Молодой корреспондент районной газеты «Ленинская Загора» Валентин Банкомётов сразу после летучки неожиданно был вызван в кабинет редактора. Престарелый начальник, многоопытный журналист Андрей Петрович Бурмистров строго, но не зло посмотрел на подчиненного и коротко спросил:

— Ты сейчас чем там занимаешься?

— Готовлю отклики на последнее постановление...

— Отклики? Это хорошо. Это дело нужное. Без них никак. Но сейчас важнее другое...

Для человека современного само слово «отклик» может показаться непонятным и даже устаревшим. Но по советской традиции, сразу же после опубликования какого-либо важного акта партии и правительства в прессе должны появиться небольшие заметки от людей разных профессий и социальных групп, в которых в краткой форме оглашалось бы одобрение спущенной сверху инициативы.

Несмотря на скромный профессиональный опыт, Валентин уже знал, как варганится это газетное блюдо: садишься на телефон и звонишь в партком или профком. Ответственному лицу нужно объяснить, что, тыры-пыры, нужен отклик вашего работника на новое постановление, решение или пленум. От него ничего не требовалось, кроме имени, фамилии и должности откликнувшегося. Остальное было делом техники: любой журналюга за десять минут составит с пяток подобных текстов.

Этим и собирался в срочном порядке заняться Валентин, но его отвлекли от этого архиважного дела.

— Так чем же мне тогда заняться, Андрей Петрович?

Бурмистров, как одессит, хотя и ни на йоту таковым не являясь, ответил обескураживающим вопросом на примитивное вопрошание:

— Ты газеты читаешь, Банкомётов?

— Газеты? Какие газеты?..

— Да хотя бы и нашу?

— Не только читаю, Андрей Петрович, но даже и пишу!

Редактор нахмурил седые брови:

— Ну, ты не умничай! В последнем номере мы перепечатали материал из областной газеты. Там говорилось о награждении тружеников сельского хозяйства орденами и медалями. Там говорится и о животноводе из нашего совхоза «Погостовский». Ему дали трудовой орден, а мы знать не знаем, что это за человек. В правительстве, вишь, знают, а нам — хоть бы хны!

Корреспондент молчал.

— Короче, берешь ноги в руки и летишь в Погост. Напиши хороший очерк, покажи орденоносца с человеческой стороны, дай нам характер! Чтобы слова от зубов отлетали. И срочно! Володю я уже предупредил. Он ждет. И чтобы мухой!..

Вообще говоря, Бурмистров был журналист неплохой: незашоренный, опытный, здравый. Лет тридцать назад написал книжку — пособие для рабселькоров, которую и выпускнику журфака не вредно прочесть. Но иногда вдруг накатывало на него официозное рвение. Помнится, принимая Банкомётова на работу, он произнес глубокомысленный монолог о профессии, а закончил его пафосным восклицанием:

— Да... А редактировать газету должен коммунист. Так, и только так!

Банкомётов заглянул в свой кабинетишко, взял блокнот и ручку. Подумав, он переобулся в резиновые сапоги с теплыми поролоновыми вставками: мало ли чего, дело было в ноябре, и уже ударили серьезные морозы. Но в селе, как известно, грязи всегда хватает... Во дворе его действительно уже ждал Володя (кажется, всех редакционных водителей зовут этим именем). Этот же по совместительству был также и фотографом. Так что портрет для очерка был по его части. Уазик взревел и вылетел на трассу.

«Погост!.. — невесело размышлял Валентин. — Слово-то какое... неласковое... Почему я должен срываться с места и ехать за сорок километров в тьмутаракань?.. Вместо того чтобы обдумывать и писать свой роман не хуже, чем у Маркеса! А может... может, будущий очерк и станет нужным трамплином для продвижения в большую журналистику?.. Может, им заинтересуются в области и меня заберут в Москву? Я прогремлю на всю страну как человек, который дал всем настоящего героя? А что, ведь кто делает героев? Газеты. Кто бы знал о Чкалове, Маресьеве, Зое Космодемьянской, если бы не пресса?.. Надо только подать блюдо, а откушают его или нет — это зависит от моего профессионализма. А я — профи!..»

До сего дня Банкомётова, конечно, тяготила служба в заштатной районке. Тираж — пятнадцать тысяч. Кто ее выписывает и читает? Колхозники, работяги и райкомовские чиновники. В честолюбивых и не вполне чистоплотных планах его было вырваться из тесных стен редакции — например, стать инструктором райкома партии (комсомол в качестве ступеньки он даже не рассматривал). А там — другие деньги и другие возможности. Но ведь можно прыгнуть и благодаря журналистскому дару. Очерк заметят в области, а может, и в Москве. Имя Каравашкина станет нарицательным. «А что, — продолжал честолюбиво рассуждать Банкомётов, — всех героев создаем мы, журналисты. Написали о Стаханове — и он стал велик. Написали о Матросове — а может, он и не первым бросился на амбразуру? Но рассказали именно о нем... И может, действительно настоящие герои — корреспонденты, а не... Да, надо ловить момент! А там и до писательства недалеко. Напишу книгу о герое труда Каравашкине. Ее, пожалуй, охотно издадут. А там и мой гениальный роман подоспеет!..»

Так или примерно так мечтал корреспондент по дороге в село Погост. Между тем в воздухе начали порхать крупные снежинки, а скоро снег стал ложиться плотной пеленой. Володя матюгнулся и сбросил газ. Машина потащилась с медленной скоростью. От нечего делать корреспондент стал осматриваться вокруг и обратил внимание на руки водителя. На двух пальцах его были наколоты синеватые перстни, а из-под засаленного манжета куртки выглядывало восходящее (или заходящее?) солнце, под которым значилось насыщенное всяческим смыслом слово: «Север».

— Володя, а что, ты сидел? — беззастенчиво спросил Валентин: на журфаке их пять лет учили, что репортер должен задавать неудобные вопросы.

— Было дело, — буднично отвечал тот: видимо, на этот вопрос ему приходилось отвечать неоднократно.

— А... за что?

— Сто девятая.

Молодой газетчик был слабо осведомлен о статьях уголовного кодекса и вынужденно уточнил:

— Это за что?

— Ни за что. А вообще — причинение по неосторожности...

«Причинение?.. — с нарастающей тревогой подумал Валентин. — Травмы? Но за такое вроде бы не сажают. А если... Неужто смерти?..»

— Расскажи, как это было, — робко попросил он.

— Да как... — Володя неторопливо полез в бардачок, вытянул из открытой пачки сигарету, ловко затянулся от прикуривателя и продолжил. — Я ведь раньше при райкоме шоферил, возил и секретарей, но в основном хмырей из отдела культуры. А у них по всему району знаешь сколько ДК, клубов и библиотек? Х...ва туча. Ну и вот повез я как-то одну певицу на концерт в Денисьево и на повороте не вписался — скользко было, — ну и вдарились в столбик. Я обнялся с баранкой, а она — башкой с перманентом — бац! — через лобовое, и кирдык...

— Что, насмерть?!

— А то! — спокойно ответил водила, стряхнул пепел в открытое окошко и смачно сплюнул в убегающий асфальт. — Да не боись, теперь я уже не гоняю!..

Банкомётов уставился вперед и на всякий случай подтянул ремень безопасности на своем подрагивающем плече: дорога и сегодня была скользковатая. Более того, он вспомнил, как Володя обычно заезжает в редакционный двор: приближаясь к довольно узким воротцам, он не сбрасывал скорость, а почти на полном ходу вносился в вираж и лихо тормозил на задворках редакции. Теперь эти воспоминания были особенно безрадостными.

Однако до Погоста они добрались вполне благополучно, миновали белую заброшенную церковь и остановились у здания совхозной дирекции. В парткоме загорянского гостя партайгеноссе встретил хмуро:

— К Каравашкину? Ну, давайте! Флаг в руки! Пишите. Что вам еще делать...

К такому пренебрежительному обращению с представителями прессы Банкомётов уже успел привыкнуть. Это было не вполне справедливо. Дело в том, что в его редакции престарелый завотделом сельского хозяйства Трошкин с почетом ушел на пенсию, и эти обязанности во многом легли на плечи Банкомётова. Ежемесячно он ходил в сельхозуправление и брал там сводки о надоях молока по фермам района. Потом составлял таблицу и писал краткий комментарий. При этом результаты суммировались, и было видно, как по ходу дела одни фермы вырывались вперед, а другие отставали и скатывались на дно турнирной таблицы. Валентин чувствовал себя почти спортивным журналистом, который следит за результатами футбольных команд, которые то выбиваются в головную группу, то оказываются в аутсайдерах. В этой сельскохозяйственной гонке было что-то увлекательное, азартное. Сам того не замечая, Банкомётов превращался в ведущего репортаж о захватывающем состязании, в его лексике мелькали такие термины, как «лидеры», «пелетон»^[1], «группа преследования»...

Что интересно, ему нередко звонили из райкома, и из самих совхозов и колхозов, уточняя цифры. По-видимому, правильно складывать числа им было невмоготу. Интересно, что нередко в голосе звонивших слышалась искренняя обида, особенно если газета допускала неточность. Банкомётов, всегда прохладно относившийся к идее социалистического соревнования, осознавал, что в ней что-то есть. И слова Ленина о том, что газета должна быть не только коллективным пропагандистом и агитатором, но и коллективным организатором, неожиданно прозвучали для него не как пустой звук, а приобрели призрачный, но отчетливый смысл.

Вот и теперь, когда парторг завел унылый разговор о том, что дела «погостовского» совхоза освещаются не вполне достоверно, героика труда селян не показывается в полном масштабе, журналист коротко отпарировал:

— Ну вот для того я и приехал. Где можно найти орденоносного животновода Каравашкина?

При упоминании этой фамилии парторг немного поёжился и взглянул на визитера с загадочным выражением лица.

— «Животново-о-да»... — передразнил он. — Скотника! Где-где... Да на фирме (в деревнях это слово нередко произносят с такой, довольно пижонской, огласовкой) он, где же еще...

— А где ферма?

— Да вон. — парторг жестом показал на окно. — Отсюда видно.

И впрямь, на отлогом склоне виднелось протягновенное, приземистое сооружение, напоминающее тюремный барак. Снегопад закончился.

— Так близко? — обрадовался Валентин.

— Близко? Да этот овраг объезжать надо — это километра три в одну сторону. Да не забуксуйте: там у нас молоковозы вязнут...

— А если пойти напрямую? У нас времени в обрез.

— Попробуйте, — ответствовал парторг и посмотрел на Валентина не то с уважением, не то с сожалением.

Валентин почувствовал себя героем журналистского труда и отважно скомандовал водителю:

— Володь, значит, так: трогай в объезд. Куда сможешь подъехать, там и остановись. Нечего технику калечить. Я героя туда приведу. сфоткаешь его на фоне русской природы: на ферме чего снимать-то? А я... Пойду пешком!.. — и решительно, напропалую зашагал в сторону яра.

Склон оврага был покрыт слоем недавно нападавшего снега, кое-где уже схваченного ломким настом. Из белой хрустящей поверхности торчали стебли серо-коричневого бурьяна. Даже не понять, что за растения пожухли от осенних холодов. На подходе к ложбине, где летом тут должен был протекать некий ручей, снег под ногами стал ломаться, из продавленного наста выступала влага. Это было естественно: овраг же! Но, приглядываясь к цвету сочащейся из-под сапог влаги, можно было понять: это не вода. Да и запашок не обманывал. Как видно, животноводы не слишком морочились об экологически чистом навозоудалении...

Банкомётов поразмыслил и сделал десяток шагов в сторону, вверх по течению, и вновь попытался форсировать заснеженную преграду. Но там было примерно то же. Потом он принял еще несколько попыток перейти низину, но безуспешно. В какой-то момент он заметил, что удаляется от построек фермы, и двинулся вперед — на свой страх и риск. «Там, где мы бывали, нам танков не давали!..» — звучал в ушах задорный журналистский гимн.

Ноги проваливались под снеговой покров, бурая жижа холодила щиколотки и икры, облизывала резину голенищ; наконец, преодолев сомнения, он с разбегу перемахнул узенькое невидимое русло и почувствовал себя на относительно твердом грунте. Поднимаясь на бугор, он заметил, что жидкая грязь коснулась-таки девственно-чистой оторочки его сапог. Пришлось остановиться. Банкомётов безуспешно тер снегом загрязнившуюся желтизну поролона. «Вот черт! Ничего, дома постираю...»

Но все плохое проходит. И вот Валентин уже заглядывает в открытые ворота ферменного барака. В пахучей влажной полутьме он с двух сторон разглядел черно-белые и рыжие морды коров, пережевывающих затаренный в кормушки комбикорм. Коровы из узких, почти по их бока, стойл с любопытством взирали на незваного гостя, тянулись к нему, позванивая железными цепями.

«Да ведь все это действительно похоже на тюрьму, точнее — на концлагерь для крупного рогатого скота!» — мелькнула в голове крамольная мысль, но она вряд ли пригодится для будущего очерка о трудовых буднях героя-орденоносца.

Банкомётов неверной походкой двинулся — наугад — вперед, надеясь отыскать наконец и человеческое лицо. Его ноги то и дело запинались и заплетались, грозя обрушить журналиста пластом на нечистый настил. «Наверное, это от усталости, — решил он. — Шутка сказать, форсировал такую коварную преграду из говна!..» Но все объяснялось гораздо проще: дощатый настил давно не меняли, доски проваливались и требовали срочной починки. Метров через сорок в полутьме (глаза постепенно притерпелись к слабой освещенности, а нюх освоился с аммиачно-дустовыми миазмами) заблестели молочные бидоны. В ряду коров с одной стороны показалась неяркая полоса света: там находились бытовка и красный уголок. За столом сидели пятеро женщин в фуфайках поверх грязно-белых халатов; они пили чай и судачили о своем, о вечно бабьем.

— Здравствуйте! — бодро приветствовал сидящих корреспондент. — Я из газеты «Ленинская Загора».

— Проходите, — спокойно отозвалась одна из них; она была в очках и уже поэтому казалась более интеллигентной, из чего Валентин сделал вывод, что она тут за старшую.

— Вы, наверное, бригадир фермы? — предположил он.

— Я — техник по искусственному осеменению, — гордо возразила та, а Валентин внутренне вздохнул: «Бедные буренки! Даже живого быка им не предоставляют...» — Бригадир в правлении. (Вообще-то в совхозе это называлось дирекцией, однако все местные по-прежнему пользовались колхозной терминологией.) Но она скоро будет. А вы по какому поводу?

— Я... Мне нужно написать... Короче, мне надо поговорить с Владимиром Каравашкиным. Есть у вас такой?

— Есть, — без особого энтузиазма отозвались сидящие.

Банкомётову никто не предложил присаживаться, но не из вежливости, а из опасения испачкать его городскую одежду об засаленные телогрейки и рогожи, которыми были застелены лавки. На их лицах появилось такое же загадочное выражение, как раньше у парторга.

— Так могу я с ним поговорить? Он же награжден орденом.

— Награжден, — согласилась очкастая. — Только он с вами разговаривать не будет.

— Почему это? Он глухонемой?

— Нет.

— Так в чем же дело? — не понимал журналист причины столь неожиданной загвоздки. «Может, он диссидент местного пошиба? Не хочет огласки? А, кажется, понимаю: просто все они завидуют скотнику-орденоносцу!.. Ну, погодите! Я его разговорю во что бы то ни стало!.. За спецкурс по мастерству интервьюера у меня было пять баллов!..»

Женщины понуро молчали.

— Короче, так. Где мне найти Каравашкина? Я хочу видеть этого человека!

— Да там он, — и ему указали на противоположный конец барака.

Банкомётов (в армии он не служил, но в военных лагерях побывал) круто развернулся кругом и устремился вперед, но тут же услышал поспешные шаги за спиной — его догоняла самая маленькая, старая и замухрышистая доярка.

— Постой, сынок!

Он обернулся.

— Не станет Володя калякать с тобой...

— Почему? Он такой неразговорчивый?

— Да нет... Он... как бы сказать... маненько не в себе. Как говорится, с приветом.

— С приве-етом? — обомлел Валентин. — Так чего же тогда его орденами награждают?!

— А что, парень он работящий, тихой, скромный. Не курит, не пьет. Отчего же не отметить?

— Ну а... лет ему сколько?

— Маненько за тридцать.

— Женат?

— Так кто ж за такого блаженного пойдет?.. — она вздохнула и потупилась.

— И все-таки я попробую!

— Твое дело...

Он двинулся дальше во тьму, продолжая наступать на гнилые доски и запинаться, с трудом сохраняя равновесие. «А что, блаженный — это даже здорово. Теперь к религии отношение меняется. Это же какой выигрышный и небанальный набор качеств: молчун, скромняга, трудоголик, трезвенник! Молитвенник, наверное... Тайный схимонах. И орден как вишенка на торте!..»

На подходе к противоположным воротам он заметил какое-то лихорадочное мельтешение, раздались звуки перевернутого ведра и вил, упавших на бетонную поверхность. Скрипнули двери, осветив узкий проем, в нем испуганно мелькнула мешковатая темная фигура в ватнике. Валентин ускорил шаг и окликнул:

— Каравашкин! Володя! Постойте, я к вам!.. Нам надо поговорить!

Выбравшись на свет божий, он стал свидетелем поразительной картины: по пологому склону холма от него опрометью улепетывает скотник-орденоносец, отказавшийся от собственной славы. Одной рукой он придерживал шапку-ушанку, другой помогал своей эквилибристике, когда нога проваливалась в снежную яму. Можно было бы сказать, только пятки сверкают, если бы его кирзовые сапоги не были густо вымазаны в навозе.

Банкомётов некоторое время пытался преследовать робкого животновода, но, когда тот достиг ближайшего перелеска и скрылся в лозняке, он в бессилии остановился. Восхождение к олимпу журналистики откладывалось на неопределенный срок.

Переведя дух, молодой журналист неожиданно для себя перекрестился и побрел к дояркам — брать отклик на последнее постановление.