* * *
Под Новый год над Киевом (по слухам)
Вороны, черной тучею клубясь,
Орали так, словно с нечистым духом
Решили взять над миром этим власть.

Махнешь рукой — орут, как и орали.
Ружье нацелишь — нету ни одной.
Перо найдешь — оно из адской стали,
Клейменное — бесспорно! — сатаной.

Его бастарды, правду попирая,
Поверив в исключительность свою,
Знать не хотят, что мир идет по краю,
У жизни оказавшись на краю.

Тому, кто на вражде сосредоточен,
Кому в пример фашистский «волчий крюк»,
Неплохо бы запомнить, между прочим,
Что значит слово русское «каюк».

Оно умеет злобные порывы
В сырую землю намертво вгонять,
При этом усмехаясь незлобиво,
Мол, жили так и будем поживать,

Держа в уме родное понизовье,
В котором наши явь и забытье,
И древнее, но верное присловье:
Где запах тлена, там и воронье.


* * *
Опять бойцы на танковой броне
К десанту, как приказано, готовы.
Еще не время думать о весне:
Взметает ветер снежную полову.

Да и морозец давит — будь здоров!
Ему во все века не жаль пехоту.
Но греет Богородицы покров
Всех тех, кто помолился Ей с охотой.

Кого сейчас по-братски ни спроси,
Любой солдат уверенно рассудит:
Победа, что нужна Святой Руси,
Как и во все века, за нами будет.

Вот почему в согласье с ним и я
Хочу сказать, нисколько не зверея:
Страна моя не мальчик для битья,
Она сама кого угодно взгреет.

Все чутко ждут одной команды: «В бой!» —
Когда уже нельзя ушами хлопать,
И каждый танк оставит за собой
След гусениц и дизельную копоть.

И в этот миг почудится в ночи
Тому, кто возвращается с гулянки,
Что где-то в отдалении звучит
Суровый марш «Прощание славянки».


* * *
Я думаю, что каждый знает,
Будь нищий он иль толстосум:
Не ум душою управляет,
Душа ответчица за ум.

О камни биться и о скалы
Удел волны, чтоб сильной стала.
Вот и Россия бьется снова
За свой удел, Христово Слово.

И вновь звучит подсказкой строгой
Один завет из прошлых лет:
Где нет любви и веры в Бога,
Там и в бою победы нет.


* * *
Сердце ль свое онемечим,
Лестью чужой подсуропив?
Нечем хвалиться ей, нечем,
«Постхристианской» Европе.

Вот и шпыняет Россию,
Словно золовка невестку,
Что бы та ни попросила,
Делает, как бы в отместку.

И, одурев от злоречья,
Не понимает, похоже,
Что никогда онемечить
Русскую душу не сможет.

Мы не давали обета
Мыслить о Господе худо.
С нами копье Пересвета,
А не веревка Иуды.

Не похвальба это, что вы!
Нам ли хвалиться, к примеру?
Просто мы биться готовы
За православную веру

В память небесных заслонов,
Русь охранивших с Пречистой
От горделивых тевтонов
И бесноватых нацистов.


* * *
Темно, темно, темно... хоть не смотри в окно.
Увидишь где просвет — и вот его уж нет.

И птицы — ни одной не слышно, что ни пой.
Словно в глухой ночи пригрелись у печи.

Закрылись на крючок, и всё! Шабаш. Молчок.
Понятен сей исход: война! Война идет,

И ширятся бои, как правду ни таи,
И мы, нуждаясь в них, ждем сводок фронтовых.


* * *
Рожденный для пастушеской свирели,
Для дум уединенных в тишине,
Могу сказать, что я под вой метели
Все чаще размышляю о войне.

Живу, живу, а все не понимаю:
Куда уходит разум от людей?
Душа молчит, от горечи немая,
Молчит, как снег, застрявший меж ветвей.

Мне кажется, дорога захромала,
А следом конь подкову потерял.
Земная нечисть нагуляла сало,
Но ведь и русский мир не исхудал.

Святую Русь, что сердцу часто снится,
Хранят в своих запевках соловьи.
Так некогда хранили за божницей
Все, что касалось дома и семьи.

Теперь и мне досталось по наследству
Острее и больней воспринимать
Столь нужный всем закон добрососедства,
Тот самый, что нарушил враг опять.

Людей к пещерной жизни приучая,
Смущая личной выгодой умы,
Наш век уже страшней, чем век Мамая,
Как некое подобие чумы.

Не той, средневековой, — много хуже,
Чумы духовной, смерть несущей всем:
И тем, кто видит небо только в луже,
И тем, кто жить намерен без проблем.

Что ж остается к славе нашей вящей?
Растить детей, врагу давать отпор
Да о родной земле молиться чаще,
Чем делали мы это до сих пор.


* * *
Как трудно бывает хотя бы на час
Забыться в немом созерцанье
Невидимых нами иль зримых для нас
Красот и глубин мирозданья.

И только у моря под летней луной,
Наверное, можно веками
Сидеть и смотреть, как волна за волной
Размеренно бьются о камни.


Стихи о Катулле

Под луной всему есть мера — и витийству, и загулу.
Кто приветствовал Гомера, тот не станет чтить Катулла.

Словно язва прободная для толпы влюбленность дурня!
Мир и так прекрасно знает, что душа не пепел в урне.

А стенать и суесловить, что красотка изменила,
Все равно что в изголовье у нее стоять ревниво,

Все равно что на коленях перед ней прилюдно ползать
Иль, рыдая в исступленье, слать проклятья и угрозы.

Нет, умишко незавидный у того, кто страстно любит...
За талант всегда обидно, если сам себя он губит.

Но что странно, даже Цезарь, несмотря на эпиграммы,
Не велит его зарезать и, как падаль, сбросить в яму.

Император, тогу сбросив, неужели понимает:
Кто кого в стихах поносит, тот того и прославляет?

У кого же злое сердце? У тирана иль поэта?
Кто, Гораций иль Проперций, объяснить сумел бы это?

Омерзение и только для души стихи с грязцою...
Рим устал от кривотолков, но он знает за собою:

Много царственных шкатулок сохраняет вместо блесток
Откровения Катулла с их любовным перехлестом.


* * *
На востоке погремело, озарило дальний стог,
И тихонечко, несмело теплый дождь всплакнул чуток

О цветах, что отпылали раньше срока летним днем
Иль подкошенно упали, борзым стоптаны конем.

Кто седлал его, неволил, кто стегал кнутом бока,
Нагоняя ветер в поле, словно зайца-русака?

Подскажи, печаль земная, коль окликнула меня.
Впрочем, что ж, ответ я знаю. Это я седлал коня.

Это я кнутом гнедого так охаживал, что он
На скаку терял подковы, на лету пугал ворон.

Из двадцатого столетья в двадцать первое спешил.
Как домчались, не заметил. Оба выбились из сил.

Был задор, остался сгусток неразумных дел и слов
И мучительное чувство погибающих цветов.


* * *
Душой незнамо где витая,
Но зачастую зная все же,
Поэт и в Польше, и в Китае
Сложить любую песню сможет.

А вот пропеть о Кудеяре,
Словно себя оплакать горько,
Забыться в песенном угаре —
Тут русским надо быть, и только.


* * *
Все мы, все — народ единый, и равны друг другу все
С незапамятной годины, словно спицы в колесе.

Хорошо, когда нас много, плохо, если мало нас,
Тех, кто верно славит Бога, а не тех, кто гробит нас.


* * *
Стою в метель у перекрестка,
Где светофора красный глаз
В морозной дымке, в снежных блестках
Драконьим кажется сейчас.

Еще чуть-чуть — и пыхнет пламя
Из пасти и повалит дым
Такими черными клубами,
Что мир исчезнет вместе с ним.

А может быть, и не исчезнет,
Коль свет зеленый скрасит путь,
И станет жить нам интересней,
Возможно, радостней чуть-чуть.

Все, что пугает и чарует
Мечтой, меняющей окрас,
Не может дать нам жизнь вторую,
Но с вечной жизнью ссорит нас.

Так думать вовсе не зазорно,
И не о том ли говорят
Бодряще-звучные клаксоны
Машин, что выстроились в ряд?


* * *
Мир людской на лжи замешан, все мы смертны, коль грешны.
До седых волос, проплешин ощущаем груз вины.

Все, что есть, дарует Небо, человек в долгах и тут.
Без воды, огня и хлеба только ангелы живут.

Но распев церковных гимнов утверждает много лет,
Что душа богоприимна у того, кто любит свет.

У того, кто любит ближних, кто с врагами веры строг,
Кто скворечник к старой вишне по весне приладить смог,

Кто гадать, чей суп пожиже иль погуще, не учен,
Пусть он кем-то и унижен или даже предан он.


* * *
Придавленные тяжкой высотою
Московских зданий с окнами в закат,
К подземке люди движутся толпою,
И я тащусь по ходу наугад.

Любители газетных объявлений,
Рекламного и прочего огня
Бредут со мной, как призрачные тени,
И пивом заливают скуку дня.

Сбивает ветер под ноги сырую,
Бензином отдающую листву,
Да только вот никак не подберу я
Попутный шаг, когда в толпе иду.

Желая сделать к Богу путь прямее,
Обидно подмечаю за собой,
Что я смотрюсь порой хромых хромее,
Поскольку бит, и крепко бит, судьбой.

Изведавший и вёдро, и ненастье,
Нет-нет да и задумываюсь вновь:
Куда уходят беды и напасти,
Когда приходит поздняя любовь?

Одно лишь помню, следуя движенью,
Держа в уме подземный переход:
По вере, что дается в утешенье,
Коль чуда ждешь, оно произойдет.


* * *
Налетел морозный ветер,
Заломил камыш на лед.
Вновь зима на этом свете.
А на том? Ее исход?

Впрочем, что нам это знанье?
Только сердцу маета
Иль земному прозябанью
Подведенная черта.