Мастер и Маргарита
Незадолго до киевского «майдана», 31 августа 2013 года, агентство новостей «Новый регион-2» сообщило: «В воскресенье в Киеве в торговом центре "Квадрат" прошла скандальная акция, участникам которой было предложено раздеться до нижнего белья, а взамен получить одежду бесплатно. В блогосфере теперь активно обсуждаются фотографии женщин и мужчин в нижнем белье, стоящих на промозглой погоде возле торгового центра, ожидая начала акции. Впрочем, судя по отзывам очевидцев, жертвы участников оказались напрасными — далеко не все получили призы, на которые рассчитывали… "Булгаковского Воланда с театром "Варьете" выдумывать для киевлян уже не требуется. Они уже идут на бал Сатаны", — прокомментировал Дмитрий Скворцов, соучредитель политического клуба "Альтернатива"».
К заметке прилагались и фото «акции». Любопытно, что, в отличие от булгаковских персонажей, раздевавшихся на сцене театра «Варьете» за занавеской, наши герои разоблачились до трусов прямо на тротуаре без всякой занавески.
Прочитав эту заметку (ее автор, кстати, — российский журналист Александр Щетинин, покончивший с собой в Киеве в августе 2016 года), поглядев на фото, я вдруг понял, наконец, то, что всегда смутно беспокоило меня при чтении «Мастера и Маргариты» (в частности, главы «Черная магия и ее разоблачение»), но чему я не мог найти объяснения. Вот оно: герои «Мастера» — не москвичи! То есть живут-то они в Москве, а прототипы их взяты с малой родины Булгакова — Киева. Проскакивающие в «Черной магии» украинские и польские фамилии — Варенуха, Парчевский, Покобатько — и появление в романе киевлянина Поплавского косвенно подтверждают это. Ибо ни в 1929 году, ни тем более в 1937-м москвичи (москвички) ни за что не стали бы прилюдно менять свою старую одежду на бесплатную новую. Тут даже не в страхе перед «органами» дело, а в том, что москвичи советского образца, как бы скудно ни жили, в каких бы лохмотьях ни щеголяли, всегда в целом сохраняли державное, столичное достоинство.
Итак, 31.08.2013 эксперимент Воланда был повторен наяву в Киеве и оказался столь же успешным. А за новым сеансом «черной магии» последовал «майдан». Современные москвичи, конечно, тоже не подарок: ведь раздевались же они на сцене в пошлейшем телешоу «Империя страсти», но я не представляю, чтобы они в нижнем белье стояли вот так на тротуаре, как стояли киевляне, в том числе и немолодые люди, судя по фото. Некоторые из них, несомненно, появились потом на «майдане». Помните девушку из телерепортажей с плакатиком: «Я девочка! Я не хочу в ТС! Я хочу кружевные трусiкi i ЕС!»? Это реинкарнация женщины из булгаковского театра «Варьете», которая кричала мужу: «Деспот и мещанин, не ломайте мне руку!» У нас «болотные» сказали бы ей, что она дура и провокаторша, и немедленно отобрали бы плакат. А «майданные» даже и не подумали, более того: текст плакатика явно оказался согласован с ними, а может быть, ими и подсказан, поскольку впоследствии выяснилось, что «девочка» ‒ не просто «девочка», а начинающая актриса и вполне профессионально может писать публичные доносы на своих более известных коллег, якобы сочувствующим «колорадам». Ну, чем не булгаковский персонаж?
Говорят, правда, что «кыяне» ‒ уже «не те» и настоящих «кыян» уж нет: за минувшие 25 лет их сменили «понаехавшие» провинциалы с Западной и Центральной Украины. Но я что-то в этом сомневаюсь. Во-первых, тогда бы киевляне сплошь розмовляли на мови, а они почти все говорят по-русски. И «девочка без кружевных трусиков» написала плакатик по-русски, для ощущения «свидомости» заменив «и» на десятеричное “i”. Во-вторых, нынешний облик жаждущего халявы и исполненного странной для русскоязычного человека русофобии «кыянина» сложился не сегодня и не вчера, а давно — с 1917 года точно. Как именно он сложился, я не знаю, но знаю, благодаря Булгакову, на кого был похож тогдашний среднестатистический киевлянин — на Шарикова. В «Белой гвардии» киевский мальчишка говорит Николке Турбину: «Офицерню бьют наши… С офицерами расправляются. Так им и надо. Их восемьсот человек на весь Город, а они дурака валяли. Пришел Петлюра, а у него миллион войска». Кто этот мальчишка, радующийся приходу бандитов и русофобов — украинский националист? И другие киевляне, пришедшие приветствовать Петлюру на Софийскую площадь, тоже? Но, согласно городской переписи 1917 года, украинцы (малороссы) являлись в Киеве этническим меньшинством — их было всего 12%, тогда как евреев — 19%, а русских (великороссов) — 56%. Нет, не только украинские националисты вышли приветствовать Петлюру в Киеве — это был многоликий Шариков, а по-нынешнему ‒ «укроп».
Но всё же — почему, как всё это произошло в «матери городов русских»? А вот почему. Еще в 1923 г. Булгаков написал в очерке «Киев-город»: «Ара» (американская организация помощи голодающим, под вывеской которой, как принято в США, трудились и шпионы. — А. В.) — солнце, вокруг которого, как земля, ходит Киев. Всё население Киева разделяется на пьющих какао счастливцев, служащих в «Аре» (1-й сорт людей), счастливцев, получающих из Америки штаны и муку (2-й сорт), и чернь, не имеющую к «Аре» никакого отношения.
Женитьба заведующего «Арой» (пятая по счету) — событие, о котором говорят все. Ободранное здание бывшей Европейской гостиницы, возле которого стоят киевские джинрикши, — великий храм, набитый салом, хинином и банками с надписью “Evaporated milk” (сгущенное молоко — англ. — А. В.).
И вот, кончается всё это. «Ара» в Киеве закрывается, заведующий-молодожен уезжает в июне на пароходе в свою Америку, а между свояченицами стоит скрежет зубовный».
Этот скрежет зубовный по американцу-многоженцу так похож на зубовный скрежет по «украденной» было Януковичем евроколонизации! А разочарование Майдана — на разочарование раздевшихся у торгового центра «Квадрат», но не получивших взамен никакого нового «прикида» киевлян! Лёлик, всё пропало! Гипс снимают, клиент уезжает! Ой, ты ж мое лышечко! Плюньте мне в ясные очи! Мы ж готовы были продаться со всеми потрохами, а нас не продали! Люди добрые, що ж цэ видбувается?
Неважно, что на самом деле кричали на этом «майдане», важно, что думали. А думали именно так. Мечта о «евроинтеграции» любой ценой — вот солнце, вокруг которого ходит нынешний Киев. Снова и снова вспоминаю я фото людей у «Квадрата». «Герлэн, Шанель номер пять, Мицуко, Нарсис Нуар, вечерние платья, платья коктейль…» — написано на их лицах. В нижнем белье они, конечно, не похожи на тех, кто тремя месяцами позже вышел на Майдан. Тем не менее, это именно они. Оденьте их мысленно в зимнюю одежду, дайте в руки упитанной тетке в розовом купальнике плакатик «Украïна — це Європа» или «Я девочка! Я хочу кружевные трусiкi i ЕС!» и вы не найдете ни единого различия. Герои «майдана» — это те, кто ранее героически стояли почти нагишом перед «Квадратом». Увы, их опять «кинули». Увы, захлопнулась очередная халява. О, скильки ж можна? Учора облом, сьогодни облом? Остап Ибрагимович, когда же мы будем делить наши деньги?
Подлый Остап Ибрагимович забрал честно украденные Балагановым и Паниковским деньги и пошел шантажировать ими Корейко. Ненавистный Янукович решил продать страну подороже и поехал в Вильнюс торговаться с еврожуликами. А потом сбежал с бабосами в Ростов. Кидалово, сплошное кидалово! Януковича — на нары! Азарова — на гиляку!
«Домайданные» властители Украины были похожи на мужей из булгаковского «Мастера», пытавшихся не допустить своих жен до халявы в театре «Варьете»: «В общем возбужденном говоре, смешках и вздохах послышался мужской голос: «Я не позволяю тебе!» — и женский: «Деспот и мещанин, не ломайте мне руку!»
Так и злой «Беркут» ломал молодежи на «майдане» руки, «не пущал» в Европу, к даровому Герлэну и Шанели номер пять.
Да, удивительным провидцем оказался Михаил Афанасьевич Булгаков… Но будет ли справедливым мнение, что его писательская сила — в язвительнейшей и пророческой сатире? Едва ли, на мой взгляд. Как и многие, я открыл Булгакова с «Мастера и Маргариты». Я его читал глазами советского десятиклассника-вольнодумца (мои современники могут себе этот тип представить), для которого евангельская линия романа была, в общем, ясна, ибо в своем вольнодумстве я уже дошел до мысли, что Бог существует, а мистико-демонологическая — не очень. Читать про похождения сатаны и его присных в Москве было, конечно, интересно, однако зачем они являются всякой литературной и околотеатральной шантрапе, я, если честно, понимал не слишком хорошо. Пришел бы Воланд еще, допустим, с Сталину… Но вот издевательские реплики нечисти воспринимались мной на ура. «Вино какой страны вы предпочитаете в это время дня?» Блеск! Сейчас-то уже неясно, в чем, собственно, юмор. В любом российском супермаркете мы найдем вино не менее десяти стран, а в винных бутиках ‒ еще больше… Или взять пресловутую «осетрину второй свежести»: «Вторая свежесть ‒ вот что вздор! Свежесть бывает только одна — первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая!» Ну, что ж, это, действительно, сатира. Булгаков вспомнил времена работы в «Гудке»?
Думаю, тут всё сложнее. В случае с «Мастером и Маргаритой» мы имеем дело не только с книгой мистической, но буквально напичканной тайными метафорами, аллегориями и подтекстами. На этот счет существует весьма обширная литература: назову только имена таких авторов, как Михаил Гаспаров, Борис Агеев, Андрей Кураев… Когда Булгаков писал «Мастера», он проштудировал не только апокрифические свидетельства о Христе, но и все, что нашлось в ту пору в московских библиотеках по демонологии и черной магии. И это понятно: ведь что такое, в сущности, обрядовая сторона демонологии и черной магии? Это - попытка мистическими средствами опровергнуть мистику христианства. Так называемые таинства сатанизма несамостоятельны — они в извращенной, кощунственной форме пародируют христианские таинства.
Выдвинутый Агеевым, Кураевым и многими другими авторами тезис, что история булгаковского Иешуа — это версия Евангельских событий с точки зрения сатаны, трудно оспорить, так как и спорить не о чем: Воланд неоднократно назван в романе сатаной, а именно из уст Воланда мы и слышим впервые рассказ об Иешуа. Послушать этого Воланда, так получается, что он и впрямь представляет собой силу, «что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Он вроде бы и к распятию Христа не имеет прямого отношения: всё, мол, злые люди сделали сами, за что и попадут к нему в ад, а он их примерно накажет… В сверхчувственном мире господин Воланд — вроде как глава ГУИНа в нынешней российской пенитенциарной системе. Или как генеральный прокурор. Между тем Булгаков, хотя его трактовка, мягко говоря, далека от христианской, смотрел на все это несколько иначе - во всяком случае, глубже.
Если задача Воланда и его свиты сводится лишь к наказанию грешников, то почему они так боятся крестного знамения и произнесения вслух Божиего имени? Они же вроде бы «ни в чем не виноваты» - как не виноваты сотрудники ГУИНа в преступлениях своих «подопечных». И нет как будто у них особых оснований не любить тех, кто в число таких «подопечных» не попал. Но отчего же Воланду так тяжело в обществе Левия Матвея? И за что он наказал душевным заболеванием невежественного, но, общем, не такого уж плохого человека Ивана Бездомного - не за то ли, что тот сразу инстинктивно почувствовал в Воланде силу темную?
А зачем потребовалось всемогущему Воланду измываться над буфетчиком Соковым, человеком, как верно заметила служанка сатаны Гелла, «маленьким», да еще вести с ним столь продолжительный разговор? Заметьте также, что Воланд принял его в обстановке едва ли не торжественной, чего не удостаивались ни Мастер, ни Маргарита, ни гости на сатанинском балу, которых он встречал в грязной ночной рубахе. В чем тут дело?
А в том, что Соков — человек верующий, точнее, по определению Булгакова, «богобоязненный», потому что для настоящего верующего он слишком жаден и сребролюбив. Он пришел просить свои сто рубликов у Воланда в самый печальный день Великого поста — в Страстную пятницу, когда был распят Христос. Но в церковь Андрей Фокич, видимо, по дореволюционный привычке все-таки захаживает, поэтому наметанным взглядом отмечает некоторые странности в гостиной квартиры № 50: «Сквозь цветные стекла больших окон лился необыкновенный, похожий на церковный свет», «стол был покрыт церковной парчой», «пахло не только жареным, но еще какими-то крепчайшими духами и ладаном» и т. п.
Перед Соковым разыгрывается не что иное, как «черная литургия», кощунственная пародия на православное богослужение, исповедь и Причастие. Да, Соков — не очень достойное чадо Церкви, но ведь удар-то наносится не по какому-то там Сокову, а по Церкви и Христу. Вопрос о шпаге, заданный буфетчику голой ведьмой Геллой, вовсе не праздный или юмористический: речь идет об оружии духовном. Как писал Гоголь в своем «Размышлении о Божественной литургии», протоиерей, облачаясь перед службой, «привешивает к бедру своему четыреугольный набедренник одним из четырех концов его, который знаменует духовный меч, всепобеждающую силу Слова Божия». Отсюда и появление шпаг самого Воланда и его свиты в передней, символизирующих, понятное дело, нечто другое, чем Слово Божие и «победу над смертью».
Соков встречен нечистью в типичном для нее издевательском духе — как священник. По требованию Воланда Азазелло «ловко подал ему один из темных дубовых низеньких табуретов». Похожие табуреты в алтаре пономари подают священникам, чтобы они сидя слушали чтение «Деяний святых апостолов». Это, разумеется, сделано Булгаковым неслучайно. Поскольку недобросовестный, жадный буфетчик Соков — первый богобоязненный человек, встреченный Воландом и его свитой в Москве, то, издеваясь над ним, они издеваются над апостольской идеей - идеей, по мнению сатаны, вздорной, несуществующей, как не существует «осетрины второй свежести». Здесь Воланд сознательно прибегает к древней христианской символике - рыбе. Наивно полагать, что он просто острит по поводу порядков в буфете, словно какой-нибудь Жванецкий.
Естественно, Соков, посмевший присесть в присутствии сатаны, падает с поданного Азазелло табурета. При этом он выплескивает себе на брюки «полную чашу красного вина». Увы, это тоже не шутка, а тяжкое кощунство на евхаристический канон: преобразование вина в Кровь Христову. Далее Воланд угощает Сокова мясом, которое жарил на кончике шпаги Азазелло, что не менее кощунственно — высмеивается Причащение Телом Христовым.
Ладно, неприязнь Воланда к «богобоязненному» Сокову понятна. Но почему он столь жестоко расправился с ним? Что, в самом деле, совершил такого, кроме сребролюбия и торговли несвежей осетриной, Андрей Фокич, чтобы наградить его пыткой ожидания мучительной смерти? Критик Латунский и доносчик Алоизий Могарыч, погубившие Мастера, в конце романа живут и здравствуют, а несчастный Соков, видите ли, должен умирать от рака печени!
Нет, Воланд ненавидит и преследует кого-либо не по случайной прихоти. Он-то знает подлинную историю страданий и распятия Иисуса Христа! Воланд - враг Христа, «дух зла и повелитель теней», «старый софист», как говорит «глупый» Левий Матвей. Но разве сам Булгаков не поддался отрицательному обаянию своего же страшного персонажа? Есть такое дело, не стоит и спорить. Но надо помнить, что его герой ‒ это падший ангел, поднявший в незапамятные времена мятеж против Бога. А как должен вести себя падший ангел, оказавшийся повелителем теней? Не исключено, что так же, как священник-расстрига, говорящий атеистические речи привычным языком церковной проповеди. Вот и Воланд: совершает гнусные, аморальные поступки и сопровождает их высокопарной моралью («каждому будет дано по его вере» и т. п.).
Любопытно, что все эти потаенные смыслы «Мастера» стали доступны мне позже, когда я прочитал «Белую гвардию». Вообще, без этого романа мы никогда не поймем, почему культура XIX века стала для нас реликтом, и что случилось после 1917 года с теми, кто наследовал Достоевскому и Чехову. Патриот Мышлаевский с ядовитейшим сарказмом говорит о «мужичках-богоносцах достоевских» и «святых землепашцах, сеятелях и хранителях», хотя понимает даже в гневном ослеплении, что: «На Руси возможно только одно: вера православная, власть самодержавная!» А вот булгаковский Башмачкин без департамента (да что там без департамента — без государства) — Василиса. После того, как мародеры в шинелях с чужого плеча и ветхих николаевских мундирах забрали у него, члена либеральной «партии народной свободы», лакированные ботинки, калоши, брюки и пиджак, он вдруг «прозрел»: «… у меня является зловещая уверенность, что спасти нас может только одно… Самодержавие… Да-с… Злейшая диктатура, какую можно себе только представить… Самодержавие…» Сатира? Да, сатира, но характернейшая: именно так Булгаков разрешил затянувшийся на весь XIX век спор между Евгением и Медным Всадником (синонимом петербургскому памятнику Петру в «Белой гвардии» служит высоко вознесшаяся над Днепром статуя Владимира Великого с крестом в руках, за которой и прячутся мародеры).
Это не кто иной, как Медный Князь с крестом, насылает мародеров на Василису, петлюровцев на подрядчика Якова Григорьевича Фельдмана, большевиков на петлюровцев, и всех их вместе, включая «мужичков-богоносцев», — на Турбиных, русских дворян и интеллигентов. Торжествуют Февраль, Советы, немцы, Скоропадский, петлюровцы-«щенэвмэрлики», все они ниспровергают, отменяют друг друга, но зачем, почему?.. Ответ в эпиграфе: «И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими». Каковы были дела мертвых, таков и суд. Каковы были грехи живых, таковы и напасти. Именно эта мысль: «… каждому будет дано по его вере» (то есть, и Берлиозу, и Бездомному, и Сокову, и Мастеру, и Маргарите, и всем остальным) ‒ и получила образное развитие в воландовской части романа. Это ‒ моральный итог ХХ века. А сатира? Оставим лавры сатириков Ильфу и Петрову.
Андрей Воронцов