и стрехи. Огонь взвился в небо, и небо тоже закричало» (с. 340). Читатель оказывается в оккупированном немцами цветущем майском Курске, в тылу страны — в городе Горьком, у газовых камер Освенцима (в романе его называют на польский манер Аушвиц), в подвалах, под руинами Сталинграда и на парадном обеде в бункере Гитлера, в итальянском кафе «У черной кошки» во время жестокой драки с местными фашистами, в пустой квартире на окраине Нью-Йорка, где вспоминает свою жизнь оставшаяся в одиночестве после смерти мужа — ветерана войны и дочки старая тувинская балерина Ажыкмаа Хертек, в буддийском монастыре в глубине Тибета, где немецкие посланцы Гитлера ищут для него тайну древней религии. «Свастика — закон космоса... Начертав ее и встав в ее средоточие, вы становитесь неуязвимы для многих бед. Однако надо делать это с чистым сердцем. А путь очищения долог и труден. Главное — быть чистым». Удивленный немец возражает монаху: «А разве не главное — быть сильным?» (с. 118–119).

Война будто специально путает судьбы людей, живущих в разных измерениях. Деревенская девочка из Полесья Марыся, ставшая послушной горничной у надзирательницы концлагеря, спасает двух русских детей и еврейского мальчика Мишу-Моисея, отправляемых в газовую камеру. Автор тщательно отмечает то человеческое, что осталось в сердцах ожесточившихся людей. И безжалостная надзирательница-итальянка, по прозвищу Гадюка, сначала в концлагере, а потом возвращаясь на родину, в свое кафе «У черной кошки», спасает и выхаживает крохотного Лео, сына погибшей в камере еврейской девушки Двойры и немца Гюнтера. Писательница показывает, что истоки изуродованной психики сегодняшних взрослых спрятаны в их далеком несчастном детстве: Гадюку-Лилиану крошкой бросила мать-певица и зверски избивал жестокий пьющий отец, Ева Браун была нелюбимой младшей дочкой в многодетной семье и страстно мечтала о колье как у убитой русской принцессы Анастасии, Гитлера ненавидел отец, видевший в сыне плод измены матери.

Среди героев ее «интерлюдий» (этим музыкальным термином называет писательница свои документальные отступления, очевидно, подчеркивая, что роман задуман как эпическое полотно, четыре части военной симфонии о смерти и жизни и четыре интермедии вынесены в оглавление) — Муссолини (его письмо Гитлеру), Сталин (Приказ народного комиссара обороны СССР от 28 июля 1942 года № 227 о штрафных ротах и заградительных отрядах, создаваемых по примеру немецких), Черчилль («личное и строго секретное послание Сталину»), Рузвельт, Геббельс (его текст дан в переводе автора), Гитлер (его дружеское письмо Сталину, написанное за месяц до начала войны), речи и письма которых документальны. Только вот рядом с детьми — русскими, белорусскими, польскими, немецкими, еврейскими — мы слышим голоса... ангелов — нерожденных детей Евы Браун и Гитлера, а в финале романа возникает символическая картина из потустороннего мира: Великая Матерь кладет руки на головы своим сыновьям — белокурому немцу и белокурому русскому (в романе подчеркивается, как удивительно похожи два молодых солдата, которых постоянно сталкивает война, — немец Гюнтер и русский Иван), а вокруг водят хороводы небесные дети.

Роман написан в стиле популярного у писателей среднего поколения фантастического реализма. При этом Елене Крюковой ближе экспрессионистское письмо, она мастерски стилизует свою прозу то под документ, дневник подростка — девочки Ники, то под монолог влюбленной женщины — жены Геббельса Магды, гордящейся тайным романом с самим фюрером, соперничающей с красавицей киноактрисой тридцатитрехлетней Евой Браун и убивающей в финале своих семерых очаровательных крошек, боясь возмездия советских солдат за совершенные фашистами зверства. На наших глазах любовь и юность преодолевают военное противостояние огромных государств: страстно влюбляются друг в друга еврейская девушка Двойра из Киева, сумевшая даже в концлагере выходить и спасти сыночка, и истинный ариец Гюнтер Вегелер, русский танкист и немецкая медсестра Инге Розенкранц, вызывающе сообщающая хирургу, доктору Штумпфеггеру, что ее дед — еврей. Но чудес не бывает — война Беллона (отсюда символическое название романа) убивает и разлучает влюбленных. Перед самым своим финалом, на подступах к Рейхстагу, она заставляет немца Гюнтера убить своего благодетеля и спасителя Ваню Макарова из деревни Иваньково, чтобы самому погибнуть во время этой схватки. Описание увиденного детскими глазами голода в дни ленинградской блокады и зверств фашистов в концлагерях свежо и страшно, а главное — уместно, когда мир вновь оказался на грани войны и межнациональные конфликты раздирают многие государства.

Существует мнение, что именно благодаря художественной литературе сохраняется в народе достойная память о Великой Отечественной войне. За семейным столом продолжают петь песни военной поры, по-прежнему популярны кинофильмы, созданные на основе литературных сюжетов, использующих события военных лет: «Судьба человека» С.Ф. Бондарчука, «Иваново детство» А.А. Тарковского, «А зори здесь тихие...» по мотивам повести Б.Л. Васильева...

Московский специалист по детскому чтению Н.Н. Казначеева в пособии «Патриотическое воспитание в процессе преподавания гуманитарных дисциплин в общеобразовательной школе» (2008) уделила особое внимание патриотическому воспитанию старшеклассников на уроках литературы по теме «Великая Отечественная война» на материале повестей В.В. Быкова, повести И.О. Богомолова «Иван», К.Д. Воробьева «Это мы, Господи!», стихотворения И.А. Бродского «На смерть Жукова». И все же необходимо, на наш взгляд, заменить отдельные произведения, включенные в школьную программу, на другие, более остро и проникновенно звучащие сегодня. Может быть, вместо повести «Обелиск» В.В. Быкова важно прочесть, обсудить и проанализировать вместе со старшеклассниками более позднее и зрелое произведение этого же белорусского писателя — повесть «Знак беды»; вместо «Живи и помни» В.Г. Распутина — более близкий проблемам современных школьников рассказ того же автора «Уроки французского», проливающий свет на психологическую сложность взаимоотношений учителей с учениками.

Свежее слово о Великой Отечественной войне удалось сказать Эдуарду Веркину в романе «Облачный полк». Роман заставляет вспомнить слова А.И. Герцена о рифме через поколение: дедушки лучше понимают внуков, чем отцы — детей. Елена Борода подчеркивает: «У Веркина такой расхожий символ поколенческой связи, как непрерывная цепь, обрастает смысловыми нюансами. Так, сцепленные звенья якорного плетения, представляющие связь отцов и детей, всегда обречены на трения, конфликты, споры. А вот следующее звено — следующее поколение — находится в той же плоскости восприятия мира... Так, в романе “Облачный полк” (2012), где прадед Дмитрий, пропуская два поколения, которые “вечно собачатся” друг с другом, отлично ладит со своим правнуком Вовкой. В лице родителей подростки не находят авторитета, а человек в возрасте способен признать свои ошибки и не осуждать других» (3, 135).

В последние годы нередко в литературе для детей Великая Отечественная проходит как знаковый эпизод. Так, в повести Софьи Радзиевской «Болотные робинзоны» (СПб.: Речь, 2015. 144 с. Серия «Вот как это было») повествование о войне ограничивается тремя эпизодами, но этически чрезвычайно важными. В главе «Они!» мальчишка сталкивается в лесу с фашистским десантом. Мы видим происходящее глазами Сашки, застрявшего в дупле дуба в поисках меда. Нацисты подзывают ребят, обращаясь по-русски, дают шоколад, а после того, как маленький Митя рассказывает, кто они и где их деревня, десантники всех их убивают, кроме сообразительного Федоски, успевшего отпрыгнуть в кусты и скатиться в овраг. Второй военный эпизод — переживания Сашкой расстрела друзей, гибель сожженной Малинки, тяжелый путь через болота с маленькими детьми на руках, возвращение в дальний лес, где были расстреляны друзья. Похороны друзей — долг оставшегося в живых, по мнению юного героя. Обнаружив среди убитых тяжелораненого Андрейку, подросток Сашка тащит его на остров через лес, болото, прячась от фашистов. Шансов на выживание у Андрейки мало, но Сашке важно попытаться спасти друга. Исследователь детской литературы Н.Е. Кутейникова подчеркивает этическую значимость поведения юного героя: «Вот этим этика наших предков, с молоком матери впитанная детьми ХХ столетия, отличается от навязываемой нам “нарождающейся этики нового века, этики эгоцентристов”» (12, 23).

Молодежная проза тоже обращается к теме войны. Так, московский прозаик Александр Евсюков в рассказе «Караим» описывает старика, который спустя годы вспоминает, как, «бывало, каждую ночь ходил за “языком”, жаль, что донести их живыми не всегда удавалось. За одного, которого посчитали особенно ценным, представили к ордену и сразу выдали трофей — его вальтер. Два раза меня крепко задевало, но вернулся обратно с руками, с ногами и со всем, что нужно мужчине» (6, 157–158). Молодые писатели любят экспериментировать с углом зрения. Так, в рассказе «Черный орел» мы видим Русско-финскую войну глазами ее финских участников, от них узнаем и о злоключениях в Хельсинки фантазера-мистификатора американского черного инструктора, приехавшего учить воевать опытных финских военных летчиков, имея за душой лишь цирковой опыт и умение стремительно покорять женские сердца. В новелле «Фронт рядом» молодая деревенская женщина Алевтина прячет в сарае юного диверсанта, взорвавшего фашистский склад с оружием, хотя это может стоить ей жизни.

Книги профессора Е.О. Галицких, писателя В.А. Бахревского убедительно доказали: ранняя проза А.А. Лиханова, посвященная Великой Отечественной войне, звучит сегодня необычайно актуально и таит мощный потенциал воспитательного воздействия на души и сознание школьников младшего и среднего возраста.

Это очень важно — показать юному человеку войну глазами ребенка, его ровесника, вынужденного заниматься тяжелым трудом на заводе, заменив ушедших на фронт отца и брата, или с оружием в руках противостоять врагу, или, подобно героям ранней прозы А.А. Лиханова, напряженно ощущать смертельную опасность, нависшую над родными людьми и грозящую навсегда вырвать их из семейного круга. Таков, на наш взгляд, по-прежнему весьма перспективный путь вовлечения школьника в трудный и важный разговор о Великой Отечественной войне, способствующий духовному возмужанию юного человека, его нравственному росту и становлению как личности. Это убедительно показала и московская журналистка Т.В. Сталева в книге «Блокадных детей просветленные лица».

Дитя войны, сын лесника, писатель старшего поколения Владислав Бахревский в новой повести о войне «Складень» показывает фашистские зверства как возмездие за совершенное в деревне: за разрушенную церковь, за дорогу, вымощенную иконами, по которой ходили всей деревней, смеясь. Почти все односельчане, кроме спасшей изуродованный атеистами складень Аннушки с девятью племянниками, оказываются жестоко убитыми немцами. А их умирающий отец, герой Гражданской войны, воспринимает все происходящее — в первую очередь смерть жены и двух невесток, сгоревших в сарае, в который попала бомба, — и как возмездие за тех женщин и детей, которых он убил в юности в чужом ауле в отместку за погибших от рук басмачей товарищей. Здесь заметен скрытый отсыл к трагической судьбе классика русской детской литературы — погибшего в октябре 1941 года А.П. Гайдара, который в 14 лет, возглавив карательный чоновской отряд, уничтожил хакасское село, где убили красноармейца, сбросив трупы женщин и детей в озеро, получившее в народе название Соленое (см. об этом документальную повесть Владимира Солоухина «Соленое озеро»), и спустя годы, став взрослым, глубоко переживал содеянное.

В «Героической азбуке» В.А. Бахревского читаем: «Среди рабочих, снабжавших фронт самолетами, танками, пушками, два с половиной миллиона были подростками до 18 лет. 700 тысяч из них встали за станки в 14 лет» (1, 230). «Война давно прошла, а эти женщины и тетя Поля все еще ее забыть не могут — поют печальные песни, смотрят на фотографии тех, кто так никогда и не состарится. И никогда они ее не забудут, потому что война — это самое страшное», — считает главный герой мальчишечьего романа Альберта Лиханова «Лабиринт» (13, 298). «Хорошо, когда у человека трудное, важное дело. Стыдно, если тебе легко, а твоему отцу на войне трудно» — так формулирует один из нравственных нервов ранней прозы писателя В.А. Бахревский в книге «Поле жизни Альберта Лиханова» (2, 12).

Писатель, переживший войну в детстве и всегда помнящий об отце-фронтовике и маме, работавшей в госпитале, убежден: война с фашистской Германией стала главным событием в жизни его поколения, тех, кому суждено было появиться на свет в тридцатых годах прошлого века. Поэтому многие его герои родом из военного детства. И писатель доказывает нам, что подростки, врасплох застигнутые войной, нередко выдерживали испытание военным лихолетьем с не меньшим достоинством, чем их взрослые современники.

Второклассники Лека с Нюськой из повести А.А. Лиханова «Звезды в сентябре» не могут равнодушно наблюдать, как похоронки приходят почти в каждую избу в их родной деревне. Они верят, что, если найти звезду, которая упала в лесную чащу, мечты о счастье сбудутся, война закончится, а отцы и братья вернутся домой живыми.

Для маленького человека ночное путешествие в лес без взрослых — героический поступок. И писатель показывает: самоотверженность и отчаянная храбрость Леки и Нюськи достойны самого серьезного отношения. Нравственное испытание войной они выдержали, постоянно думая не только о себе — но об общем благе, о тех, кто рядом уже был ранен военной бедой или с ужасом ожидал страшных известий о судьбах близких.

Герой другой повести писателя — «Чистые камушки» пятиклассник Михаська дождался отца с войны. Преданный аскетическим заповедям военного времени, маленький герой не торопится уступать взрослым, ищущим сомнительные пути к бытовому благополучию и достатку. Он стремится воспитывать собственных родителей — объяснить им недопустимость такого поведения в обществе, над которым страшной тенью еще висят жесткая бескомпромиссность военных лет, где процветание и финансовый успех за чужой счет приравнивались к предательству и воспринимались как измена благородным идеалам военного времени.

Писатель убеждает нас, что чуткий к нравственным категориям военного времени юный человек мог быть последовательнее и честнее взрослых, постоянно оценивая любой поступок в контексте происходящего с окружающими его людьми, ограбленными или смертельно раненными войной, — вспомним каждодневную борьбу за выживание старушки Ивановны и ее вечно голодных внучек.

Через испытание войной, подобно своему автору, проходят все герои дилогии А.А. Лиханова — романа в повестях «Русские мальчики». Первоклассник Коля, от имени которого ведется повествование в повести «Крутые горы», «постепенно узнавал, что такое война», несмотря на стремление мамы заслонить сына от бед и страданий военного времени. Особенно больно ему было пережить недолгую встречу с раненным на фронте отцом, второй раз отбираемым у семьи безжалостной войной, разрушающей не только города и тела, но и души, родственные связи, привычные нравственные понятия.

Любимые герои писателя постоянно стремятся наравне со взрослыми переживать тяготы военного времени, подставляя плечо слабым и страдающим людям, вне зависимости от их возраста. Коля из повести «Деревянные кони» мучительно думает о том, как успокоить и поддержать Ваську, у которого убили отца, а мама собирается замуж за инвалида. Трагическое непонимание между мамой и сыном, не желающим примириться с гибелью на войне любимого отца и понять мамино стремление быть счастливой с другим, в центре повести «Теплый дождь», герой которой решает стать военным в память об отцовском подвиге. В повести «Магазин ненаглядных пособий» чуть повзрослевший Коля ищет возможности защитить одноклассника Витьку Борецкого, подвергающегося жесточайшей травле со стороны сверстников из-за своего постыдного недостатка, а по сути, как и многие другие персонажи прозы А.А. Лиханова, раненного войной. Во время последней военной зимы происходит действие в повести «Кикимора». Любой здоровый мужчина, который отсиживался в тылу или воровал общественное достояние, воспринимался любимыми героями А.А. Лиханова как личный враг. Неравнодушие к бедам окружающих людей, чуткость и неизменная отзывчивость приводят к тому, что маленький герой повести «Последние холода» пытается спасти Вадика и его сестру Марью, лишившихся сразу и мамы, и продовольственных карточек. Испытание войной помогло ему выработать собственную заповедь: делиться всем, чем только можно, — едой, одеждой, теплом, домом — с теми, кому приходится хуже тебя. Война вытесняет юного героя А.А. Лиханова из уютного дома, где уже нет отца, ушедшего на фронт, и он обретает еще одно, духовное пристанище — детскую библиотеку. Коля из повести «Детская библиотека» понимает, что увлеченная служением культуре, детству, чудесная старенькая библиотекарша, бывшая ленинградская балерина, за свое служение чужим детям и библиотечному призванию во время войны заплатила страшную цену — жизнь внука, которого не уберегла, не смогла защитить от голода и болезней. Но жизнь ее продолжается в благодарных воспоминаниях бывшего юного члена библиотечного актива, благодаря ее влиянию влюбленного в книгу навсегда.

Писатель показывает: война обладает страшным свойством догонять людей, отнимая у них близких. Так чуть не произошло с героем романа для детей младшего возраста «Мой генерал», которому дед-генерал доверил «военную тайну». Спустя годы юный герой узнает, что его любимый отец Сергей — не родной, а приемный сын генерала, трехлетним малышом случайно найденный молодым военным на одной из фронтовых дорог в разгар боя с фашистами.

Но самый страшный образ изуродованного войной детства появляется в романе писателя «Невинные тайны», где одного из героев, Павла Ивановича, по кличке Пима, бывшего воина-афганца, а ныне вожатого в летнем детском лагере, преследует воспоминание о двенадцатилетнем мальчишке «с выпученными от страха... черными глазами» (14, 329), напоминавшими два ствола, в цветастом, когда-то выходном халате. В руках он держал советский автомат, из которого стрелял в советских солдат. Но сделать в испуганного подростка-убийцу ответный выстрел, несмотря на гибель друзей, взрослый герой так и не смог. И образ мальчишки с автоматом преследует его спустя годы.

Постоянное обращение писателей, прошедших войну или переживших ее в детстве, к этому драматическому времени и действенность таящегося в этих текстах воспитательного потенциала можно объяснить словами русского философа Е.Н. Трубецкого, еще в 1918 году утверждавшего: «Именно в катастрофические эпохи человеческое сердце дает миру лучшее, что в нем есть, а уму открываются те глубочайшие тайны, которые в будничные эпохи истории заслоняются от умственного взора серою обыденщиною» (20, 249). Наверное, именно об этом малоизвестное стихотворение К.И. Чуковского «Ленинградским детям», опубликованное в журнале «Мурзилка» в 1945 году, с обращением к современным ветеранам:

...когда станете вы старичками
С такими большими очками
И, чтоб размять свои старые кости,
Пойдете куда-нибудь в гости...
......................................................................
Или тогда же, в 2024 году,
На лавочку сядете в Летнем саду.
Или не в Летнем саду,
А в каком-нибудь маленьком
                                                      скверике
В Новой Зеландии или в Америке, —
Всюду, куда б ни заехали вы,
Всюду, везде, одинаково
Жители Праги, Гааги,
Парижа, Чикаго и Кракова
На вас молчаливо укажут
И тихо, почтительно скажут:
«Он был в Ленинграде во время
                                                          осады...
В те годы... вы знаете... в годы
                                                     блокады!»
И снимут пред вами шляпы (22, 300).

Творческое начало в юном человеке, чутком к исторической драме, пережитой его предками, способно помочь, при поддержке стратегически мыслящих педагогов, ярко выразить патриотическую позицию автора и увлечь ею окружающих его сверстников. Представляется необходимым учесть опыт петербургских учителей, которые активно используют в учебном процессе мемуары писателей и художников, переживших войну и блокаду. Это основанные на документальном материале повести М.Н. Кураева из книги «Блок-ада» и сборник воспоминаний ленинградских писателей и художников «Ничто не забыто: 320 страниц о 900 днях блокады Ленинграда». В предисловии М.Н. Кураев утверждает, что «битва ленинградцев за свой город, борьба всей страны за Ленинград, за свободу и независимость Родины, как тогда говорили, была войной за наше человеческое достоинство. И пока животное, скотское, дикое будет стремиться утвердить свое наглое превосходство, и не только на кладбищах, войну, быть может, рано считать оконченной и город и его камни защищенными» (11, 120).

Приведем фрагмент обращения к юному читателю из книги «Ничто не забыто»: «В иных книгах поэты и прозаики прибегают к вымыслу. В этой книге каждое слово — правда. Много в книге рисунков и фотографий, и это тоже документы. Невзирая ни на какие блокадные обстоятельства, фотографы и художники находили в себе силы, чтобы запечатлеть на бумаге и сохранить для потомков будни тех страшных дней и благородные лица блокадников. Вглядись в эти лица, читатель, это твои земляки, они достойны твоего глубочайшего уважения» (16, 5).

Об истории создания посвященной подвигу блокадников великой музыки Д.Д. Шостаковича рассказывает книга петербургского прозаика Елены Матвеевой с замечательными иллюстрациями известного петербургского художника, лауреата Государственной премии РФ Александра Траугота, пережившего в детстве ленинградскую блокаду. Мы узнаем, что знаменитый композитор стремился как только можно, во всем помогать родному городу и советским воинам: «Он вступил добровольцем в ряды народного ополчения, и его отправили копать противотанковые рвы. Как и все, что бы он ни делал, Шостакович делал с усердием, даже собственной лопатой обзавелся. Также он работал в пожарной команде, дежурил на крыше консерватории. Была и профессиональная работа: фронтовые концертные бригады не могли возить за собой громоздкое пианино, Шостакович отбирал для выступлений подходящую музыку и оркестрировал ее, то есть переписывал для исполнения скрипачом и виолончелистом, с этими музыкантами ездили консерваторские певцы на фронт. Потом Шостаковича назначили заведующим театром народного ополчения. Он просился на фронт, но получил отказ» (15, 57). Для петербургских писателей и сегодня тема блокады — одна из самых волнующих. Елена Матвеева рассказывает юным читателям, как выглядел знаменитый своей красотой город в те далекие военные дни: «С 8 сентября Ленинград находился в кольце блокады. Над городом висели аэростаты, уличные репродукторы передавали последние фронтовые сводки. По восемь–десять раз в день сирены загоняли людей в бомбоубежища. Приятный для глаза старый особнячок с колоннами, на который Шостакович любил смотреть из окна своего кабинета, превратился в груду обугленных развалин. Дождей не было, стояла на редкость красивая, пурпурная, оранжевая, лимонно-желтая осень. Но в садах и парках не было гуляющих, играющих детей и матерей с колясками. Листва долго не опадала, словно затаилась в предчувствии лютой зимы, когда город начнет вымерзать и вымирать от голода. В перерывах между обстрелами и бомбежками тишина стояла такая, что слышен был шелестящий полет осеннего листа» (15, 57–61). Писательница приводит смелое выступление композитора, прозвучавшее по радио 17 сентября 1941 года.

Новая повесть Альберта Лиханова «Незабытые игрушки» — еще одна глава романа «Русские мальчики», который давно и прочно вошел в историю отечественной детской литературы как художественная энциклопедия тылового (1941–1945 годов) детства. Это произведение имеет особую ценность — не только художественную, но и документальную и нравственную. Писателя волнует, что совсем скоро не останется на белом свете людей, которые бы помнили войну, знали горькое время голодухи, похоронок, безутешных слез. А еще скорее покидают землю те, кто не просто помнил то горестное время, а стрелял во врага, был ранен и все-таки выжил, поправился и прожил еще одну жизнь, мирную, — но ведь и у нее, у этой мирной, хотя и неспокойной жизни, есть предел. Прозаик заставляет читателя задуматься о том, как станут жить россияне, когда землю покинет последний малыш, видевший войну. От имени этого «последнего» малыша и идет повествование. Это тот «маленький человек», который дарит современным читателям обаяние ушедшего времени, его сердечность и милосердие, то необыкновенное воодушевление, которым жила страна и которым наполнялись души наших отцов и дедов. Это важно для понимания того духовного потенциала, который помог нашему народу в те страшные военные годы не только выжить, но и стать победителем. Что примечательно в этой повести: документальная точность изображения предвоенного детства совпадает с необходимым эмоциональным фоном, который страстно желает современный читатель. В читательском сообществе назрела потребность на образ «хорошей семьи» с традиционными русскими ценностями. Об этом родители и издатели заявляют на многих форумах в Интернете. И здесь мы видим отклик на этот запрос, причем это сделано на широком пространстве отечественной истории. Национальные русские ценности здесь утверждаются просто и ясно, на языке, понятном детям и взрослым. Это тот драгоценный материал, который может явить только человек, который жил в ту эпоху и который ориентирован на будущее, светлое будущее наших детей.

«Эхо войны» назвал цикл своих рассказов о Великой Отечественной московский прозаик Георгий Каюров (9, 275–334), обращающийся к тем суровым дням, опираясь на рассказы фронтовиков и их детей. Изуродованный войной крестьянский сын Игнат Пантелеич, лишенный ног и рук и пытающийся сначала спасти семью от себя, беспомощного инвалида, а потом — из последних слабых сил — уберечь семью от грядущего голода (рассказ «Краб»); беспородная дворняжка Жучка, спасительница русских солдат в самых трудных ситуациях боя и разведки (новелла «Жучка»); навсегда раненный смертью любимой жены и крохотного сына воин-герой из рассказа «Зюзька», годами досочинявший непрожитую жизнь своих любимых родных; спасшиеся от неминуемой гибели разлученные войной и драматическими обстоятельствами влюбленные, решившиеся на бегство из родной страны (новелла «Немая судьба»); старенькая вдова, спустя десятилетия получившая письмо от любимого мужа, убитого на войне (рассказ «П.П.Ш.»). Все эти написанные неравнодушной рукой судьбы простых солдат волнуют нас и сегодня, показывая, сколько обличий у горя и беды, обрушившихся в июне 1941 года на русских людей, погруженных в простую лишь на первый взгляд, но, как оказалось, такую счастливую мирную жизнь.

В последние годы о войне начинают писать те, кто знает ее по рассказам матерей, служивших в медицинских батальонах. Среди них — белорусский прозаик Владимир Тулинов, автор сборника повестей и рассказов «Гвардейцы Гиппократа», описавший драматические будни девчонок, недавних студенток медицинских факультетов, оказавшихся на войне. Вот эпизод из его повести «Красный крест»: «Не дослушав бойца, Татьяна устремилась по траншее к позициям второго взвода. Уже в первой ячейке ее глазам предстала ужасная картина: кровь полностью залила лицо лежащего на спине бойца, подрагивало висящее на лоскутке кожи ухо, рядом лежал окровавленный обрубок ноги. Красноармеец стонал, в конвульсиях загребая руками взрыхленную взрывом землю. Секунду-другую Татьяна колебалась: оказывать помощь агонизирующему бойцу или идти дальше и спасать тех, кого еще можно было спасти. Решившись, вытащила из сумки жгут. Накрепко перетянула им кровоточащий отросток. “Время наложения надо зафиксировать, хотя бы примерно”. Химическим карандашом написала на клочке бумаги: “7.00” и засунула его под жгут» (21, 71).

Итак, что изменилось в русских книгах о войне со времен «офицерской прозы» Василя Быкова, Даниила Гранина, Виктора Астафьева, недавно ушедшего из жизни Юрия Бондарева с его блестящей повестью «Горячий снег»? Это нередко проза людей, получивших основательное военное образование или увлеченных историей (генерал-майор, военный историк Павел Кренёв), кроме того, хорошо знающих войну и по рассказам своих родителей, прошедших военные бури (к примеру, отец Кренёва служил сигнальщиком всю войну на одном из судов Военно-морского флота). Автор-повествователь предлагает читателю два взгляда на происходящее: историка, знатока документального материала, и художника, умеющего показать происходящее глазами подростка. Война, рисуемая в экзистенциальном ключе, обостряет нравственные проблемы: здесь любое предательство или легкомыслие может быть оплачено человеческими жизнями. Все чаще герои книг о войне люди совсем юные, и у них обострено чувство справедливости. Нередко в центре повествования — известные люди, новые факты о жизни которых в детстве, ставшие известными лишь в последние годы, помогают иначе оценить причины поступков взрослых. Документы — официальные, домашние, пролежавшие десятилетия в личных архивах, и исповеди современников — детей войны позволяют писателям создать правдивое, полудокументальное повествование, открывающее происходящее на новом уровне глубины, а иногда и с учетом новейшего экологического сознания: контраст между живой природой и вынужденно ранним уходом в мир иной нестарого человека ощущается в этих текстах особенно остро. Все участники таких масштабных исторических событий, как живые предстающие перед нами на страницах литературных произведений, несут в себе свое восприятие истории, участниками которой они были, свое мироощущение, равно как и немногие оставшиеся в строю ветераны этой последней войны. Они являют собой вещественное доказательство того, что сила любого государства и общества опирается не только на финансово-промышленный потенциал, но и на людей, своих граждан, заметных и незаметных членов этого общества. И чем более энергичны и активны его граждане, чем выше градус их нравственного и духовного развития, их «пассионарности», тем больше своих душевных и нравственных сил такие граждане отдают ему. Отсюда сильнее становится и само государство, выше его шансы победить в таких переломных моментах истории, как, например, войны, природные катаклизмы и т.д. Поэтому так бесценны моменты общения с такими людьми, даже если они говорят с нами со страниц художественной литературы, равно как и память о них, сохраняемая в том числе и на страницах книг, и на киноэкранах, ибо в его процессе понимаешь, насколько высоко они подняли планку духовности и служения своему отечеству и семье. Они являются примером и для нас, и для наших детей и их потомков. Говоря языком советского классика, «мы себя под ними чистим, чтобы плыть в нашу историю дальше». Если каждый из нас будет так же искренно, добросовестно и порядочно жить, работать и относиться к близким, ориентируясь на заданные ими нам высокие нравственные стандарты, то именно это и будет обеспечивать дальнейшее поступательное развитие как отдельно взятой семьи, так и общества в целом. Чем больше усилий мы будем прилагать для собственного нравственного и духовного совершенствования, по примеру уходящих от нас ветеранов — живой истории самой кровавой войны и тяжелейших периодов в жизни страны, тем сильнее будет и наше государство, и русский мир в целом, тем прочнее будет его цивилизационный код. И об этом, как представляется, нелишне вспомнить всем нам еще раз.

Противопоставить навязываемому желтой прессой и ТВ обывательскому идеалу благополучного сибаритского существования в комфортной среде самоотверженное поведение в дни войны известных людей, сознательно отказавшихся во имя идеи и любви к родному городу от вполне безопасного и благополучного варианта развития событий, — достойная задача для школьного учителя. В этом плане показательны и имеют значительный воспитательный потенциал недавно выяснившиеся факты из жизни знаменитого в России и Европе художника-мирискуссника Ивана Яковлевича Билибина, прославившегося как блистательный иллюстратор русских народных и литературных сказок (А.С. Пушкина) в начале ХХ века, чье имя и прозвище Иван — железная рука стало для многих любителей отечественной графики знаковым символом одной из вершин русского искусства всего прошедшего столетия.

Эмигрировав вскоре после Гражданской войны, он благополучно жил и имел много заказов в Париже. Произведения Билибина демонстрировались на выставках русского искусства в Брюсселе, Копенгагене, Праге, Белграде. В Париже он показал свои работы в 1931, 1932 и 1936 годах. Но художник сетовал: «Несмотря на громадный интерес жизни в Париже, в мировом центре искусства, мне больше всего не хватало моей страны» (8, 18). Билибин был востребован французскими издателями. Один из них даже предложил художнику поменять фамилию на французскую: «...ваше иностранное имя вызывает недобрые чувства среди собратьев-художников. Bilibin — это звучит чуждо для французского уха». Билибин ответил: «Monsieur, существует старая рваная тряпка, за которую сражаются, за которую умирают. Эта тряпка называется знамя! Мое имя — это мое знамя» (18, 129). И менять фамилию не стал. Одной из последних работ художника оказались оригинальные иллюстрации к сказке Андерсена «Русалочка», выпущенные в авторитетном парижском издательстве «Фламмарион» в 1937 году. Русалочка в сознании художника олицетворяла традиционные ценности семейной жизни как он ее понимал — верную, преданную любовь. Художник был убежден: «Россия стала гибнуть отчасти оттого, что вместо тургеневских девушек появились горьковские Мальвы, герои Арцыбашева и пр. и пр.» (8, 74). Главная идея притчи датского сказочника: цена преданности и истинной любви — жизнь, которую ты готов пожертвовать, как это сделала русалочка, — парадоксальным образом отразилась и в судьбе художника.

Возвратясь в Россию в сентябре 1936 года, Билибин стал профессором графической мастерской Института живописи, скульптуры и архитектуры Всероссийской академии художеств в Ленинграде. В 1939 году получил звание доктора искусствоведения, продолжал иллюстрировать книги и в течение пяти лет преподавал искусство акварели на архитектурном факультете, вместе с другими ленинградскими графиками закладывая основы будущего графического факультета, постоянно подчеркивая свою верность великим традициям русского и европейского искусства: «Я бы почел за честь называться... “отмирающим типом тургеневского мужчины”, ибо Россия была великой страной, а была она великой благодаря плеяде славных, на которых лают эти теперешние утонченные представители грядущего хама. Мы, единомышленники и сотрудники, должны собраться вместе для одной работы и сказать: мы продолжаем, мы — не начинаем. Сила и мощь искусства в преемственности, оттого-то у старых мастеров богатырская мощь и сила, а у нас одна неврастения» (8, 183).

Вернувшись на родину, художник так шутливо комментировал свою деятельность: «Я работаю теперь для своего народа вместе с Пушкиным и Римским-Корсаковым» (4, 45). По свидетельству искусствоведа И.Я. Бродского (из воспоминаний «Последние дни Билибина»), из эмиграции Билибин привез несколько ящиков с книгами, которыми он очень дорожил: «Книги мои — всё, без книг — я ничто» (4, 45). Когда началась блокада города, Билибин отказался от эвакуации: «Куда же я полечу без моих книг?» (4, 45), написав об этом заявление в Академию художеств. Своему ученику он сказал: «Молодой человек, из осажденной крепости не бегут, обороняются. Нет, ни за что не покину теперь Ленинграда! Если бы я это попытался сделать, то что бы сказали обо мне вы, мои ученики?» (19, 57).

Ленинградский художник Дмитрий Бучкин, чьи воспоминании записала очеркист Т.В. Сталева, зимой 1941 года иногда встречал знаменитого художника в столовой Академии художеств, где и профессору, и ученику художественной школы полагался обед, состоявший из «тарелки дрожжевого супа, нескольких ложек каши и микроскопического кусочка хлеба» (19, 57). К испытаниям, которые ожидали художника на Родине, он был внутренне вполне готов. «...Нам, певчим птицам и цветам человечества, трудно петь и цвести в такие паскудные времена!» — писал художник в 1923 году (8, 14). Легендарный Билибин появлялся в столовой в «серо-синем, еще парижском, пальто с красным шарфом. У него в профессорском подвале был свой особый уголок, где стоял даже стол для работы» (19, 57). Художник, несмотря на все невзгоды и испытания, не сетовал, был бодр, поддерживал друзей уместной шуткой, продолжая работать над серией открыток-лубков с батальными сценами на тему защиты города. Иван Яковлевич с «октября (1941 года. — Л.З.) редко покидал академическое убежище. Разве только выйдет выменять кусочки сала на табак» (19, 57). Билибин утверждал: «Есть просто жизнь, а искусство для его служителя есть воздух, которым он дышит» (8, 14). Во время блокады художник продолжал напряженно работать, считая, что «нет счастья вне творчества; оно не изменяет, не обманывает и не заставляет разочаровываться» (8, 147).

Новый, 1942 год Иван Яковлевич встречал все в том же подвале с коллегами-художниками. Он придумал «нарисовать на бумажной скатерти все самые вкусные новогодние яства — копчености, сыры, пироги, красную рыбу, черную икру» (19, 58). Среди изысканных нарисованных угощений стояли вполне реальные бокалы из богемского хрусталя, а между ними — коптилки. Казалось, художник стремился соответствовать сформулированному им же летом 1922 года призыву: «Мы все, не павшие морально, люди дореволюционной русской культуры, каждый по своей прямой специальности, должны собраться в духовные крепости-хранилища, чтобы сохранить то, что мы вынесли в себе из нашей страны. Те же старшие, которые могут учить и направлять других, должны передавать свои заветы своим избранным. <...> ...Мне кажется, что... в этих крепостях надо держать себя несколько утрированно по-рыцарски. Это — противовес культуре одесского порта и одесским портовым песням из разных притонов» (8, 173–174).

Как и все остальные гости, Билибин получил от ректора Академии художеств новогодний подарок — «по одной конфете и по бутылке загадочного напитка, напоминающего фруктовую воду» (19, 58). Тяжело больной, Иван Яковлевич написал глубоко проникнутое патриотическим духом приветствие в стихах, назвав его торжественно «Одой». В новогоднюю ночь художник подарил ее ленинградскому коллекционеру В.И. Цветкову. Шуточные высокопарные оды в духе Ломоносова, как вспоминал М.В. Добужинский, Билибин сочинял еще в юности: «На фоне нашего петербургского европеизма он был единственный истинно русский в своем искусстве и среди общей разносторонности выделялся как специалист, ограничивший себя только русскими темами...» (5, 55).

Художник не мог предположить, что написанный им перед смертью автограф шутливого и явно антифашистского текста будет спустя 65 лет после победы храниться... в Германии, в собрании уникальных рукописей известного немецкого коллекционера, члена правления Международной юношеской библиотеки в Мюнхене В.Фогельсгезанга, ставшего инициатором издания в Германии книги о Билибине (23, 5). Ода убеждает в величайшем мужестве ее автора. 7 февраля 1942 года Билибин, которого современники называли «первым профессионалом книги», скончался в ленинградской больнице от воспаления легких при полном истощении. Похоронен в братской могиле профессоров Института живописи, скульптуры и архитектуры на Смоленском кладбище в Петербурге.

За несколько дней до смерти Билибин рассуждал с друзьями о книгах, о победе, о жизни. Приведем фрагмент из его «Оды» (4, 245–246):

...Когда презренные тевтоны,
Как гнусный тать в полночный час,
Поправ законные препоны,
Внезапно ринулись на нас;

Когда вверху стальные враны,
Бесчисленны аэропланы,
Парят, грохочут и гудят;
Бросают смертоносны бомбы;

О, сколь несчетны гекатомбы
Зиянья на земле таят!

Когда приходит час желанный,
Когда неутомимый враг
Замедлил вдруг свой натиск
                                                       бранный,
Остановил железный шаг;

Когда стеной непроходимой
Со всех концов земли родимой
Восстал российский наш народ;

Когда, как каменны колоссы,
Вздымаются победны россы,
Встречаем мы наш Новый год!

Примечания

1. Бахревский В.А. Героическая азбука. [М.]: Московия, 2009. 232 с. (Сер. «Библиотека газеты “Ежедневные новости. Подмосковье”».)

2. Бахревский В.А. Поле жизни Альберта Лиханова. М.: Детство. Отрочество. Юность, 2005. 206 с.

3. Борода Е.В. Курс выживания для подростков. Эдуард Веркин // Вопросы литературы. 2017. № 1. С. 125–138.

4. Голынец Г.В., Голынец С.В. Иван Яковлевич Билибин. М.: Изобраз. искусство, 1972. 222 с.

5. Добужинский М.В. Воспоминания: Т. 1 [и единств.]. Нью-Йорк: Путь жизни, 1976. 408 с.

6. Евсюков А.В. Контур легенды. 2-е изд. М.: Русский Гулливер, 2017. 232 с.

7. Игрунова Н.Н. Час шакалов: дожить до рассвета. Перечитывая Василя Быкова // Дружба народов. 2009. № 2. С. 185–196.

8. И.Я. Билибин в Египте. 1920–1925: Письма, документы и материалы. М.: Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына: Русский путь, 2009. 320 с.

9. Каюров Г.А. Эхо войны // Аисты — не улетайте рано. М.: Академика, 2016. С. 275–334.

10. Кренёв П.Г. Светлый-пресветлый день. М.: ИПО «У Никитских ворот», 2017. 352 с.

11. Кураев М.Н. Блок-ада. СПб.: Русско-Балтийский информационный центр «БЛИЦ», 2005. 272 с.

12. Кутейникова Н.Е. Навигатор по современной отечественной детско-подростковой и юношеской литературе: Методические рекомендации. М.: МАЭСТРО ПлаТинум, 2017. 158 с.

13. Лиханов А.А. Лабиринт. Мальчишечий роман // Собр. соч.: В 6 т. М.: ТЕРРА, 2000. Т. 1. 622 с.

14. Лиханов А.А. Невинные тайны // Собр. соч.: В 6 т. М.: ТЕРРА, 2000. Т. 4. 558 с.

15. Матвеева Е.А. Повесть о Дмитрии Шостаковиче. Бессмертие. М.: Мир детства, 2015. 104 с.

16. Ничто не забыто: 320 страниц о 900 днях блокады Ленинграда: 1941–1944. СПб.: ДЕТГИЗ-Лицей, 2005. 320 с.

17. Полищук Р.Е. Лапсердак из лоскутов. М.: Текст, 2012. 285 с.

18. Сеславинский М.В. Рандеву: Русские художники во французском книгоиздании первой половины ХХ века. М.: Российская газета, 2010. 504 с.

19. Сталева Т.В. Блокадных детей просветленные лица: Художественно-документальные очерки. М.: Торопец, 2010. 242 с.

20. Трубецкой Е.Н. Смысл жизни // Русские философы. Антология. М.: Изд. гр. «Прогресс»: Культура, 1994. 592 с. (Сер. «Сокровища русской религиозно-философской мысли». Вып. 1.)

21. Тулинов В.М. Гвардейцы Гиппократа. Минск: Колорград, 2016. 210 с.

22. Чуковский К.И. Ленинградским детям // Ничто не забыто: 320 страниц о 900 днях блокады Ленинграда: 1941–1944. СПб.: ДЕТГИЗ-Лицей, 2005. С. 300.

23. Bode A. Ivan Jakovlevič Bilibin. Der Russische Märchenillustrator. Wielenbach: Erasmus Grasser-Verlag, 1997. 80 р.