К началу Великой Отечественной войны

Ленинградская блокада была самой продолжительной экстремальной ситуацией в истории человечества и на сегодняшний день описана по множеству параметров — военным, медицинским, психологически-эмоциональным, научным и т.д. Исследования продолжаются — рассекречиваются архивные документы, выходят книги, в общественном обороте появляются новые исторические факты. Но есть одна форма описания великой трагедии на Неве, которую не принимают ни ум, ни сердце ленинградцев-петербуржцев. Это грань мифологическая и баечная.

Говорят, в Санкт-Петербурге для предоставления государственного гранта на издание книги ее текст пропускают через специальную программу для обнаружения обсценной лексики. Нашелся мат — книгу снимают.

Логично!

А как обстоят дела с программой по исторической болтовне? Какой искусственный интеллект выловит абсурдные утверждения или лукавые намеки в псевдоисторических книгах? Пока никакой! Болтай сколько хочешь и о чем хочешь. И лежит на книжных прилавках города «книжный винегрет» на блокадную, простите, тему, который вызывает у коренных ленинградцев оторопь и недоумение.

Блокада в свете «Огонька»

Со времен перестроечного «Огонька» в либеральных кругах повелось рассказывать о блокаде Ленинграда как о некоем масштабном недоразумении, в котором в первую очередь виноваты Сталин, Жданов и их приспешники. Немцы как бы вообще ни при чем: выполняли приказы фюрера.

Бывший главный редактор «Огонька» Виталий Коротич давно сменил Америку на Украину и уже много лет находится на заслуженном враньем и подлостью отдыхе, но нарратив описания ленинградской блокады, введенный при нем, сохранился. Модель простая: А.Жданов — сатрап и трус, лежавший в бункере в обнимку с бутылкой коньяка, ел ананасы, икру и лишь изредка поднимался с кровати, чтобы по совету врачей стряхнуть жирок на подземном теннисном корте, навестить персональную корову, пасущуюся на заднем дворе Смольного, и расстрелять тройку поваров, подавших к столу холодные пирожки. Еще он готовился в случае захвата города сбежать на самолете с Дворцовой площади. Чушь? Чушь! Миф и сплетня! Но доходчиво и даже где-то трагически красиво!

И самый завалящий либерал обязательно лягнет Жданова, рассуждая о ленинградской блокаде.

В чем опасность легенд, мифов и сплетен на исторические темы? Молодежь не спешит изучать историю — достаточно «убедительных» примеров, поражающих воображение. Слухи, домыслы и байки из курилок, прошедшие через книги и фильмы, становятся «историческим фактом». На них начинают ссылаться школьники, студенты и последующие поколения исследователей блокадной темы.

Пеньки в бескозырках и крысы на Невском

Вот доктор филологических наук Евгений Водолазкин в своем эссе «Филологи в блокаду», напечатанном в «Независимой газете» и помещенном в недавно вышедшей книге «Инструмент языка», вспоминает разговоры в курилке Пушкинского Дома и выдает картину блокады Ленинграда в духе коротичевского «Огонька».

По Невскому проспекту, предчувствуя пожар на Бадаевских складах, маршируют в сторону торгового порта полчища крыс, быстро смекнувших, что человеческой власти в городе не стало и теперь они, крысы, хозяева северной столицы. Автор, правда, замечает, что случай с крысами на Невском проспекте документально не подтвержден, более того, старики из курилки сей факт ставили под сомнение (на фига крысам шуршать в торговый порт по Невскому проспекту — это как в Москву через Владивосток), но доктору филологических наук этот миф нравится. Он пишет: «В сущности, мне было жаль расставаться с легендой о крысином марше. В глубине души я до сих пор допускаю, что на Невский крысы заглянули намеренно. Может быть, они указывали городским властям на фатальную неподготовленность города к блокаде, потому что людей к тому времени уже не слушали».

Вот я, простите, думаю: Евгений Водолазкин (чье творчество мне, признаюсь, не особенно близко) птица какого жанра: фантаст, турбореалист, сочинитель баллад, мифов, исторических сказок или твердый ниочемист, для которого главное — язык как инструмент, как способ поговорить ни о чем или на любую тему?

Например, на тему страданий фашистских солдат от неудобств жизни на грязных просторах России во Второй мировой войне, описанных в военно-любовной повести «Лучшие друзья».

Но боюсь, жанровые предпочтения автора, осыпанного статусными литературными наградами — «Нацбеста», «Большой книги» и «Ясной поляны», — на примере «Лучших друзей» искать бессмысленно. Это произведение внежанровое, своего рода либеральный взнос и благодарность за теплый прием в Германии, куда господин Водолазкин, окончив Львовский университет и несколько лет поработавший в Пушкинском Доме, отправился по приглашению немецкой стороны на стажировку в области «древнерусских рукописей». И там, надо думать, проникся глубоким состраданием к немецкой молодежи, воевавшей на Восточном фронте. Но как отмечала критика, «Трех товарищей» не получилось, а получилась вещь постыдная. Поэтому вернемся в курилку Пушкинского Дома, он же Институт русской литературы Академии наук РФ (не путать с Музеем-квартирой А.Пушкина на Мойке, д. 12), где писатель собирал сведения о ленинградской блокаде.

Так вот, по мнению Водолазкина, в Пушкинском Доме во время блокады шла крысиная возня. Водолазкин ссылается на «Воспоминания»[1] уважаемого Дмитрия Сергеевича Лихачева, в которых академик «рассказывает о Пушкинском Доме, об умиравших один за другим литературоведах, о дирекции, объедавшейся за закрытыми дверями и торговавшей институтской квотой на эвакуацию. Этот Дом был лишь маленькой моделью города, пожираемого блокадой. Города с нечеловечески страдающими людьми. С Андреем Александровичем Ждановым во главе, получавшим спецрейсами ананасы. Сохранявшим силы для своего главного литературоведческого труда, опубликованного в 1946 году».

Коротич потирает руки! Жива традиция! Жданов жрал ананасы и накапливал силы для травли Ахматовой, Зощенко и журнала «Звезда»! Я бы добавил для полноты картины: при этом он цинично лишил М.Зощенко и А.Ахматову возможности участвовать в героической обороне города, отправил их самолетами в эвакуацию — ну форменный подлец и перестраховщик!

Достается и морячкам с подводных лодок, которые кинули силовой кабель в здание Пушкинского Дома, чтобы литературоведы были с электричеством. Это еще те пеньки в бескозырках — съели в новогоднюю ночь 1942 года сноп пшеницы из фондов писателя Некрасова, подаренный поэту крестьянами Карабихи. Но предварительно согласовали с Москвой акт съедения. Якобы Москва ответила короткой телеграммой: «Валяйте, ребята!» Ну согласитесь, звучит прикольно! Парад крыс на Невском, ананасы в бункере Жданова, морячки под звон курантов жуют пшеницу из Некрасовского фонда, дирекция Пушкинского Дома объедается за закрытыми дверями супами с подводной лодки и торгует квотами на эвакуацию. Зачем изучать историю? Вот что достаточно знать о блокаде Ленинграда, по версии писателя Водолазкина.

Если вспомнить, что литература — одна из форм самосознания народа, а народ отличается от толпы знанием собственной истории, то отчетливо видна цель наших врагов в условиях гибридной войны: создать (в первую очередь у молодежи) негативное впечатление от истории собственной страны, развенчать все достижения предков, с издевкой высказаться о прошлом, сделать «из героев былых времен» образы карикатурные и отталкивающие. Собственно говоря, на данном этапе это удалось — панические людские ручейки в Ларс, Улан-Батор и Ереван тому подтверждение. Значит, может литература изменить отношение к собственной стране? Еще как!

Групповой секс в блокадном городе

Рассуждая о блокаде, господин Водолазкин ссылается на «Воспоминания» уважаемого Дмитрия Сергеевича Лихачева.

Может быть, мы с Евгением Германовичем читали разные воспоминания академика Лихачева? В тех, что подарил мне Дмитрий Сергеевич в 1995 году, нет о «торговле квотами на эвакуацию». Наоборот, академик пишет, что эвакуация в начале войны была принудительной, люди не хотели уезжать из родного города, надеясь на скорую победу, что и создало для городского начальства определенные проблемы. И будущему академику в начале войны даже пришлось прятать детей, чтобы их не отправили на восток страны.

Но будем справедливы — миф, а точнее, сплетня о торговле местами в эвакуационных поездах родилась раньше утверждения Водолазкина.

Ее в низкохудожественной форме привез в наш город для представления на литературную премию «Национальный бестселлер» другой специалист по ленинградской блокаде, прилетевший с Урала Евгений Курицын, спрятавшийся за грозным псевдонимом Андрей Тургенев.

Немного об авторе из открытых источников: «Академик Российской академии современной литературы, участвовал в пермской культурной революции под руководством Марата Гельмана». В 2009 году издательство «Эксмо» публикует его книгу «Спать и верить. Блокадный роман», которую тут же номинируют на премию «Национальный бестселлер», где периодически номинируются и книги Е.Водолазкина.

Эту книгу просил меня полистать с карандашом покойный ныне Илья Штемлер — что-то царапнуло его, бакинца и ленинградца, в этом опусе «академика и участника пермской культурной революции». Полистал. Расчиркал первые двадцать страниц книги пометками и вернул, чертыхаясь. Не было сил читать эту фантасмагорию на тему блокады. Допросные комнаты, мастурбирование, Сталин ненавидит Ленинград, энкавэдэшники отрезают сами себе ягодицы...

Ну и обещанное вымогательство управхозом взятки за право попасть в списки эвакуируемых летом 1941 года.

Как сказано в одном из отзывов на книгу: «Вот так и делается псевдо-история. И какой-нибудь молодой читатель сгоряча может себе вообразить, что настоящая правда о блокаде содержится как раз в этой книге...»

Это в то самое время, когда ленинградцев чуть ли не силком гнали в эвакуацию и управхозы бегали по квартирам, умоляя жильцов быстрее собирать вещи, и сами готовы были предложить деньги за скорый отъезд.

Слышал звон, да не знает, где он!

Само собой — бутерброды с икрой в руках начальства, коньяк стаканами, персиковый сок! И вишенкой на торте — групповой секс в блокадном городе...

Разве может без такого пикантного «набора Коротича» «академик Российской академии современной литературы» претендовать на «Национальный бестселлер», премии, которая за два десятка лет своего существования ни разу не явила читателям заявленной в названии сути — книги, ставшей бы бестселлером, то есть самой продаваемой?

Отравленные мандарины и развесистая клюква

Осилить «Блокадную книгу» Адамовича и Гранина не каждому по плечу, а пересказать какую-нибудь байку — легко!

Почтенного возраста петербурженка с высшим образованием атаковала меня вопросами на одной из встреч в «Книжной лавке писателей»: «Вы разве не знаете, что немцы пытались завезти в блокадный Ленинград отравленные мандарины для детских новогодних елок? Об этом фильм “Ладога” Валерия Тодоровского. Немцы сделали специальный морозоустойчивый яд и тайно обрызгали ящики с мандаринами, которые везли в Ленинград к Новому году».

Ну зачем, спрошу я, этот миф, эта развесистая клюква про отравленные мандарины? Если только для того, чтобы актеру Серебрякову сыграть роль очередного негодяя-энкавэдэшника, который пьет водку, кусает фантастической длины бутерброды с красной рыбой и бьет до крови исхудавших шоферов, чтобы узнать, кто в автоколонне предатель... Бис! Браво! Больше сказать о Дороге жизни современному кинематографу нечего. Чушь, высосанная из пальцев сценаристов и снятая на государственные деньги!

Как и миф о поджоге Бадаевских складов ленинградскими милиционерами в синих гимнастерках. Оказывается, не немецкие бомбы 8 сентября 1941 года лишили горожан значительных запасов продовольствия, а собственные милиционеры с канистрами. Это объясняет читателям другой большой специалист по ленинградской блокаде — доктор исторических наук Андрей Буровский, сбежавший, по его собственным словам, из Красноярска. «Зачем нашим милиционерам сжигать склады?» — спросите вы. А для «приколу», чтоб всем хуже было. Ага. Об этом Андрей Буровский пишет в своей книге «Столица на костях. Величие и проклятие Петербурга», которая продается в центре города — в Доме книги.

Была ли блокада?

По мнению того же ученого, блокады вообще не было! Ну, поначалу были маленькие трудности со снабжением, которые вылились в большие в результате сталинско-ждановского ротозейства. Красноярский ученый, перебравшись в Петербург, на месте быстро разобрался в ситуации: «Какая блокада, если был путь через Ладогу и возможность снабжать город самолетами!»

Андрей Буровский приводит в пример воздушный мост, по которому сотни американских и британских транспортных самолетов 300 дней и ночей снабжали Западный Берлин во времена политического кризиса 1949 года, когда Сталин, усмотрев в действиях бывших союзников нарушение Потсдамских договоренностей, блокировал сухопутные и речные транспортные связи Западного оккупационного сектора.

Сравнил, как говорят в народе, одно место с пальцем — опекаемую США и Англией Германию 1949-го и ленинградскую блокаду 1941–1943 годов. (Это о Буровском, не о Сталине.)

Далее доктор исторических наук выпекает еще один миф: хлеб в блокадном Ленинграде был на вес золота в буквальном смысле. Даешь двести граммов золота — получаешь двести граммов хлеба! Даешь восемьсот граммов золотых колец и украшений — получаешь буханку черного.

К сведению: все спекулятивные цены черного рынка ежедневно фиксировались органами НКВД, сводились в месячные отчеты и в настоящее время преданы публичной огласке во множестве книг, посвященных блокаде. Соотношений, выдуманных господином Буровским, и близко не было. Для сравнения можно заглянуть в упомянутые «Воспоминания» Д.С. Лихачева: «...бабушка выменяла на золотой браслет три килограмма сливочного масла и один килограмм дала нам украдкой от дедушки...» (Эта запись сделана супругой Д.С. Лихачева Зинаидой.)

От разговоров в курилке к панораме жизни

Почему бы членам Союза писателей Санкт-Петербурга, к которому принадлежат Водолазкин и Буровский, прежде чем нести эту, как говорится, пургу, не заглянуть в книги, стоящие в открытом доступе на книжных полках? И в том же Доме книги, на соседнем стеллаже! Узнать, сколько стоили в разные времена блокады хлеб на черном рынке, масло, крупа, папиросы, жмых и т.д. Когда в эвакуацию чуть ли не сгоняли, а когда она была в «дефиците». Или нырнуть в Интернет — все доступно в два клика.

Или вот рекомендую — интереснейшая книга: «Блокада Ленинграда: Дневники 1941–1944 годов»[2].

Эту книгу я купил на Петербургском книжном салоне и запоем, как детективный роман, читал несколько дней. Щипало глаза. Сбивалось дыхание. Сидел, уставившись в светлеющее белой ночью окно, соотнося прочитанное с услышанным в юности от родителей, прошедших блокадный путь от сентябрьского звонка до громов победного салюта в январе 1944-го. Сравнивал с уже прочитанными дневниками, выпущенными Музеем блокады и обороны Ленинграда, с рукописным архивом воспоминаний воинов-железнодорожников, который обрабатывал. Все сходилось по ощущениям и известным историческим фактам!

Дневники — это не мемуары с косметикой сегодняшнего дня, не хохмы в курилке, это кинокамеры, фиксирующие жизни конкретных людей здесь и сейчас. Сотня дневников дает панораму жизни.

Как сказано в предисловии, «дневниковые записи дополнены документами и газетными публикациями того “смертного времени”, позволяя читателю увидеть повседневную жизнь, а точнее, выживание осажденного города изнутри, узнать радости и горести его жителей, понять, как им удалось отстоять Ленинград».

В книге — фрагменты жизни двух десятков персонажей, скрытых за инициалами. От начала войны до ее завершения в мае 1945 года. Детали временами страшные, глубоко интимные, веселые и грустные, бодрящие и унылые.

Авторы дневников — директор завода, инженеры, рабочие, школьницы, студентка, домохозяйка, главврач поликлиники, служащий горкома, работник железной дороги, сотрудник радиоузла, преподаватель музыкальной школы, контролер по учету и выдаче продовольственных карточек.

И ты следишь за их судьбами и торопливо переворачиваешь страницы — что с ними будет дальше? Когда оборвется рассказ семнадцатилетнего паренька, ушедшего из семьи, чтобы облегчить родителям жизнь, в военно-морское училище, но не выдержавшего флотских строгостей и написавшего рапорт об отчислении, хочется крикнуть: «Что ты делаешь, дурачок! Тут хоть какая-то, но еда!» — но он уже получает увольнительные документы и выходит за ворота Адмиралтейства в зимний голодный город. Всё! Дневник обрывается.

Или дневник прохиндеистого инженера, все мысли которого крутятся вокруг одного: уволят жену Таню с хлебного места или оставят? Будет она приносить домой куски, или придется всеми правдами и неправдами намыливаться из города?

С особым интересом читал выдержки из дневника друга и сослуживца моего отца, подписанный инициалами «А.А.», — Александра Ивановича Августынюка, работавшего на Финляндском отделении Октябрьской железной дороги. После войны он написал несколько книг, в том числе книгу о строительстве и работе Дороги победы, соединившей Ленинград после прорыва блокады с Большой землей. (Мне удалось сделать сценарии к двум фильмам об этой уникальной операции: документальный (2005) и художественный (2019) — «Коридор бессмертия».)

Вот в дневниках зазеленел май 1942 года. Самое тяжкое — позади. А.А. записывает: «...я поправился, питаюсь хорошо, конечно, по нашим ленинградским меркам. Основная масса населения живет на недостаточном, но все же регулярно выдаваемом пайке, который к тому же конечно же во много раз лучше зимнего... <...> Весь Ленинград силами населения очищен ото льда, нечистот и грязи, таким образом, угроза эпидемий миновала. Геройский народ — ленинградцы...»

Служащий А.Е. записывает: «Во мне зародилась какая-то неистовая жажда жить. Готов работать без сна, готов разрыть горы, но только бы скорее победить. <...> С питанием стало получше. В ход идут крапива, лопух, листья разных трав. Скоро должна появиться огородная зелень».

Во всех без исключения дневниковых записях на первом месте — еда, дрова и вода: сколько и чего дают по карточкам, что и как удалось добыть, что обещают и о чем говорят... Но есть и о высоком.

Вот светлый паренек двадцати семи лет Б.Б., пишущий стихи, много читающий. Он комиссован на полгода по ранению, обратно на завод не берут, деньги есть (выдало государство!), но болтаться без дела тяжело. Он обустраивает свою разбитую войной комнатку, покупает в блокадном городе на двести рублей книг (это стоимость пачки табака, ставшего дефицитным) и за восемьсот — приличное пальто, под цвет брюк пиджак за 150 рублей. («Читаю Барбюса “Огонь”, стихи французских лириков и Багрицкого».) Слушает в заводском клубе А.Прокофьева, захаживает в «Книжную лавку писателей». Дает денег сестре, потерявшей мужа, кормит мать, работающую в пригороде лесником, собирает и заготавливает грибы, следит за огородом и рвется на фронт... Знакомится с восемнадцатилетней «светлой мыслями» девушкой, идеализирует ее, но вскоре обнаруживает, что у девушки есть кавалер — старшина воинской части, стоящей в соседнем пригородном поселке, который содержит девушку и имеет на нее серьезные виды. Б.Б. глубоко переживает вскрывшийся обман. «Через несколько дней установится моя дальнейшая судьба. Армия или завод. Пока спокойно живу ожиданием. Все равно — что будет, то будет. От судьбы не уйдешь». Он уходит на фронт, и дневник заканчивается. И рвется сердце узнать, что стало с ним, как сложилась его судьба: стал ли поэтом, вернулся ли с войны?

В дневниках — реальная жизнь блокадного Ленинграда, без корректировок из сегодняшнего времени. И рефреном звучат желания истребить всех немцев поголовно за зверства на нашей земле и хвала Сталину после прорыва блокады. Из дневника, как и из песни, слово не выбросишь...

А был ли корт?

Давно установлено, что никакого теннисного корта под Смольным никогда не было, Дворцовую площадь под аэродром, чтобы сбежать из города, никто не готовил (не собирались ронять Александрийский столп в специально вырытую канавку и не спиливали деревья в соседнем Александровском саду, да и сама подготовка к бегству коммунистической верхушки города не находит подтверждения ни в каких архивах). К кому бежать? К товарищу Сталину на ковер? Или к гостеприимному Маннергейму в Финляндию?

Стояли насмерть! Все! Кроме предателей, которые случаются в каждом народе. Но это совсем другая история...