Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

На высоком берегу

Анастасия Евгеньевна Чернова родилась в Москве. Окончила Литературный институт имени А.М. Горького и аспирантуру при Московском педагогическом государственном университете. Кандидат филологических наук. Прозаик, литературовед, публицист, исследователь фольклора и творчества Николая Рубцова. Автор книг «Самолет пролетел. Рассказы и повесть» (2012), «Ветер с пыльных дорог. Рассказы и повести» (2017), «Долина детства. Лирика Николая Рубцова: национальные образы и символы вечности» (2018), «Великие княжны Романовы — истинные русские царевны» (2022), «Приключения Солинки» (2023) и др. Лауреат международных и российских литературных премий. Награждена медалями Преподобного Епифания Премудрого, «Николай Рубцов» и «За труды и заслуги» Перервинской духовной семинарии. Член Союза писателей России. Живет в Москве.

Потушив сигарету, Максим натянул резиновые перчатки и двинулся в продуктовый магазин. Неожиданно остановился. Прощупал в кармане пиджака твердый уголок и вздохнул с облегчением: банковскую карту не забыл, все в порядке. Это жена с утра промывала мозги: «Не забудь карту, не забудь купить хлеб и туалетную бумагу, гречки побольше, кофе, сыр, листья салата для Мальвины, купи сладкого крымского вина и бумагу, туалетную бумагу не забудь». Вот дура. Начиталась всяких там новостей...

Под маской было душно и мерзостно, словно полудохлая медуза, ткань влипала в рот и быстро, почти тут же, наполнялась горьким воздухом. Но все же Максим успел заметить и клочковатую ярко-оранжевую пену заката над сутулым козырьком магазина, и темный снег под ногами, весь в мелких желтоватых рытвинах. Эстет и мечтатель, печальный житель России, сорокапятилетний Максим Норкин, следуя наставлениям одного психолога, старался обращать внимание на мелочи и, соприкоснувшись, втягивать их в глубины своего сердца, чтобы, сохранив в тишине и покое, доставать иногда и тешиться, разбавляя будничную рутину теплым незатейливым впечатлением. Правда, здесь и тешиться особо нечем... Закат был слишком ярким, скорее зловещим и вульгарным, чем экзотическим, ну а снег — попросту грязным, истоптанным.

— Ты бы еще стихи писал, — едко заметила жена, когда узнала про психолога. — А как нам денег побольше заработать, он не сказал, нет?

— Сказал, — ответил Максим, — больше работать, меньше обниматься да в кино ходить... Не тратить деньги на косметику, не покупать кофе, молоко и сигареты...

— Так и знала, шарлатан твой психолог. И мастер очевидностей.

Она грохнула дверцей шкафа и пошла мыться в ванну, наполненную ароматной густой пеной и морской солью. Давно прошли те времена, когда они вместе смеялись и мечтали, дурачились, ужинали при свечах, разгадывали кроссворды... Маргарита — его судьба и крест, его страдание, печаль, блаженство...

Быть может, когда они заработают достаточно денег, то сядут на поезд и уедут из Ляпинского, поселка городского типа, в Москву — и там все будет по-другому, по-новому... Снимут квартиру, запишутся в спортивный зал и на какие-нибудь бесплатные курсы — таких в Москве много...

Робкие надежды на духовное обновление накрылись известием о пандемии. Когда стало понятно, что Москва откладывается надолго, если не навсегда — Маргарита даже не плакала, а стала как-то молчаливей, тише. Сосредоточенно тыкала кнопки телефона, просматривая новости, так же сосредоточенно резала салат и варила пухлые сардельки, отливающие искусственной розоватостью.

Максим же пристрастился лежать на диване и слушать в плеере какую-нибудь увядающую, мелодичную попсу. Ему мерещились прошлогодние букеты и облупленные, шелушащиеся старой покраской лазилки во дворе, поношенные костюмы, стертые сапоги...

Да, последнее время все ему стало казаться каким-то прошлогодним и просроченным. Даже этот магазин с блестящими, начищенными витринами и этот пышный закат, прощально горящий над тонкими соснами.

Памятуя указ жены, он сметал с полок как можно больше продуктов. Пакеты с гречкой — одним махом, целый рядок — и сразу в тележку. Затем хлеб и разные булочные изделия, из которых можно будет, в случае чего, сушить сухари, а еще — копченые сыры и разные консервы, а еще...

Для туалетной бумаги понадобилась вторая тележка, но тут ждало разочарование — почти пустая полка. Ну и дела! Едва успел схватить последние пять рулонов...

Кассирша, не поворачивая головы, назвала сумму. А дальше произошло непредвиденное: аппарат, приняв карту, кратко пискнул и замолк.

— Заблокирована, не действует, — все так же равнодушно отметила кассирша.

— Что? Да как же так! — возмутился Максим. — Вы знаете, мне пришла эсэмэска, что в связи с пандемией срок действия карты продлится. Да-да, так и написали. Как это понять? Просроченная...

Вытянул карту и, чуть сдвигая на ленте гору продуктов, словно бы они создавали магнитное излучение, препятствующее устройству работать стабильно, предпринял вторую, а затем третью попытку.

Аппарат упорно пищал, извергая неудачливую карту вон.

— Будете оплачивать? — вяло спросила кассирша. — Может, другой картой...

— Да где же я возьму ее! Другая карта! И куда теперь все это, и как... Что? Нет у меня налички, ни гроша! Ведь эсэмэску прислали, вы поймите... sms-предупреждение. Акция, елки-моталки... в связи с пандемией... автоматическое продление... В нашем государстве все происходит именно та-ак!

Пред мысленным взором уже промчалась страшная картина. Товар, который он добывал с таким азартом, подпрыгивая к высоким полкам, успевая сцапать последнее, — ему принадлежать не будет. А самое обидное — насколько все несправедливо! Ведь эсэмэска и правда приходила. Они просто не имели права вот так вот взять и заблокировать карту.

И тут откуда-то сзади, из очереди, раздался тонкий девичий голос:

— Постойте, дядя Максим. Давайте я сейчас оплачу, я могу, а вы потом отдадите. Не переживайте...

Феей-спасительницей оказалась соседка с нижнего этажа, всегда неспешная и вечно задумчивая Катюша, единственная дочка пожилой Елены Борисовны. Непомерно полная от какой-то болезни, она подошла и толстыми, отекшими пальцами отсчитала бумажные купюры.

На радостях Максим предложил ей свою машину до дома, но Катюша ответила, что ей еще надо забежать в кулинарию за пирожками. Сквозь тонкий прозрачный пакет просвечивали коробка овсяного молока, пачка макарон, конфеты «Му-му» и рулон туалетной бумаги.

«Так вот в чем дело... вот почему мне не хватило бумаги, — внутренне возмутился Максим. — Малейшая опасность вызывает у них панику. Начинают все тупо скупать. Лю-уди, одумайтесь...» Вслух же он только сказал:

— Ладно, Катюш, спасибо! Выручила так выручила. Сегодня же вечером перечислю на твою карту...

И тут она вновь поразила, но теперь уже необычностью своего ответа:

— А у меня нет карты...

— Что?

— Ну, мы не открывали счет. Без карт, так живем... Сегодня мама пенсию получила. Вот. — И она весело улыбнулась.

«Странная эта Катя, — размышлял Максим, — ей уже под тридцать. Живет с мамой. Никаких в жизни целей или достижений. Или хотя бы попыток... Правда, мы и сами... Не блистаем. Но этот город. Он словно сжирает энергию, еще летом приезжают москвичи, бегут на речку купаться. А какие они наглые, упитанные! И ничего их не интересует... Овощи. Нет, хуже овощей...»

Жена встретила у лифта. Была она при полном параде: в темном велюровом костюме, подчеркивающем ее талию, и в аккуратных белых тапочках-мокасинах.

— Что так долго? — недовольно скривилась она. — Замучилась ждать. Мальвинка уже в пути.

Потом она наклонилась к сумкам, и Максим ощутил мягкий аромат фиалковых духов.

Маша, или крошка Мальвинка, как ее шутливо звали в детстве за огромные синие глаза и пушистые светлые волосы, спадающие по спине классическими локонами, — единственная дочь Маргариты и Максима. И хотя сейчас ей уже исполнилось двадцать три года, детское прозвище сохранилось. Так звали ее и в школе, и в институте, и на работе — в крупной нотариальной компании. Словно татуировка, прозвище прочно вошло под кожу, оформляя пространство вокруг себя. С годами ее волосы стали темными, а глаза — карими, но Мальвина красилась под блондинку и носила контактные линзы голубого цвета. Так и осталась она той самой девочкой, эталоном худобы и миловидности. Ее мягкий голос звенел, словно тихий ручей, словно ветер над кронами деревьев. Конечно, родителям было непередаваемо больно и горько оттого, что их дочь, такая красивая и утонченная, вынуждена жить в этом убогом промышленном городке без всяких перспектив, городке, затерянном среди сосен, пестрым хвостом павлина раскинувшем свои панельные дома на высоком берегу тусклой реки, воды которой вбирали в себя пасмурное небо и тяжелые, химические облака.

Семейная жизнь Мальвины складывалась так же заурядно: вот уже два года она жила в отдельной трехкомнатной квартире со своим мужем Олегом. Сделав ремонт, в одной из комнат они установили плазменный экран во всю стену, а на пол положили пледы и пуфики.

— Наш домашний кинотеатр! — с гордостью доложила Мальвина.

В другой комнате соорудили оранжерею. Специальные агрегаты поддерживали необходимую температуру и влажность; цветы же — пышные лианы, редкие виды кактусов, тонкоствольные пальмы — создавали тенистый южный оазис, в центре которого располагался мини-бассейн с фонтанчиком.

Ну а третья комната совмещала спальню, гостиную и спортивный зал. Все сразу, поскольку кровать располагалась под потолком; зато внизу, вокруг лестницы, оставалось много свободного места. Выдвигался столик для чаепития, раскладывались батуты, чтобы кувыркаться и тренировать прыжки. Потолок, выложенный веселой мозаикой — голубое небо с облаками, — добавлял света и ощущения простора в эту тесную городскую обитель.

— Как мне жаль Мальвину! — вздыхала Маргарита, и здесь Максим был полностью с ней согласен. — Ведь они концы с концами сводят едва. Кровать под потолок пришлось повесить. На более просторную квартиру денег не хватило... И мы помочь ничем не можем. Сами нищие.

— Мы живем в России... чего ты хочешь... У некоторых вон трехэтажные коттеджи. У москвичей огромные зарплаты. А у нас... — поддакнул Максим и вдруг замолчал, остановившись перед окном. — Смотри... а что это она на белой машине приехала?

— А? О-о...

Во дворе дома уже парковался ослепительно-белый «Мерседес».

Дело в том, что у Мальвины было две машины — одна синяя, другая белая, и белая предназначалась для праздничных случаев и торжеств. Так почему же сегодня к родителям она приехала не на синей, как обычно? Может быть, что случилось?

— Мам, да ничего не случилось! — спустя пять минут, стягивая сапожки, потряхивала кудрями Мальвина. — Просто дай, думаю, застоялась в гараже. Праздничные выезды сейчас так редки...

— Как, разве вы с Олегом не ездите больше в развлекательный центр? Или погулять к Пизанской башне...

— Ма-ам, прошли времена, когда мы на выходных летали в Париж... Эпидемия... все так ужасно.

— Бедная девочка...

Маргарита обняла ее за плечи. Мальвина как-то сразу сникла, опустила голову и, прижавшись к маме, громко зарыдала.

— Что, что еще случилось?

— А еще пришлось сдать билеты на Кипр! Так и сидим теперь дома... безвылазно... Фильмы смотрим с утра до ночи...

— Могли бы начать учить новый иностранный язык, — разумно заметил Максим. Он не любил бурных сцен. — Конечно, жизнь не сахар. Но психолог говорит, что из плохих ситуаций, как из лимона, нужно уметь делать лимонад. А еще она говорит, что...

— Помолчи, пожалуйста, — оборвала Маргарита, — слушать тошно.

— Папа в своем репертуаре, — грустно улыбнулась сквозь слезы Мальвина.

Потом она еще некоторое время поплакала, но уже не так громко и горестно, а словно бы понарошку и, наконец успокоившись, глубоко вздохнула и пошла к зеркалу поправить макияж.

— Дочь, сейчас всем трудно и плохо. — Маргарита знала, в какой именно момент нужно говорить, а потому ее слова звучали весомо и убедительно, так, словно она снимала с полки мудрые книги в твердых переплетах, а затем, кивнув, ставила их перед человеком.

Неожиданно Максим подумал, что сама Маргарита осталась для него такой нераскрытой, запечатанной книгой... Например, он ничего не знал про ее детство и первую влюбленность. Потом он вспомнил странную толстую Катюшу и коварную карточку, но куда-либо бежать сейчас было лень, так же как и доставать из сейфа бумажные деньги. Целая морока. Шкафчик с деньгами закрывался на многозначный код, который невозможно было запомнить и который хранился далеко — как в сказке: в игле, а игла в яйце, яйцо в зайце, заяц в лесу... Кроме того, на плите доходил мясной плов, ворчливо закипал чайник и пахло кофейными сливками. Незатейливый ужин для него с Маргаритой. Дочка же берегла фигуру и вечером ела только листья салата, политые оливковым маслом.

За ужином Максим рассказал про карточку — как ее несправедливо заблокировали, хотя обещали продлить срок действия. Мальвина тоже поделилась неприятным событием: недалеко от ее дома открыли дом престарелых. Теперь ей приходится ходить мимо и видеть, как на скамейке в рядок сидят страшные старухи в каких-то драных халатах и вонючих тапочках.

— Дочь, они тоже люди... не надо так жестко, — строго ответила Маргарита. — Все мы когда-нибудь состаримся...

— Да, я понимаю! Но они так редко моются! Мам, это заведение чуть ли не под окнами у нас! Зачем? Почему бы не поселить их где-нибудь за городом? Потом, все же нужно поставить забор. Ну, я так считаю...

Вечер прошел тихо и незаметно. Потом неделя. И еще одна. Одинаковые, словно рельсы, недели скользили в пустоту, тускло поблескивая от весенних холодных дождей, под шум новостей и телевизионных передач.

Уже заканчивался апрель, когда Максим проснулся от душного ощущения бесцельности бытия. Вокруг разливался тревожный полумрак. Настороженно гудели провода, бесшумно в прохладном талом воздухе почковались опасные вирусы... Сама смерть наблюдала за их бездумной суетой — так просто, словно сидела на лавочке с пакетом соленых сухариков, купленных в ближайшем продуктовом магазине.

«Вот ей карточку не заблокировали, — подумал Максим и внутренне обжегся. — Конечно! Катюша... почти месяц прошел с тех пор...»

* * *

Утром, которое начиналось теперь позже, ближе к обеду, Максим сразу отправился к соседям. В кармане он нес деньги, а в руках — блюдце с кусочком торта от Маргариты. Только сегодня курьер привез этот пышный, облитый сливочным кремом и увитый изящными розочками, воздушный торт. Маргарита отрезала кусок и велела угостить соседей. Максим понимал, что с блюдцем на лестничной площадке он выглядит нелепо, но делать было нечего. По привычке он оглядел подъезд. Потертые ступени и серый день в тусклом проеме окна. Слякотная весна, наполненная грязью и страданием. В темном небе застыли облака, похожие на синяки.

Катюша с мамой, Еленой Борисовной, жили на третьем этаже, на уровне густой кроны деревьев, — пока еще, правда, ветви оставались обнаженными и тонкими, словно сеть, наброшенная на сумрачный город.

— Здравствуйте! — Дверь открыла Елена Борисовна, одетая в длинный халат, спадающий к полу свободными складками.

Протянуть конверт с деньгами и тут же попрощаться не удалось. Елена Борисовна настояла зайти на кухню и принять в ответный дар для Маргариты кусок рыбного пирога.

— Как здорово, что вы пришли! Это не случайно! — приговаривала она. — Вот именно сегодня!

— Добрый день! — мелькнула на кухне Катюша в каком-то детском платье в горошек, заканчивающемся у колен белой кружевной оборкой. — Я ведь только что чай заварила. Хотите чай? С пирожками и сгущенкой.

«Кря-кря-кря!» — требовательно раздалось из ванной. Настолько неожиданно, что Максим остановился и приложил руку к голове. Послышалось, должно быть.

— Ой, хотите — посмотрите... — Елена Борисовна приоткрыла дверь. — Там у нас уточка плавает. Еще зимой Катюша принесла. Кряшей назвали. Что-то случилось, бедняжка замерзала на берегу и не двигалась. А у нас вот отошла, корм специальный покупаем, да...

Крупная серая утка с зеленым ободком на шее деловито накручивала круги туда-обратно в ванне, почти доверху наполненной водой. Потом замерла и, привстав, похлопала крыльями.

— Кряша! — заглянула Катюша и чему-то легко засмеялась.

— М-да, — только и смог сказать Максим.

Он не привык, чтобы в городских квартирах жили утки. Еще бы слона завели. Или бегемота...

На кухне, чего и следовало ожидать, царил бардак. Правда, несколько необычный: кругом, даже на полу, были разложены миски с мелкими цветными бусинами, а сам обеденный стол был накрыт газетой и холстами.

— Катя готовит подарки для дома престарелых, — смущенно пояснила Елена Борисовна. — Не обращайте, пожалуйста, внимание. У нас беспорядок. Выкладывает картины бусинами...

— Просто чудо! Мама, мне не хватало денег на рамочки, уже думала, придется дарить так. А тут и вы с деньгами. Теперь куплю рамы... — подхватила Катюша.

Вообще, от всего жилища веяло беспросветным мраком и нищетой. Обои были с царапинами, а шторы пестрели от зацепок. Под столом, ковыряя лапой в миске с бусинами, сидел, видимо, виновник такого безобразия — мордатый полосатый котяра. Приход гостя кот воспринял равнодушно, ноль внимания...

— Вы думаете, им это все нужно?

— Конечно! На стену повесят! Как хорошо... У каждой бабушки над кроватью — своя картина. Повеселей так. А то ведь пасхальные дни...

Точно. Максим вспомнил, как мама, бодрая сердитая женщина с завитыми плотными кудрями, красила к этому дню яйца. Маргарита тоже вроде бы собиралась как-то раз, да стало неохота. Так и ограничивались покупным кексом (или он называется куличом?). А еще в этом году из-за коронавируса закрыли храмы. Хотя на службе он ни разу не был, узнать такую новость было неприятно и обидно. А вдруг ему бы захотелось на Пасху зайти и свечу поставить? Или фрески посмотреть...

— Ужасно, ужасно, — кивнул Максим, — то, что храмы закрыли. Каков беспредел! И так во всем полное дно, хуже некуда... не придумаешь...

— Знаете, грустить не надо. Пасха ведь все равно есть! Мы вот что придумали на праздник: ходили слушать колокольный звон. Ну да, просто вышли ночью, свечи зажгли, в таких специальных баночках, чтобы не погасли. Тропарь запели...

— А какой был удивительный свет утром! Вы видели? Нет? Солнышко играло... — Катюша закрыла глаза. — Знаете, так блеснет, а потом эдак. И золото прольется, а затем вспыхнет, но мягко, искорками... Нет, это видеть надо, не рассказать... видеть...

Потом, словно в танце, она взмахнула пухлыми ладонями и поправила заколку — блестящего краба, стянувшего ее светлые волосы в растрепанный бугорок на макушке.

— А все потому, — продолжила Елена Борисовна, — что живем мы с вами на высоком берегу. Благодать-то какая! Сосны, воздух... Знаете, это очень важно, на каком берегу город стоит. Так вот. Если на высоком — так и ветрами продувается, и все дорожки, все пути к небу ближе. Туда прям и ведут...

Она что-то еще говорила. А в ушах звучало одно, странное: «На высоком берегу». И виделись почему-то крупные хлопья белого снега, и ряд розоватых окошек, и лодка в золотых камышах. А еще тропинки, россыпи лесных цветов, мост из бревнышек и месяц в небе.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0