Так жалко!.. Обронила Вера Семеновна в ванной сережку золотую. Из рук выскользнула — дзень! — и будто провалилась куда-то. Вера, кряхтя от боли (колени больные, с двумя палочками из дома выходит!), все облазила, больше часа искала, ничего не нашла.

Загоревалась страшно. Сережки-то непростые — Димушка с первых зарплат деньги насобирал, удивил мамку — до слез! Вера как надела эти сережки, так в них и ходила, не меняла. Привыкла к ним. Глянет в зеркало (хотя на что там смотреть!.. старая, больная пенсионерка; волосы седые, блеклые, глаза выцвели, лицо в морщинах, и с каждым годом их все больше становится — никакие чудо-крема не спасают!), так вот, глянет в зеркало, а сережки — то камушком мелким сияют, что в центре золотого цветка вставлен, то дорогим металлом отсвечивают, а то вдруг пригаснут, заскромничают, мол, ничего особенного — неброские сережки, не королевские, на каждый день!..

Вера без них неуютно себя чувствовала. Талисман ее тайный — всегда Димушка при ней, а она при нем.

И тут такая досадная пропажа!

Ночью Вера плакала — сначала беззвучно, в подушку, после стала в голос выть, а потом разошлась, распустилась — рыдала и причитала: «Господи, не могу больше!..» Мало того, что глубокий инвалид по коленям (они сильно ныли в эту ночь — видно, к перемене погоды), так еще и никому не нужная, одинокая. И у Димушки жизнь не удалась. А с кого ему брать пример, если родители непутевые?! Руки-крюки, вон даже сережку выронила!.. Раззява!..

Ближе к утру, выплакавшись, Вера затихла. И заснула — крепко. И такое хорошее привиделось: лето зеленое, река искрится, и она вбегает с разбега в воду. Длинноногая, брызги веером, выше головы. О-го-го!.. И вроде Лена Чуйкина рядом, Зоя, еще девчонки с курса; хохочут, шалят, кричат что-то. А она плывет, так легко, свободно, и столько сил молодых в ней!.. Вера ныряет с наслаждением, вода выталкивает ее на поверхность сверкающей драгоценными блестками реки. «Надо же!.. Ничего не болит!» Правда, откуда-то она знает, что все происходящее — сон, сказка, которая скоро закончится. И Вера все цепляется «за воду», плывет, пытаясь продлить счастливое чувство.

Вот к чему такой сон?! Только душу рвать. Вера вздыхает, легонько массирует опухшие от ночных рыданий веки, осторожно спускает искривленные, уродливые ноги с постели.

Кое-как доковыляла до ванной. Открыла дверь и ахнула — на табуретке лежала сережка. На самом видном месте. Ну не было ее тут вчера! Вера еще умом не тронулась, она сто раз все осмотрела в ванной, тем более табуретку.

Взяла сережку, стала рассматривать. Да, она. Прижала к груди и замерла — счастливая!.. Волнуясь, — пальцы дрожали — вдела в ухо. И так к зеркалу повернется, и эдак. Это ангел-хранитель приходил и — помог! Больше-то — некому! «Спасибо, миленький, спасибо, родненький!» Значит, есть он, другой мир! Только люди не признают его, своим умом живут. А умишко-то — воробьиный!..

К вечеру приехал Димушка, привез ей огородного добра — на закрутку. Помидоры, морковка (дебелая в этом году уродилась!), перец болгарский, лук, «синенькие»; привез и банок семисотграммовых четыре упаковки, крышек «Хозяюшка», уксуса бутылку, масла подсолнечного канистру трехлитровую, сахара килограмм двадцать — в мешке. Еще привез пять сеток картошки — это Вере на зиму. Картошку она любит, но уже три года ничего у себя не сажает — из-за больных ног. Только астры у крылечка растут да оранжевые гвоздики у калитки.

Участок у нее маленький, а домишко почти игрушечный — на большее денег не хватило. Раньше Вера сильно переживала из-за минимализма, а сейчас думает: «Хорошо! Ничего лишнего». И ремонт дешевле ей обошелся, и коммунальные подъемные. Димушка все сделал — окна пластиковые вставил, сайдингом обшил, внутри обои новые поклеил. Сын на работу смекалистый, руки золотые, таких мужиков мало нынче.

«Чужое дитё кормит... Ишачит на эту старую кобылу», — горюет Вера, глядя, как Димушка ест. Как знала, все его любимое приготовила: борщ со свеклой, «ёжики» из риса, кисель и даже «орешки» со сгущенкой испекла.

Димушка ложкой работает, плетенку с хлебом к себе поближе подвинул, а Вера Семеновна внимательно посматривает на него, все примечает: и новую седину в черных кудрях, и потертый ворот голубой рубашки, которую она ему когда-то подарила, и темные круги под усталыми глазами.

— Как Раиса поживает?

— Нормально.

«Заманила такого мужика видного! И даже ребенка ему не родила!..» — Вера внутренне кипит. Не примирилась она с невесткой. То, что Димушка взял ее с дочкой, — ладно, всякое в жизни бывает. Но то, что она сильно старше его и, обманывая свекровь, вовлекла в ложь Димушку, навсегда отвратило Веру от невестки. Они вежливы друг с другом, общаются без скандала, но ни тепла, ни понимания нет. Раиса в домик Веры Сергеевны — ни ногой. Пирожка никогда не передаст! Да что там, привета от нее не дождешься!.. А с днем рождения поздравляет — так сквозь зубы цедит, будто робот металлический.

«Небось ждет не дождется, когда я сдохну. Навесила на сына свой грех, неизвестно от кого нагулянный, вот и горбатится Димушка столько лет на чужую кровь. Сначала в школе Кристину учил, теперь университет впрягся оплачивать. А деньги ему с неба не падают, он не олигарх какой».

— Вкусно, мам. — Димушка довольно улыбается. — Спасибо, на три дня наелся! Я закурю?

Димушка работает дальнобойщиком. Этакую махину вести — и ночью, и в дождь, и в снег, и по графику, и по срочному вызову. И питается кое-как, и отдыхает урывками. Рейсы и по десять дней бывают. Разве это жизнь?.. А главное — зачем эти лишения?!

А Раиса уже никого не родит Димушке — стара. А может, когда выходила за него, и не собиралась. Видит, Димушка добрый, безотказный, а она толк в мужиках знала, приемы освоила, как им голову дурить. Опыт-то каков: на семь лет старше!.. Раиса-искусница.

У Веры все клокотало, когда она видела, как эта гетера с Димушкой обращается — будто с бычком-несмышлёнышем. То прутиком, то кнутиком — взнуздала и повела. Э-эх!..

— Как там... — Вера замялась, подбирая слово, — отец?

Димушка счастливо просиял:

— Нормально! Привет тебе передает!

«Очень трогательно!» — внутренне фыркнула Вера. И спросила:

— Все пьет?

— Бросил.

— Закодировался?! — с некоторым даже торжеством выговорила Вера Семеновна.

— Нет, — разъяснил Димушка. — Бросил сознательно. Кровь в наркологии почистил, витамины проколол. Перешел в полную трезвость.

— Ну-ну... — Вера хмыкнула. — Хорошо хоть не в ИГИЛ[1]. Посмотрим, чем это закончится.

Своего «бывшего» она сто лет не видела!.. А овощи и картошка — от него. Живет в деревне, держит хозяйство и Димушке продуктами помогает. Раиса абсолютно безрукая (а может, придуривается?), так что все сырье перерабатывает Вера. По двести банок закатывает за сезон, когда и больше. Димушка потом закрутки и «бывшему» отвозит — они с отцом всегда отлично ладили, можно сказать, с роддома.

На следующий день вдруг позвонила Паша Ложкина и без предисловий:

— Вера, можно я у тебя переночую? Меня к кардиологу в вашу больницу направили, а талон на самое утро дали.

— Конечно, приезжай! И не вздумай никаких гостинцев покупать, не трать деньги, мне Димушка навез всего, тут можно человек двадцать прокормить!

У Веры всегда чисто, она с детства опрятность любила — так мамой было заведено. Но тут, ожидая редкую гостью (с Пашей они вместе в пединституте учились, на заочном), Вера еще больше домик принарядила. Занавески новые, салфетки, скатерть — полный парад.

Пашу она видела четыре года назад, на встрече выпускников. Нынче их пединститут закрыли, на здании с античными колоннами вывеска коммерческого банка «Возрождение». Из группы у них двое умерли от рака, Галя Возникова — от инсульта, остальные, слава богу, живы. Постарели все, некоторых не узнать, а вот Паша выглядела — высший класс! Это Вера явилась с палочкой, без «третьей ноги» — никуда...

Паша приехала под вечер и, несмотря на предупреждение, с подарками: чай в красивой коробке, конфеты.

— По виду и не скажешь, что болеешь, — не удержалась Вера. — С такой прической — хоть в депутатки! Костюмчик, макияж — выглядишь на пятьдесят лет, не больше.

— Пыль в глаза!.. — довольно смеялась Паша. — Думаю: увидят такую красоту, пожалеют — может, лекарства получше выпишут, скажут, рано тебе еще помирать...

Все у Паши прошло благополучно — и врач был в настроении, и обследование на дорогом аппарате сделали, и прогноз утешительный, можно «нестабильность» таблетками скорректировать. Испугалась болезнь моложавой пациентки!..

Вера уговорила гостью остаться на ночь: «Что ты потащишься в свою тмутаракань по темноте? Отдохни, с утра двинешься».

На радостях Паша оттеснила Веру от плиты и такой шикарный плов с овощами состряпала — пальчики оближешь!.. Ароматы — о-о-о!..

— Паш, а давай выпьем? — вдруг пришло Вере в голову. (Вот никогда она этим не увлекалась, а тут ее разобрало — чужая удача раззадорила.)

— Давай! — Паша вообще гулянки любила, а тут и повод — за встречу и успешную поездку. — А что у тебя есть?

У Веры, как у всякого непьющего человека, было много чего: целый шкафчик с разномастными бутылками. Некоторые лет по пять стояли. Тут и подарки от администрации «ветерану труда», и «гонорар» за решение варианта ЕГЭ малограмотному выпускнику, и на юбилей свой она спиртное покупала, да не все выпили, и по акции в магазине ей что-то в нагрузку навязали, и самогон Димушка привозил, и молодое вино от соседки — «полностью натуральный продукт» — тут же припрятано.

— Тебе можно бар открывать, — ахала Паша, пересматривая бутылки. — Ты что будешь? Крепкое или легкое?

— Лучшее!

Кагор под плов, наверное, не очень правильное сочетание, но у Веры еще был сыр дорогой, яблоки спелые, груши, сливы огромные, орехи грецкие нового урожая. Шикарный стол получился — и сытный, и красивый.

Вечер теплый, долгий, и на душе — покойно-покойно. Пили по глотку из старых хрустальных бокалов, утопая в уютных, обволакивающих креслицах. Вера не захмелела (ну сколько она там выпила? пятьдесят грамм?), а так, чуть поплыла, и такой ей родной Паша показалась!

— Паш, вот мы с тобой старые тетки, жизнь прожили. Скажи, а ты веришь в ангела-хранителя?

— Верю, — отвечала гостья. — Я вообще человек злой, недобрый. — Паша сделала предупреждающий жест рукой, отметая возможные возражения. — Не спорь, я-то себя знаю! И вот задумаю каверзу, страшную месть, в деталях ее проработаю, внутри у меня шурум-бурум, сердце в горле колотится! А мне будто шепчет кто-то на ухо: «Не делай! Отступи!» Время проходит, и вижу: правильно не ввязалась! Это ангел-хранитель меня отводит.

— И я верю, — вздохнула хозяйка и рассказала случай про сережку.

Паша поудивлялась. Они еще чуть-чуть выпили.

— А знаешь, — раздумчиво сказала Вера, — однажды я решила покончить жизнь самоубийством. Это на втором курсе было, в установочную сессию. Мы дружили с парнем со школы, четыре года. Сначала по-детски, потом по-взрослому. Он все обещал жениться, и я ему верила как себе. Не береглась. И — забеременела. Говорю ему: «У нас ребенок будет!» А он: «Ты что надумала?! Не надо нам его!»

Приехали мы на сессию в институт, пошла я в больницу, избавилась от ребенка. Да так неудачно, варварски мне сделали! Врач сказал: «Сожалею, но детей у тебя никогда не будет».

И захватило меня страшное отчаяние!.. Любви нет. Будущего нет. Все, что было мне дорого, растоптано. Иду, думаю: брошусь с моста. (Помнишь, недалеко от института старый мостик? С чугунными решетками. Там еще поезда внизу ходили.)

Зима серая, без солнца. А на душе — такая ледяная тьма, что мне абсолютно нестрашно было умирать. Я только себя тормошила: скорей, скорей!..

Пришла я на мост поздним вечером, когда нет народу. И только хотела исполнить свое намерение, как вдруг, откуда ни возьмись, появляется Лена Краснолуцкая. Мы с ней никогда близки не были, даже здоровались через раз. А тут ни с того ни с сего Лена вдруг начинает мне что-то горячо молотить: про сессию, про то, что Конкин нас всех подставил, про пересдачи, как ей неправильно практику оформили, потому что завидуют, и прочее, прочее.

Она что-то говорит, говорит, а я половину даже понять не могу. А сама думаю: «Откуда она взялась? Точно же никого не было, когда я решила вниз броситься. Она будто из-под земли выросла». Я Лене отвечаю механически, поддакиваю, а она все молотит, в глаза мне заглядывает, о своей мелкой нужде печется. Про какие-то шпаргалки, зачеты «автоматом», про приметы надежные («Перед экзаменом никогда голову не надо мыть, доказано!»). И столько в этой мелкоте жизнелюбия, веселой глупости, что я невольно стала входить в ее заботу и постепенно, постепенно выбираться из ледяного погреба, из «подвала», куда меня заточило отчаяние.

И — вышла! И больше никогда к этому черному состоянию не возвращалась. Беды и горя и после много было, но вот этой сладостно-затягивающей воронки смерти — никогда. Как отрезало!.. Я думаю, Паша, что тогда, на мосту, это мама была моя покойная. Но явиться в своем образе она не могла — я бы испугалась или с ума сошла. Вот она и приняла вид Лены Краснолуцкой.

Вот так отвел меня ангел-хранитель от беды. А я уже записку предсмертную написала, в сумочку положила. Вот до какой крайности дошла!..

Вера Семеновна замолчала.

— Что же дальше было? — полюбопытствовала Паша. — Или... Тебе трудно об этом говорить?..

— Нет, почему же? Все ушло, отболело. Я как о посторонней сейчас рассказываю.

Парня, которого я любила, звали Петя. Наши дома в деревне напротив стояли, чуть наискосок. Вернулась я домой, пошла в сельмаг — хлеба купить, спичек, еще что-то по хозяйству. И столкнулась с Петей нос к носу возле клуба — он тоже к родителям приехал. Полушубок нараспашку, кубанка заломлена, румянец — во всю щеку. Куда там — первый парень на деревне!.. И как ни в чем не бывало подмигивает мне: «Ну что, Веруня, в загс? Созрела?» Я вспыхнула вся — от счастья! А он: «Какая ты наивная!.. Я пошутил, глупенькая».

И через две недели вышла я замуж за Володю-тракториста. Тогда это модно было: выходить назло. Помнишь, какая я была симпатичная? Мама у меня — красавица, от нее все. Лицо — чистое, глазищи огромные. Фигурка у меня как у статуэтки была, любо-дорого посмотреть. Куда что и подевалось нынче?.. Вся поморщенная, обезьяна обезьяной стала.

Володе я давно нравилась, он за мной так бережно, благоговейно ухаживал!.. Да что там — любил он меня!.. А я ему жизнь сломала, сделала его несчастным.

Вышла замуж, всё чин чином. А вскоре Петя из города приехал. Я была дома, у отца; прибегала к нему то постирать, то приготовить — отец после мамы так и не ужился ни с кем. Тяжелый у него характер. Однолюб! Я в него, наверное. А мама умерла от крупозного воспаления легких, сильно простудилась на ферме.

Отец рядом с мамой был другим человеком — нежным, веселым. А когда любовь теряешь, какая это несправедливость жизни, трагедия. Не каждому этот крест под силу.

Вечером Петя постучал в окно, я вышла. Он лишь глянул на меня, и вся моя гордость рухнула. Я, уже замужняя, пошла с ним гулять в вербы — за огородами у нас росли. Отец по тропинке гнался за мной с ремнем, обзывал всяко. Ну что делать... Не послушала я отца, опозорила семью.

Шла я с Петей и умом понимала — не нужна я ему! Он забавляется, на мне свою силу пробует — наплюю на закон человеческий я ради него или нет?..

«Ну и пусть, что погибну!.. Зато разочек с ним побуду!»

Конец января, звезды яркие, как волчьи глаза, горят, снег лежалый хрустит.

Годы и годы прошли, а я эту ночь в памяти хранила. Звук его шагов — уверенных, четких. Дыхание его жаркое, желание сильного, властного человека. Как я могла ему не покориться, если каждый день о нем грезила?! Шарф его колючий шерстяной — чуть не задохнулась в нем. Шепот его, крик мой сдавленный.

Что-то страшное было в этой ночи, в мрачных силуэтах деревьев, в равнодушной, беспощадной тишине.

Замужем я не удержалась. Не любила я Володю и даже видимости создать не смогла. Сравнивала его все время, и все мне казалось — не то! А может, я себя намеренно заводила, цеплялась за прошлое, на что-то надеясь?.. Ну хотя бы еще на одну ночь, такую, как тогда, в вербах.

Володя начал пить, закатывать скандалы. И сын (это было чудо — вдруг, нежданно, я родила Димушку!) не удержал семью. Муж в сынишке души не чаял, таких нежных отцов — поискать. Димушка на него очень похож внешне — ничего от меня не взял. И к отцу он страшно привязан, с пеленок. Они всегда между собой ладили, я им только мешала.

Ушла я от Володи. Из-за пьянки, а больше из-за того, что не любила его.

Он так и не женился. И я замуж не вышла больше. Теперь думаю: а вдруг он и был моей судьбой?! Если бы я была добрей, уважительней, может, и семья бы у нас сложилась?.. Или — сердцу не прикажешь?..

Стала я жить у отца в доме. Тогда телефоны были редкостью в деревне, и мать Пети приходила к нам звонить ему — он работал на северах. Я пряталась за занавеской и подслушивала. Все о нем знала! Что на буровой его ценят, зарплата хорошая, жена замечательная, красавица. Экономист-плановик по профессии. Один за другим у них три сына родились.

Ни разу он про меня не спросил!.. Хотя мать ему говорила, что от нас звонит.

Потом наконец провели им телефон, и тетя Даша перестала к нам ходить. А я жила этими разговорами — раз в неделю они созванивались. Жизнью Пети жила, не своей. Детей его по именам знала, все их болячки, когда у них зубы первые полезли, кто во сколько месяцев ходить начал, какие прививки сделали...

Вот зачем это мне?! Я уже догадывалась: это болезнь, мания. Дурость, проще говоря.

Наконец я уехала из деревни. Устроилась в школу, Димушка — при мне. За всю жизнь накопила денег на этот домик. Отец мне помогал. Вот так и жила...

Вера выговорилась и замолчала.

Молчала и Паша. Потом сказала:

— Ну чего ты так... Душу себе рвешь. Надо жить настоящим, каждому дню радоваться! Вот мы сидим общаемся, это же — счастье!

— Ты, Паша, меня утешаешь, и правильно делаешь. А мне, когда я одна остаюсь, страшно!.. Как прошла моя жизнь? Через пень-колоду!

Но в Бога я верю, и в ангела-хранителя — тоже. У меня болезнь колен, что я только не делала, где только не лечилась — ничего не помогает! Осталась только операция, и то без гарантии, что лучше станет. Вот я и ползаю по миру с двумя палками.

Единственное облегчение — когда на коленях стою. Молюсь, жизнь свою вспоминаю. Все у меня было: красота, молодость, училась я хорошо! Ангел-хранитель меня берег. А вот не хватило мне чего-то, чтобы жизнь правильно построить. Если бы снова начать... О-о-о!.. Не во мне дело, не для личного счастья хотела бы я ошибки поправить! Хотя счастья — ой как хочется! Другие вон внуков нянчат, а у меня, кроме кота, никого нет.

У Димушки жизнь не сложилась — своих деток Господь не дал. Да...

В старости разве деньги нужны? Нет! Хочется быть красивым примером. Радости хочется! Легкой походки! Доброты! А жестокость еще никого лучше не сделала...

Больше недели Вера Семеновна закрутками занималась, но как-то механически в этот раз, без вдохновения — о другом думала. Проводила Пашу и решила: надо непременно к родителям на могилки съездить, посмотреть на свой дом и к Володе зайти. Поглядеть на него.

Вера все прикидывала, как свое желание Димушке объяснить, какой предлог сочинить, чтобы он ее отвез. На могилках она редко бывала, на Пасху, и то не каждый год, — сын за ними ухаживал. А тут вроде и причины нет, а она собралась.

Но все разрешилось просто — Димушку хозяин отправил в дальний рейс, и пришлось Вере добираться самостоятельно. До автостанции такси вызвала, а до деревни маршрутку пустили. Остановка как раз возле церкви, и кладбище рядом. А уж получится ли на свой дом поглядеть и на Володю — это как выйдет.

Родина!.. Затрепетало у Веры сердце. Маршрутка полупустая, и она вольготно расположилась, приникла к окошку. Давно у нее не было одиноких путешествий. Вроде бы рядовое дело — из райцентра сорок пять километров пути, а сколько воспоминаний, чувств ее захватило!.. И дорога такая ладная. Убранные поля с золотыми катушками соломы, овраги, поросшие кудрявым, цепким кустарником. Ленты обмелевших рек с камышами по берегам, выгоревшие пригорки и синий, далекий горизонт.

День как по заказу выдался: солнечно-ласковый. Дорога свободная — редко-редко машина навстречу. А в их сторону — вообще никого.

Недолго она на кладбище побыла — не любительница она таких мест, — и к дому своему кое-как доковыляла. Грустное зрелище: никто в нем не живет, заколоченный стоит, согнулся, как старик. Наличники резные отец делал, ни у кого в деревне таких не было. Надо бы забрать, а куда?..

«Люди поумирали, чего ж о досках жалеть!» — вздохнула Вера.

Там, где жил Петя, прогалина, заросшая бурьяном. Хозяева давно уехали, усадьбу на дрова продали.

Улица низенькая, неширокая, половина домов нежилых. А когда-то была самой бойкой в деревне, председатель колхоза тут построился, потом завфермой, асфальт здесь раньше всех положили.

Стояла Вера посреди улицы, смотрела на уцелевшие усадьбы, думала: «Когда-то за каждыми воротами кипела жизнь, была своя семья, своя история. Кто-то справней жил, кто-то бедней, у кого-то больше счастья, а у кого-то — скорбей и неудач. А теперь — как после моровой язвы. Все вроде есть — и дорога асфальтированная, и газ провели, только люди пропали... Пенсионеры одни доживают».

Вера, переваливаясь с ноги на ногу, опираясь на палки, побрела в гору — к церкви, на остановку. Храм несколько лет назад отремонтировал олигарх областной, но не помогло ему это — сын от наркотиков умер, бизнес разорили конкуренты, а сам богач с ума сошел. Во как бывает!.. Страсть Божья!.. Вера знала, что открывают церковь редко, священник приезжал из района только на большие праздники.

Погруженная в думы, она вздрогнула от краткого бибиканья. Обернулась — прямо за спиной мягко катила дорогая машина. Парень молодой высунулся:

— Бабушка, вам далеко? Давайте подвезем!

Бабушка!.. Это звание еще заслужить нужно! Не бабушка она, обыкновенная старушка.

Девушка на переднем сиденье — Вера зорко взглянула на нее — добрая, улыбчивая. И не сильно накрашенная.

— Ребята, — сказала она с чувством, — дай Бог вам счастья!.. На всю жизнь!.. А надумаете жениться — деток здоровых побольше. Не иначе Господь вас мне послал!.. Подвезите, пожалуйста, сама никогда не дойду. Далековато отсюда, километра два будет, за школой, направо.

Вмиг они ее домчали, как на крыльях.

И вот она стоит у ворот. Придирчиво смотрит, по-хозяйски. Не шикует Володя, денег особых нету, но и в нищету не впал — штакетник в палисаднике по струнке, дом обит — цвет как у нее. Значит, Димушка делал! А ей ничего не сказал, утаил.

Нажала на щеколду, толкнула калитку. Первое, что в глаза бросилось и от чего она уже не могла взгляда отвести, — бельевые веревки, на которых стираные вещи аккуратно развешаны. И постельное, и рубашки, и носки с трусами, футболки разноцветные, штаны, еще какое-то тряпье.

«Взял кого-то!.. Бабу принял». — И сердце ее обожгло такой горькой обидой, что она чуть не заплакала.

Из-за дома вышел Володя — в клетчатой рубахе с длинными рукавами, камуфляжных штанах, с ведром спелых помидоров. Постарел — кудри белые-белые, высох весь, как стручок, одни жилы.

— Здравствуйте.

Он сказал ей «вы», как чужой, и поставил ведро у ног.

— Здравствуй.

Они помолчали.

«Дура! — корила себя Вера. — Припёрлась сюда, калека, а как назад?!»

«Явилась все-таки».

Как просто он на нее смотрел! По-житейски. Будто они вчера расстались.

Вера так ослабела, что не могла с места двинуться. Строго кивнула на веревки:

— Стирает тебе кто?

— Машинка.

— Димушка ничего не говорил!

— Да я только вчера подключил.

— Ясно.

«Упаду сейчас».

Вера, закусив губы от боли, схватилась за перильце.

Володя кинулся, поддержал ее. Тяжело опираясь на его руку, она медленно стала подниматься на высокие ступеньки. Было стыдно своей немощи.

— Учти, я к тебе насовсем приехала, — неловко пошутила Вера.

— Угу, разберемся, — буркнул Володя.

И непонятно было — всерьез он говорил или просто так, для поддержания разговора.