Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Юрий АРХИПОВ. Семистолпник Василия Белова. — Владислава ФИЛЯНОВА. Черногорская псевдоцерковь. — Валерий ИВАНОВ. Путешествие в пушкинское время. — Вызов современности: к барьеру! Нравственному!

Собрание сочинений Василия Белова
О церковном расколе в Черногории

Путеводитель по пушкинскому Петербургу
«Непрочитанная» классика от Б.Н. Тарасова

Семистолпник Василия Белова

Белов В.Собрание сочинений в семи томах. М.: Классика, 2011–2012.

Квосьмидесятилетию Василия Белова издательский центр «Классика» выпустил его собрание сочинений в семи томах.

В образцово привлекательном виде, с золотящейся листвой по зеленому полю на корешке и тисненым профилем автора на обложке. Как такому издательству и поводу и подобает. Классику — классиково. Зело украшены добротные книжищи и цветными репродукциями отобранных изделий местных и столичных художников. Сбирали кошт на сей редкостный по нашим временам дар юбиляру — и нам, конечно, читателям! — всем миром: пособили и федеральные органы, ответственные за «печать и массовые коммуникации», и правительство Вологодской области. Редколлегию и синклит комментаторов возглавил членкор РАН Ф.Ф. Кузнецов, земляк — ученый, стало быть, сосед писателя.

Собрано основное — от самых ранних стихотворений и рассказов в первом томе до сравнительно недавних статей и писем в седьмом. Все тексты тщательно, без помарок выверены, отредактированы и — еще одно чудо теперь! — подробнейшим образом прокомментированы. Молодому читателю не нужно лезть в интернет, чтобы узнать, что означают те или иные исчезнувшие реалии, забытые имена и полузабытые события из прошлого родины и зарубежья; аккуратная звездочка над соответствующим словом­понятием сразу отправляет его к пояснениям. Так что любого уровня школьник не сможет посетовать на непосильные обременения.

Хотя по художественной и историософской концепции своей Белов ох как не прост! С виду — в пушкинской и, пуще того, фольклорной традиции — ладен и складен, но внутри­то многосмыслен и затейлив, как северная изба. Шолохов, Солженицын, отчасти Залыгин, Шукшин, Распутин и Астафьев — вот его ряд, его перекличка. Не всегда заединная, нередко и колющая. А по уровню и оснастке дивного, акварельно нежного письма в лучших вещах ладно вписывается он в иной, соприродный ему ряд таких земляков­словотворцев, как Шергин, Писахов, Балашов, Абрамов, Рубцов, Личутин. По тональности близок ему и Валерий Гаврилин, последний великий композитор русской земли — «Голос, рожденный под Вологдой», как озаглавил он свою о нем повесть.

Вообще, Вологда... «Когда­то столица чистого и стыдливого края» — по его слову. В шестидесятые годы минувшего века эта троица почти ровесников — Белов, Рубцов и Гаврилин — сделала ее столицей и отечественной культуры. Помнится, Кожинов в биографии Тютчева верно отметил, что нашу классику, кроме обеих столиц, породила в основном Средняя Полоса, всего­то сотни три километров — от тютчевского Овстуга на западе до есенинского Константинова на востоке. Начиная с Шергина (а также Пришвина, Дурылина, Юрия Казакова, мостивших на Север свои литературные гати), центр тяжести стал перемещаться поближе к Беломорью, которое так и хочется назвать Беловодьем. Безбрежные хвойные да березовые дали, голубое и зеленое, снег и свет. Осиянная, уходящая в бесконечность отчизна —задремавшая, по Рубцову, прикровенная, по Дурылину, весна света, по Пришвину. С незлобивыми, но стойкими, тихими жителями, о которых сам Белов так хорошо сказал, что они «мудры и наивны». Под его пером они во весь рост встали перед всем миром, чудесным образом воплотив в себе не только местное — общерусское. Родное. «Хороших писателей у нас много — родных мало», — сказал на предшествующем юбилейном вечере Василия Белова Виктор Лихоносов, один из друзей и сподвижников. И поведал, как, добираясь ночным автобусом из Кубани в Москву и думая о Белове, вглядывался, подъезжая под Елец, в огоньки Задонского монастыря, а потом за Ельцом пытался угадать внутренним взором родные бунинские места. Кстати, в свое время Твардовский в памятной статье о Бунине выделил среди молодых его наследников именно их двоих — Лихоносова и Белова.

А мудрец Иван Ильин, позднее и самое дорогое уму и сердцу открытие Белова, как раз в работе о Бунине выразил заветное: чтобы стать истинно русским писателем, нужно «принять в свою душу кое­что из тех сокровенных залежей мудрости и доброты, свободы и Богосозерцания, которые образуют самую субстанцию русского народного духа». Нетленная, вечная формула, приложимая конечно же и к Белову.

Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны... Семь томов Белова — как семь холмов его великой малой родины, оставшихся здесь от тяжелых и нежных объятий древнего ледникового сельфа. Как семь столпов утверждаемой им истины о распятой деревенской России. Как семь молитв или ударов набатного звона. Тема одна, но каким же разным и подчас неожиданным предстает в каждом из этих томов автор! Как разнообразно его служение. Нет, кажется, жанра, в котором он, кудесник, не испытал бы свою силу. Нащупывая ее, осторожно испытывая в вещах первоначала — в ранних очерках и рассказах. И в стихах, обращенных к России («Она меня не приласкала...»), к матери («Знаешь ты о том давно...»), к памяти Рубцова («О, как мне осилить такую беду...»). И к самому Господу Богу («Освободи от праздных слов и от назойливых мелодий...»). Программное стихотворение — тоже обращение. Называется — «Валерию Гаврилину». Здесь писатель словно оглядывается на пройденный путь, на дело рук своих:

Я скинул тягостный покров,
Увидел дым былых пожаров
И высыхающую кровь.

Дым и кровь былого — это, конечно, прежде всего его развернутая трилогия о трагедии коллективизации, избиении русского крестьянства. Романы «Кануны», «Год великого перелома» и «Час шестый», вошедшие в третий и четвертый тома собрания. Панорамная картина жизни страны на рубеже переломных тридцатых годов — с десятками персонажей из самых разных сфер сверху донизу. Тут не только крестьяне и донимающие их кровососы — местные начальники всех сортов, проработчики и партработники. Тут во всей красе и вся верхушка, весь «сброд» вовсе не тонкошеих, как привиделось почему­то Мандельштаму, вождей во главе, конечно, со Сталиным, плетущим интриги своей хоть и подвысохшей, но по­прежнему железной рукой. Почему­то поверил диктатор бреду Троцкого о неизбывной «мелкобуржуазной стихии» крестьянства, чересчур радеющего о выживании семьи, родичей, рода, да и загнал мирных пахарей туда, куда и пресловутый Макар телят не гонял. И встал тогда сиротский стон и плач над заброшенным русским полем. Находятся, однако, и сейчас патриоты, оправдывающие это библейское избиение народа нуждами индустриализации. Будто бы не осуществимой и без такого заклания. Перечитайте трилогию Белова — может быть, вразумит. Час шестый, по Евангелию, это ведь когда Иисус был предан и поведен на распятие. «Всю тебя, земля родная...» Напрашивающиеся ассоциации, глубоководные. По охвату жизненного материала это эпос. Северное эхо «Тихого Дона». Недаром Шолохов выделил Белова из младого пишущего поколения, отвел при случае в сторонку побеседовать — заодно и выслушать немало нелестных слов по поводу «Поднятой целины». Василий Белов всегда был нелукав и прям в изъявлении своих мнений, а порой и сердит, обличителен, что вполне испытали на себе депутаты­демократы, когда довелось ему выступать перед ними в начале девяностых годов. Улюлюкали, конечно, как и при выступлении Солженицына, да мало смутили и того и другого. Основная публицистика, кстати, тоже представлена в настоящем издании — вместе с письмами в заключительном томе. Где найдем и нелицеприятное обращение к Виктору Астафьеву: «Мое к тебе уважение сильно поколеблено. Бог тебе судья!» Видевшему Белова и беседовавшему с ним человеку — хотя бы за обеденным столом в ЦДЛ — нетрудно себе представить, каким грозным синим всполохом взблеснули при этом глаза «тихого» северянина.

Пятый том вобрал в себя дивную книгу «Лад». Дважды явленная издательством «Молодая гвардия» в восьмидесятые годы как абсолютный полиграфический шедевр, она давно стала искомой редкостью самых изысканных книжных коллекций. Здесь ее наряд вынужден был подчиниться общему строгому строю, однако издатели постарались не снижать праздничности иллюстративного ряда. К тому же добавились и комментарии, может быть, особенно уместные в ретроутопии, каковой многие почитают этот уставный свод древлего деревенского бытования. Утопия­то утопией, но ведь никому не препятственно возродить былой славный лад в своей жизни: бегство в деревню у нас, как и во всем честном мире, нарастает.

В шестой том вошли киносценарии и пьесы Белова, среди которых выделяется «Александр Невский». Только поразительной рутинностью и скукой нашего театрального мира можно объяснить тот факт, что пьеса до сих пор не нашла своего заинтересованного режиссера. За какую только муть они не хватаются, заражаясь друг от друга гнилыми бациллами моды! А тут, нате вам, настоящая роскошь интриги и смысла пребывает втуне. Здесь же многострадальный роман «Все впереди», рассердивший при появлении (1985) нашу критику (отзывы в комментариях приводятся) своей «ретроградной» тенденциозностью. Да вот прошли годы, и выяснилось, что роман­то был во многом пророческим; карикатурно изображенные, «примитивно плакатные» чужаки, как и было прочувствовано и предсказано, возобладали в нашей жизни и с нагловатой самоуверенностью повели жителей не в ту степь.

Когда­то возникло и укрепилось среди литераторов такое понятие — «Блок второго тома». Мол, наилучший, избранный, классический Блок. После этого издания можно будет говорить и о «Белове второго тома». Ибо здесь собраны и повесть «Привычное дело», и «Плотницкие рассказы», и «Вологодские бухтины». Сплошной сгусток шедевров, и все — с золотой полки русской литературы. Даже не верится иной раз, что эдакое богатство возникло прямо на наших глазах, что все это мы впервые читали в выписываемых журналах. Что и в наши дни можно было изваять коня Парменко под стать Холстомеру и простыми вроде бы, незатейливыми словами вдохнуть жизнь в фигуру, подобную Ивану Африкановичу, герою из компании Максима Максимовича, Савельича и капитана Тушина. То есть заново создать тип некоего вечного русского, если не отлитого в бронзе, то вырезанного из дерева или высеченного из валуна. Со всей его в то же время неприкаянностью, подмятостью обузами сугубо нашего времени. Вещь, от которой невозможно оторваться, на какой бы странице ее ни раскрыть.

Почти все, ныне в таком справном виде представленное, радостно было перечитывать. Но вот седьмой заключительный том порадовал и новыми открытиями. Речь прежде всего идет о письмах писателя, впервые опубликованных. Эпистолярия вообще­то не главная доблесть русской литературы. Не французы, поди, и не англичане с прочими немцами. Пушкин, Чехов, Цветаева — вот, пожалуй, и весь наш канон. Удивительно, но и в этом деле Белов сумел к ним, классикам, подтянуться. Его письма к Шукшину, например, читать и перечитывать теперь поколениям русских мальчиков. Хотя никакой в них риторики (один раз только взыграла стилизованная вязь под старину), зато сердечность — на разрыв аорты. Заботливость, стыдливая нежность, увещевательность словно бы старшего брата. Притом что Шукшин­то был на три года старше. Да ведь он, что называется, оторвался от корня, стал полугородской, полукиношный, вот «стволовой» Белов и чувствует себя вправе и в обязанности наставить, упредить, остеречь. «Бросай киношку, ты же писатель... Береги силы свои, ради Бога. Не слушай никого, только пиши, пиши, пиши». «Побереги, наладь, подрегулируй, подлечи свою машину, то есть тело...» «Успокойся. Расслабься. Наберись юмору. Заживи язву. Кури поменьше. Побольше ешь и спи». В каждом письме: не дергайся, не надорвись, не глотай кофе и сигареты. Словно провидя и предчувствуя неминуемую близкую беду. Выстраданное, рубцовское настроение: Россия, Русь, храни себя, храни! А что и есть Россия, как не такие люди, как Василий Макарыч, о котором и правда пришлось вскоре Василию Иванычу писать горькие воспоминания.

Не менее того интересны и другие письма Белова — Распутину, матери, в журнал «Наш современник». От которого он еще и недавно ждал, что вот­вот объявят там конкурс на новеллу страниц в двенадцать–пятнадцать, чтобы «сразиться» с коллегами за первенство, удивив языком «не хуже личутинского». Азарт не стареющего, не сдающего свой пост писателя. Написавшего однажды, что он росточком не вышел и в армии стоял крайним на левом фланге, а вот где его место в литературе, ему неведомо... Да мы­то все, его давние читатели и почитатели, тверды в нашем знании: он — правофланговый!

Глашатай и вестник печали русских полей, но и столь чаемого опамятования и грядущего воскресения. Пожелаем же любимому писателю­юбиляру бодрых сил, веры и новых свершений. Его слову жить, покуда жива будет Россия.

Юрий Архипов


Черногорская псевдоцерковь

Џомић В., протојереј.«Црногорска»лажна црква / протојереј Велибор Џомић. Подгорица: Нови­Сад, 2008.  (Велибор Джомич,протоиерей. «Черногорская» лжецерковь).

Церковный раскол начался в Черногории задолго до ее отделения от Сербии. С 1993 года наряду с канонической Черногорско­приморской мит­рополией Сербской Православной Церк­ви (СПЦ) существует альтернативная раскольническая структура — так называемая «Чер­ногорская православная цер­ковь»[1], ведущая борьбу с СПЦ за автокефалию и церковное имущество. Деятельности этой организации, тесно связанной с политической историей региона, посвящена книга журналиста и историка Сербской Православной Церкви протоиерея Велибора Джомича, в которой автор затрагивает проблемы взаимоотношения светских и церковных властей, антицерковных настроений в политических кругах и в среде черногорской интеллигенции, рассказывает о деятельности зарубежных правозащитных неправительственных организаций (НПО), о политике Ватикана и иностранных государств в Черногории, о фальсификации ее истории и о возможных политических и конфессиональных последствиях раскола.

Публицистическая по характеру, книга представляет собой собрание полемических статей В.Джомича, опубликованных в сербских и черногорских СМИ со ссылками на сербские и черногорские архивы, с факсимильными копиями документов, фотографиями и карикатурами.

Опыт изучения подобных националистических расколов показывает, что зарождение движения за автокефалию (полную независимость церкви) прямо связано с изменением внутриполитических условий, когда на волне националистического и сепаратистского движения преимущественно миряне (околоцерковная интеллигенция и политики), используя нестабильность, пытаются взять управление церковной жизнью в свои руки.

В.Джомич убедительно доказывает, что данный раскол тоже имеет политическую природу. «Черногорская православная церковь» (ЧПЦ) была провозглашена сепаратистами 31 октября 1993 года на площади маршала Тито в Цетине. Ее коллективным основателем стали Либеральный союз Черногории, Социал­демократическая партия (СДП) и тогдашнее Черногорское федералистское движение. Основанием для создания этой раскольнической структуры послужили спекуляции идеей о том, что в период турецкого владычества Черногорская митрополия была автокефальна, но с 1920 года была включена в Сербский патриархат.

На место «митрополита ЧПЦ» в том же, 1993 году был призван из­за границы расстрига Антоний Абрамович*, а роль «верных, которые основа­ли организацию для партийных потребностей», стали исполнять коммунисты, атеисты, агностики, бывшие мусульмане, албанцы и хорваты, «которые никогда не скрывали своих противоцерковных убеждений».

Небезынтересно утверждение В.Джо­­мича о том, что еще коммунистические власти Югославии проводили работу по расколу Сербской церкви. Это доказывают факты из прошлого лидеров ЧПЦ. Книга содержит документы, доказывающие, что первый ее лжемитрополит — Антоний Абрамович и второй — Мираш Дедеич** сотрудничали с югославскими спецслужбами. Согласно архивным документам, опубликованным В.Джомичем, А.Абрамович в 1957 году во время учебы в Нью­Йорке был завербован югославскими спецслужбами и выполнял роль «посла коммунистического режима» в общении с протестантами и представителями других конфессий. А М.Дедеич во времена Иосифа Броз Тито являлся провокатором коммунистической полиции в церковной среде, заводя смелые и опасные просербские разговоры. В 1983 году он подал прошение митрополиту Чер­ногорско­приморскому Даниилу о монашеском постриге, поскольку спецслужбы и комиссия вероисповедной политики Черногории планировали сделать его преемником престарелого митрополита. Перепис­ка Вероисповедной комиссии Черногории с аналогичным ведомством в Македонии показывает, что «македонский сценарий» раскола готовился для Черногории именно с участием М.Дедеича. Тогда митрополит Даниил отказал ему в рукоположении, поскольку тот скрыл некоторые факты своей биографии.

Автор статей, собранных в книге, многократно повторяет, что, поскольку черногорская псевдоцерковь — продукт политической игры, она невероятно далека от истинного образа Церкви. Деятельность ее сторонников разрушительна для Черногории, так как они стремятся сокрушить вековую духовную идентичность региона и населяющего его народа.

Стоит ли говорить, насколько комично выглядят руководители этой псевдоцеркви (аббревиатуру ЧПЦ зачастую расшифровывают как «черногорский путешествующий цирк»). Ее «святейший синод» представляет собой интернациональное сборище расстриг, раскольников и обманщиков, сменивших уже не одну юрисдикцию. Члены ЧПЦ вводят членские карты, путая церковь с клубом, а накануне политических выборов проводят националистические (антисербские) и политические пиар­акции в пользу лидеров своей партии, захватывая сельские храмы. «Захват храмов — это уникальный черногорский способ политической агитации», — иронизирует В.Джомич.

По оценке наблюдателей, раскольники отстаивают интересы разных сил, прежде всего политических партий — Демократической партии социалистов, СДП, а также конкретных черногорских политиков и самих раскольников, Запада, Ватикана и других соседей Черногории, имеющих геополитические и определенные конфессиональные цели. Показательно, что М.Дедеич время от времени попадает на приемы в европейские посольства в Черногории, а его права (как и права ваххабитов) активно за­щищают зарубежные правозащитные НПО.

Раскольники и их атеистические отцы­основатели стремятся всеми средствами избавиться от представителей Сербской патриархии в Черногории и завладеть церковным имуществом, которое, якобы «благодаря королю Александру Карагеоргиевичу, оккупировала Черногорско­приморская митрополия СПЦ в 1920 году». Требование раскольника М.Дедеича «вернуть церковное имущество», по сути, означает требование передать его основателям ЧПЦ и хозяевам М.Дедеича — то есть черногорским социалистам. В Черногории шутят, что через Дедеича бывший коммунист Кривокапич решает свои проблемы, сменив лозунг «Фабрики — рабочим, земля — крестьянам!» на «Церкви — расстригам, земля и недвижимость — мне и членам СДП!». Здесь стоит отметить, что в своих полемических статьях В.Джомич напрямую не обличает экс­президента М.Джукановича в бедах Черногории. Указание на его роль в расколе можно обнаружить лишь в карикатурах (на одной из них он держит в руках яйцо, из которого вылупляется лжемитрополит с криком «Папа!», а на другой — водит на цепи М.Дедеича, выполняющего цирковые трюки).

Помимо силового захвата храмов или погромов, раскольники активно занимаются фальсификацией истории, пытаясь обосновать свое право на церковное имущество и церковную землю в Черногории. С этой целью даже создана специальная Дуклянская академия науки и искусства (Дукљанска академиjа наука и уметности — ДАНУ), которая занимается написанием новой истории Черногории вне ее связей с Сербией, созданием теории черногорского языка, а также обоснованием претензий государства и раскольников на имущество Черногорско­приморской митрополии СПЦ.

Первая жертва фальсификаторов — святой Савва Сербский, духовный отец сербской нации. В.Джомич считает, что, отрекаясь от него, «дукляне», по сути, реанимируют давно известные хорватско­католические теории происхождения черногорцев, согласно которым они являются не сербами, а этническими хорватами («красными хорватами»), к тому же изначально — католиками, а Савва Сербский якобы насильно сделал их православными. «Дуклянские ученые напрасно пытаются доказать, что праздник “сербского оккупатора” Саввы Сербского никогда не праздновали в Черногории до ХIХ века, что в старинных календарях указан праздник лишь одного святого Саввы — Саввы Освященного».

В.Джомич с болью отмечает, что «наблюдается порицание и уничижение православно­христианской идентичности, славянского и сербского происхождения нынешних православных черногорцев. Уничижается все, что имеет связи со славянством и сербством. По­новому воспринимаются и порицаются и Святой Петр Цетинский, и король Николай, но не порицается все, что имеет связь с Броз Тито, “брозомором” и “брозобожной” идеологией».

Надо отметить, что В.Джомич уличает в намеренной фальсификации и искажении фактов историка Ж.М. Анд­­ри­яшевича, книги которого активно переводятся на русский и издаются в России.

Особенно часто говорит «о срочной необходимости стандартизации» так называемого черногорского языка (еще не существующего и не кодифицированного) руководитель ДАНУ — Еврем Бркович, бывший парикмахер из Пипера. Создатели нового языка утверждают, что в нем на три буквы больше и на два падежа меньше, чем в сербском (нет локатива и датива). В.Джомич иронизирует, что создателям нового языка теперь приходится бродить по старинным кладбищам в поисках дополнительных букв и разыскивать буквари периода независимой Черногории. Но самое удивительное в теориях фальсификаторов и создателей черногорского языка то, что черногорцы (о которых как о самостоятельном народе почему­то ничего не писал византийский император Константин Багрянородный), говорящие на так называемом черногорском языке уже «полных 13 веков», обрели правописание не более чем 15 лет назад, а грамматику — лишь 10 лет назад, что синтаксиса у этого языка еще нет, а сам язык даже не стандартизирован. В этих теориях, как указывает В.Джомич, обнаруживается явное хорватско­католическое влияние. По его мнению, раскольники и ДАНУ взяли на себя миссию распространения давних католических и хорватских идей римских историков Доминика Мандича и Крунослава Драгановича, которые и подали первыми мысль о том, что черногорцы — это «красные хорваты, которые некогда были католиками». Показательно, что идея о национальной православной церкви королевства Черногории, якобы свергнутой и присоединенной к Сербской Православной Церкви в 1920 году, впервые была опубликована в Загребе, в одном известном католическом сборнике еще в 1973 году. А через 20 лет эти идеи стали повторять черногорские расстриги и их последователи. «И теперь, — отмечает В.Джомич, — католики замолчали на эту тему, поскольку их дело делают черногорские политики­сепаратисты и раскольники».

Автор приводит данные о том, что Которская католическая епископия через свои гуманитарные учреждения в 90­х годах прошлого века пожертвовала раскольникам дом для оформления их сообщества, что раскольники не раз совершали свои «службы» в римско­католических церквях в хорватском Загребе, а католический епископ Бранко Сбутега с сестрами­францисканками в 1996 году присутствовал на похоронах А.Абрамовича — главы тогда еще нелегальной раскольнической ЧПЦ — в качестве официального лица. В СМИ Б.Сбутега утверждал, что хиротония анафематствованного М.Дедеича, совершенная болгарскими расстригами­пименовцами, вполне законна.

Добавим, что у ЧПЦ нет ни единого шанса быть признанной хотя бы одной из канонических православных церквей, так как эта организация не может называться Церковью: у нее нет ни епископата, ни священства, ни таинств, ни благодати Святого Духа. Но это раскольников и их спонсоров, видимо, не волнует, так как полную готовность признать их законность и статус давно и откровенно выражает Ватикан. По мнению В.Джомича, у раскольников и представителей римской церкви уже есть договоренность о грядущей унии.

Стоит отметить, что, помимо Ватикана и Хорватии, положение в этом
регионе сильно интересует и Албанию. В.Джомич пишет, что в Черногории распространены случаи демонстративного сожжения икон святого Саввы, минирования православных храмов, надругательства над государственной символикой, содержащей кресты (некоторые общественные организации выступают с инициативой удалить их с герба и флага страны). Все это свидетельствует о том, что на данный момент в Черногории создаются предпосылки для межконфессиональной и межнациональной розни.

В завершение хотелось бы привести показательную цитату из книги Велибора Джомича «“Черногорская” лжецерковь»: «Время, в которое мы живем, для многих — время страданий и бед. И будущие поколения будут искать ответ на вопрос: что же такое происходило в Черногории?.. Как та земля, на которую всегда обращали свои взоры сербы из разных стран, стала отделенной землей? Что в конце ХХ и в начале ХХI века происходило в этой православной земле, где все оказалось поставленным под вопрос: и вера, и национальность, и язык, и академическая наука, и история, и культура?..»

Владислава Филянова


Путешествие в пушкинское время

Быт пушкинского Петербурга: Опыт энциклопедического словаря: В 2 т. СПб.: Изд­во Ивана Лимбаха, 2011.

Эта двухтомная новинка хоть и названа в предисловии «путеводителем по российской столице пушкинской поры», на самом деле является словарем с хорошо выверенной и систематизированной исторической информацией. Где учились современники и современницы Пушкина, во что одевались, что пили­ели, что читали, какие имели семейные и общественные обязанности, как проводили свободное время? Обо всем этом теперь можно узнать, получив пространную справку в словарной статье. А можно даже найти изобразительный материал в довольно редких и качественных иллюстрациях.

Впрочем, большой объем и качество констатирующей информации — это лишь два первых достоинства книги. Как и большинство энциклопедических словарей, она включает в себя статьи и заметки разных авторов, в ней широко используются мемуары, путевые записки, письма, дневники. Часто привлекаются произведения Пушкина и его современников, как знаменитых, так и полузабытых. Но, в отличие от большинства справочников, наряду с лаконическими очерками здесь содержатся культурологические и историко­литературные этюды, написанные в достаточно свободной манере. Подобные «вольности» не приняты в таких традиционных изданиях, но в данном случае эксперимент, кажется, удался.

Некоторые статьи проливают неожиданный свет на самые известные вещи и явления. Например, на орденские награждения. Сегодня для нас ордена и медали мало чем отличаются друг от друга, и те и другие — почетные знаки. Но так было не всегда. «До середины XIX века в России сохранялось представление о том, что награждение орденом есть проявление почетного пожалования в члены орденской корпорации», то есть причисление к особенной группе людей, к элите. Это существенно отличало ордена от наград­подарков (табакерок, перст­ней, шуб и т.д.), а также от медалей, чеканенных в память о событии и участии в нем. В награждении орденом не почесть, а честь была поставлена на первое место.

Благодаря таким открытиям каждому читателю ближе и понятнее становятся слова и мысли Ю.М. Лотмана, на которые в предисловии ссылаются авторы нового словарно­энциклопедического опыта: «Обращаясь к истории быта, мы легко различаем в ней глубинные формы, связь которых с идеями, с интеллектуальным, нравственным, духовным развитием эпохи самоочевидна. Так, представления о дворянской чести или придворный этикет хотя и принадлежат к истории быта, но неотделимы от истории идей...

Мир идей неотделим от мира людей, а идеи — от каждодневной реальности».

Тщательные и детализированные исследования авторов книги приводят читателя к новому пониманию такого понятия, как «качество жизни». Это словосочетание рождено нашей современностью и очень популярно. К сожалению, его значение связывается почти всегда с уровнем потребления материальных ценностей, тогда как живой, развивающийся ум ищет чего­то большего.

Образовательное значение и цель книги очевидны, и можно быть уверенным в том, что для многих, кто начал или продолжает свое образование, она станет веским аргументом в пользу истинных ценностей. Авторам удалось передать не только атмосферу, но и всю серьезность духовной и интеллектуальной жизни на фоне хорошо устроенного и красивого быта — возможно, в этом заключается главное достоинство этого справочника.

Из всего количества статей в книге около половины посвящены культурным явлениям — статьи об академиях, библиотеках, учебных заведениях, обществах (в основном литературных), о газетах и журналах, частных коллекциях и конечно же о салонах. Салоны Вильегорских, Олениных, Лавалей, Хитрово­Фи­кельмон, Одоевского, Голицыной, Смирновой­Россет, Пономаревой, субботы Жуковского, пятницы Воей­кова, «чердак» Шаховского... Пред нами предстает достаточно полная картина повседневной жизни людей, которым было о чем волноваться, кроме собственного сытого благополучия, и было о чем поговорить, кроме как «о вине, о псарне, о своей родне». А было ли в той жизни что­то, что мы сумели сохранить для себя? Или хотя бы то, что как­то само сохранилось и делает нас хоть чуть­чуть похожими на лучших представителей нашей нации XIX века?

Аптеки и аксессуары, бани и банки, больницы и врачи, военная и гражданская служба, всенародная выставка российских изделий и заведение искусственных минеральных вод, извозчики, будочники, квартальные надзиратели... Стоп, будочников вроде сейчас нет и квартальных тоже. Неужели останется без ответа ностальгический вопрос о сохранности лучшего в нашем культурном достоянии и повсе­дневном быту?

Наверное, если мы сохранили интерес к тому, как жили люди прежних веков, то именно это и связывает нас с ними.

 

Вызов современности: к барьеру! Нравственному!

Тарасов Б.«Тайна человека» и тайна истории. Непрочитанный Чаадаев. Неопознанный Тютчев. Неуслышанный Достоевский. СПб.: Алетейя, 2012.

Писатель и литературовед, ректор Литературного института им. А.М. Горького Борис Николаевич Тарасов поднимает в своем новом труде вечные вопросы, исходя из душевно­духовного состояния людей и содержания исторического развития, которое именуется сегодня прогрессом.

Понимая отдаляющую силу вековой и двухвековой разницы между современными читателями и героями исследования, автор вначале обращается к осмыслению бытия и опирается в этом на труды и исследования зарубежных писателей и мыслителей.

Если в нашем существовании нет никаких целей, кроме движения, никаких принципов, кроме равноценного обмена товарами, деньгами и услугами, никакого удовлетворения, кроме удовлетворения в потреблении, то что это? Это не жизнь. Тем не менее сегодня мы строим именно ее, именно к ней стремимся, именно ее приветствуем и очень радуемся, если что­то получается, ибо полагаем, что наконец­то совпадаем с «идеальным» примером — со всем современным цивилизованным миром.

Но что мы на самом деле знаем обо всем мире вообще и цивилизованном в частности? Ну, кроме разнообразия импортных товаров, цен на туристические поездки и заманчивых предложений о приобретении недвижимости? Так ли уж счастлив «современный цивилизованный мир», обладая всеми своими красивыми, дорогими, шумными и пестрыми радостями? О чем сегодня пишут и говорят философы, в чем признаются государственные деятели? Например, в последней своей книге «Вне контроля. Глобальная смута на пороге XXI века» американский политолог З.Бжезинский пишет: «Свобода... для многих означает всяческое самоублажение без тени ответственности перед теми, кому повезло меньше. От этого само наше выживание может быть поставлено под вопрос».

Другой американец — Дж.Бью­кенен заявляет: «Новый гедонизм не дает ответа на вопрос: зачем продолжать жить?» Японский философ Ф.Фукуяма в известной статье с ярким названием «Конец истории» подводит итог своих размышлений: «Конец истории печален. Вместо борьбы за признание, готовности рисковать жизнью ради абстрактной цели, идеологической борьбы — только экономический расчет, бесконечные технические проблемы, заботы об экологии и удовлетворении изощренных запросов потребителя. Нет ни искусства, ни философии. Есть лишь тщательно сберегаемый музей... Я ощущаю в себе и в окружающем мире ностальгию по тому времени, когда история существовала. Но, может, перспектива многовековой скуки вынудит историю взять еще один новый старт?»

Ироническая перспектива многовековой скуки имеет альтернативу — обыкновенную резню, которую «нецивилизованный» мир готов устроить миру цивилизованному. Хотя уже и устраивает! А в ответ мир цивилизованный пытается бомбежками, шантажом и открытыми внешними вторжениями обеспечить незыблемость нового порядка. Что же с нами со всеми будет при таком ведении мировых дел? Особенно если мы окончательно успеем уверовать в то, что нам надо только «одинаково делать деньги и транжирить их на одинаковые удовольствия... большего и не надо, большее и не лезет в голову» (О.Шпенглер)?

Есть еще не менее точные характеристики современного общест­венного образа мыслей, данные Т.Адор­но, А.Тойнби, Г.Маркузе, Х.Ортега­и­Гасе­том. Но главное в том, что существует и наше собственное духовное наследие, которому давно пора из непрочитанного, неопознанного и не­услышанного стать читаемым, узнаваемым и, наконец, услышанным.

Автор книги раскрывает духовную биографию П.Чаадаева, «загадочного мыслителя», столкнувшегося с парадоксом свободы личности: она величайшая ценность — и она же главная помеха в развитии человека! Обрести «рассудок без эгоизма», сделать внятным и действенным «смутный инстинкт нравственного блага» — насколько это удалось самому Чаадаеву и что из его исканий доступно для нашего освоения — вот вопросы, на которые автор исследования дает пространные ответы.

Тарасов видит современную политическую заостренность философских и государственных мыслей поэта Ф.И. Тютчева: «Тютчевская методология чрезвычайно важна сегодня, когда формируется имперская реальность, за лукавой пропагандой демократии, прав человека, национального самоопределения скрывающая политику двойных стандартов, информационное насилие, плутократические интересы». Получится или не получится? И у кого — у США, Китая, исламского мира? Попробуем спросить у Тютчева.

В самой объемной части книги, посвященной Достоевскому, пожалуй, меньше всего неожиданностей. Но эта самая «литературоведческая» часть отлично завершает свежий экскурс в сокровищницу русской мысли.

Валерий Иванов

 


[1] Длительное время действовала нелегально, а с 2000 года — в форме неправительственной организации, зарегистрированной в полиции Черногории.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0