Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Мой Иркутск

Александр Константинович Лаптев родился в 1960 году в Иркутске. Кандидат технических наук. Прозаик. Главный редактор литературного журнала «Сибирь» (с ноября 2012 года).
Автор произведений «Звездная пыль», «Как я работал охранником», «Благая весть», «Как я был...», «Сибирская вендетта», публикаций в коллективных сборниках и журналах. Член Союза писателей России. Живет в Иркутске.

Я родился в Иркутске и прожил в нем всю свою жизнь. Читаю записки неизвестного мне писателя М.Александрова, оставившего такую характеристику Иркутска первой половины XIX века: «Иркутск имел тогда физиономию чисто сибирского города. В продолжение дня по улицам двигался простой народ: женщины — под накидками, мужчины промышленного разряда — в синих кафтанах, а буряты — в национальных костюмах, с озабоченными, угрюмыми лицами. Окна домов, выходившие на улицу, задернуты были постоянно занавесками или закрыты китайскими сторами. Женщины среднего и высшего классов, казалось, вели еще затворническую жизнь и, по моему замечанию, не показывались на прогулки по вечерам, которые так восхитительно хороши в Иркутске весною и летом. Бродя по улицам на закате солнца, когда скатывалась с них волна дневной суматохи, я не слыхал ни одной рулады вокального пения. Все было тихо, как в пустой храмине, только изредка в торговых домах звучали цепи сторожевых собак и раздавался тревожный набат поколотки. Если случалось встретить запоздалые дрожки, то они мчались по пустой улице опрометью и моментально исчезали во дворе за воротами. Потом снова воцарялась могильная тишина. Трудно было в то время определить общий характер жителей Иркутска. Казалось, он не имел тогда никакого местного колорита. Торговля и нажива — вот два промысла, которые ярко блистали на горизонте иркутском в то время и в центре которого, как в фокусе зажигательного стекла, сосредотачивались жизнь и жизненная деятельность, — и нечему было удивляться: это — первородный элемент, осуществивший самое бытие Сибири».

Без всякого сомнения, это писал поэт. Да, лица угрюмы, а все окна — задернуты. Но вечера все равно восхитительно хороши, и бродить по улицам на закате — так славно, несмотря даже на могильную тишину.

А вот что написал об этом же периоде сугубый практик, человек без всякой романтической жилки: «Крупное купечество вело себя сравнительно степенно, но между чиновничеством, мелким купечеством и мещанством царило поголовное пьянство. Да как не пить — в этой жизни, где все сводилось только к интересам брюха!.. Общественных развлечений для большинства горожан, например театра, в то время еще не было, и лишь изредка устраивались любительские спектакли... Вместо спектаклей горожане развлекались зрелищем столь частых в то время солдатских учений, парадов и разводов, привлекавших массы зрителей. Не менее народа привлекало гонение солдат сквозь строй и наказание на эшафоте кнутом или на кобылке плетьми уголовных преступников... Однажды наказывали шпицрутенами насмерть каких-то убийц, и на эту ужасную сцену любовались даже дамы» (С.Шашков, публицист).

Что есть Иркутск в моей судьбе? Иркутский острог основан в 1661 году. В России в это время все бурлит (реформа Никона, войны со Швецией и Польшей). Европа находится на пике могущества, все в ней ярко, броско, вызывающе. Как раз в эти годы Людовик ХIV явил миру восьмое чудо света — знаменитый Версальский дворец с его садами и фонтанами. В Англии готовилась первая социальная революция. А самые беспокойные англосаксы все шли и шли на Запад — на свой дикий Запад. И много чего еще происходило в это время. А тут — Сибирь. Нетронутая, неласковая, жуткая в своей первобытной мощи и таинственной притягательности. Суровая тайга на тысячи километров. Непуганое зверье, полные реки рыбы. Ягода, комарье, жуткие топи, ледяные реки, и снова тайга, тайга без края и конца. Зачем же шли они, первопроходцы, в эту глухомань? Шесть тысяч верст от Санкт-Петербурга. Четыре тысячи — до Тихого океана. Но главное, что остро чувствуется в Сибири, — это пронизывающее чувство безвременья. Словно ты выпал из общего потока и оказался на другой планете. Здесь все другое! Свой счет времени и своя история. Особый воздух, которым не надышишься. Солнце светит иначе. И мысли тут особенные, ни на что не похожие. Даже и сейчас, в начале XXI века, стоит отойти от города хотя бы на 50 километров да сойти с трассы, шагнуть в тайгу — и моментально теряются ориентиры, и можно идти хоть до Северного ледовитого океана и не встретить живой души. Время словно бы остановилось. Целый мир со всеми нерешенными проблемами, с конфликтами — его как бы нет! Сибирь никогда не жила заботами остального мира. Возьмем хоть многочисленные иркутские летописи. В них нет и намека на то, что волновало и сводило с ума Россию. Не случайно иркутский градоначальник в 1889 году говорил: «Я сожалею, что не придется послужить обществу полностью четыре года, так как обстоятельства вынуждают меня уехать на известное время в Россию...» Это никакая не оговорка: уехать в Россию. Сибирь — это нечто особое. Было и остается. Здесь не знали крепостного права. Здесь не было крестьянских бунтов. И не было войн — ни освободительных, ни захватнических. Политические ссыльные, которых ссылали в Сибирь партиями и поодиночке, воспринимались местным населением как некое чудо. Вот пришли декабристы, а вслед — их жены. Сразу видно — князья. Культурные, белая кость. Восстали против царя. А что такое царь? Кто его видел?

После декабристов пригнали петрашевцев. Затем — поляков. А уж после — всех без разбору стали слать. Но политические тут долго не держались. Агитировать местное население? Это им и в голову не приходило. Проще встать и пойти пешком на запад прямо через тайгу. Что некоторые и делали. А кто не делал — спивался, сходил с ума.

Впрочем, многие со мной не согласятся. Каждый видит то, что хочет видеть. У каждого свой Иркутск. Есть Иркутск политический — со своей ни с чем не сравнимой историей. Есть Иркутск религиозный — и это отдельный и очень серьезный разговор. (Упомянем хотя бы первосвятителя Иннокентия Кульчицкого, на поклонение к мощам которого уже двести лет идут и едут в Иркутск православные люди.) Есть Иркутск литературный (со своими кумирами: Валентин Распутин, Александр Вампилов, Константин Седых, кинорежиссер Леонид Гайдай). Есть Иркутск купеческий. Есть Иркутск художественный (со своей «Третьяковкой» и меценатами). Есть Иркутск бандитский (куда ж без этого!). Есть — этнографический (не будем забывать, что десятки тысяч лет здесь жили буряты, эвены, тофы, куриканы, у них — своя история, полная тайн).

И есть Иркутск как географическое понятие — на самом деле место неповторимое, уникальное, достойное восхищения. Всего в 60 километрах от города находится озеро Байкал, то самое, которому 25 миллионов лет! Четырехвековую историю освоения Сибири можно уподобить коротенькому отрезку, черточке, едва прорезавшейся подле густой и мощной полосы.

В современном Иркутске почти ничего не осталось от былого очарования. Прежний облик Иркутска утрачен. Хотя в последние годы предпринимаются усилия по сохранению памятников иркутского зодчества. Предпоследний губернатор Иркутской области Дмитрий Мезенцев (2009–2012) восстановил целый квартал исторических зданий в самом центре Иркутска. Но это лишь начало. Последует ли продолжение?.. Будем надеяться.

Могильная тишина улиц, буйная зелень в самом центре, красивые каменные дома, узорчатая деревянная резьба, неторопливость движений и непередаваемое чувство покоя и самодостаточности — все это ушло, как уходит вода между пальцев. Умчалось, словно сказочный сон. Как воспоминание о потерянном рае.

Мои родители родились в Иркутске. И родители родителей. И даже их родители. Бабушка рассказывала мне о дореволюционном Иркутске, о знаменитом Глазковском предместье, о роще «Звездочка», об удивительной Ланинской улице, на которой стоял фамильный особняк, и о необыкновенной природе, которая начиналась сразу за городом, а лучше сказать, сливалась с городом, так что Иркутск казался частью природы, удивительно красивой, своеобычной, которую мы видим теперь лишь на цветных открытках вековой давности. Все горожане были тогда рыбаки, у многих были лодки и крепкие снасти. Часто выезжали на природу, за город, благо вот она, рядом. А места до чего красивые! И климат в общем-то не такой уж и суровый. Это не Якутия с 60-градусными морозами. Лето жаркое, обильное. Уже в середине мая цвели жарки среди необозримых полей, сочно зеленела трава, в небе заливались жаворонки. Все это среди необъятного простора и вольного воздуха, напоенного благоуханиями тайги. Летом жара доходила до 40 градусов. Но и зима была крепка. 45-градусный мороз бодрил, сухой чистый воздух не обжигал, но словно бы лечил, вливал силы и бодрость. Недаром возникло это словосочетание: «сибирское здоровье». Все так и есть.

Иркутский историк А.Д. Фатьянов приводит в своей книге интересные свидетельства неизвестного автора XIX века: «Прошлое Иркутска полно красоты. Здесь счастливо соединились оба элемента: государственные деятели и купечество. Здесь были выдающиеся генерал-губернаторы Сперанский и Муравьев-Амурский, удачный подбор чиновников — все это сильно действовало на богатое иркутское купечество. Прививалась внешняя культура, начинали интересоваться литературой, вопросами общественной государственной жизни».

Что ни говори, Иркутску много дала так называемая интеллигентная ссылка. Пусть народ в массе своей оставался к этому безучастен, но ведь был здесь и свой высший свет, который и определял политику, формировал дух этого места.

«Иркутск чиновников и купцов получил интеллигенцию — ссыльную, но вдохновенную и блестящую. Князья Трубецкой и Волконский, Поджио и Лунин, Бестужев и Муравьев (Артамон Захарович, член Южного тайного общества, полковник гусарского полка). Появляются аристократические салоны, устраиваются собрания цвета иркутского общества. Губернатор Муравьев-Амурский едет с визитом к ссыльным, что само по себе примечательно и символично. Потом появились выдающиеся поляки: зоолог Дыбовский, геологи Чекановский и Черский, ботаник Кенжинский и археолог Витковский».

Стоит упомянуть и Александра Николаевича Радищева, шесть лет проведшего в Илимском остроге. «Как богата Сибирь своими природными дарами! — писал автор «Путешествия из Петербурга в Москву». — Какой это мощный край!.. Ей предстоит сыграть великую роль в летописях мира». Соглашаясь с таким прогнозом великого провидца, заметим, что осуществился он пока что едва ли на сотую часть. Все наши ожидания принадлежат будущему.

Далее неизвестный автор пишет: «Торговый Иркутск — прямая противоположность тому же Томску. Томск торговал кожами, салом, шерстью, сырьем; Иркутск — золотом, чаем и дорогими мехами. Со своей тяжелой и громоздкой дешевкой обозами шел томский прасол в Ирбит; иркутянин лихо обгонял его на тройке. Он вез свои товары: золото и меха — в Нижний Новгород, Петербург. Оттуда он вывозил моды, блеск, внешнюю культуру, а порой и сознание собственного достоинства. Томич по копейке откладывал свой капитал; клок шерсти, кусок сыромятины. Иркутянин золото загребал лопатами... Бешеные деньги мешали иркутянину стать скопидомом; томич — плебей, иркутянин — аристократ».

В Иркутске были замечательные купцы.

«Сибиряковы, Трапезниковы, Баснины, Пономаревы, Белоголовые. Они не признавали грошей, давали сотнями тысяч. А.М. Сибиряков жертвует на дело просвещения 950 000 р. И.М. Сибиряков — 800 000 р., из них 400 000 — в фонд рабочих на приисках, Н.П. Трапезников — около миллиона, И.Н. Трапезников — полтора миллиона».

Почти все свое состояние, а это более миллиона рублей, истратил на благотворительность, на нужды Иркутска знаменитый градоначальник Владимир Платонович Сукачев, управлявший городом с 1985 по 1898 год. Дворянин по происхождению, истинный интеллигент и блестяще образованный человек, окончивший два университета — Киевский и Петербургский, — все свои силы и средства он отдал родному Иркутску. Щедро жертвовал на благотворительность, строил на личные средства больницы и приюты, поддерживал культуру, создал первую в Сибири картинную галерею, содержал на свой счет студентов в Петербурге, финансировал исследовательские экспедиции и завещал городу свою усадьбу, ныне признанную историческим памятником и ставшую музеем. Все это — в разгар революционного движения в России. О чем мог думать в это время житель Иркутска? Какая ему революция? Зачем она, когда власть уже сегодня такова, что лучше и желать нельзя? Можно, конечно, говорить о том, что Иркутску повезло. Но мне кажется, что в этом везении есть глубоко сокрытая закономерность. Так же как не случайны здесь были Сперанский и Муравьев-Амурский, не случайны Сибиряковы и Трапезниковы. Так же не случайно Иркутск стал столицей огромного края, простиравшегося от Енисея и Алтайских гор до Северного Ледовитого океана, до Чукотки и даже до Аляски и Русской Америки, управлявшейся из Иркутска, который и снарядил все эти героические экспедиции Шелихова, Баранова, Беринга, Семенова-Тянь-Шаньского, Толя, Шеленко и других отважных исследователей и первооткрывателей.

Иркутск находился на последнем рубеже Российской империи и управлял территорией, быть может, большей, чем чиновничий Питер. Степень концентрации власти в Иркутске была даже выше, чем в столице. В самом деле, в западной части России, куда ни пойди, все равно наткнешься на город или деревню. И везде можно жить. Не то в Сибири. Отдельные города здесь словно светочи средь мрака. В них сосредоточено всё: администрация, наука, промышленность, культура, образование, медицина — все надежды и вся боль. Иркутск для огромной территории на протяжении нескольких веков был то же, что Санкт-Петербург для всей России. И даже больше! С этим чувством иркутяне и жили. Пусть безотчетно, но чувствовали свою исключительность и даже незаменимость. Ценность каждого человека, значимость его усилий и самой жизни — здесь и сейчас. Именно это осознание выдвинуло плеяду блестящих государственных деятелей, а также представителей купеческого сословия. В этом смысле они представляют разительный контраст с современным купечеством Сибири (за редчайшим исключением!), замкнувшимся исключительно на деловой стороне и не желающим слышать о благотворительности, о пожертвованиях на науку, культуру, нужды простых людей.

Вот купец XIX века Пономарев составляет завещание: «Употребить все состояние (свыше миллиона рублей) единственно лишь на пользу человечества, науки и искусства и не оставлять в полную собственность детям, жене и другим родственникам». Почти то же самое делает Иннокентий Трапезников, унаследовавший сказочные богатства своего отца, легендарного купца и промышленника.

И снова свидетельства неизвестного автора:

«Иркутск в это время — умственный центр Сибири. Здесь выходит первая частная газета Амур” (которую издавал приговоренный к расстрелу и высланный в Иркутск Петрашевский. — А.Л.), открывается первая в Сибири публичная библиотека; здесь крепнет общественное мнение; в хоре сибирских городских дум голос Иркутской думы — самый энергичный. Общественное собрание чувствительно к своему достоинству. Томский профессор С.И. Коржинский справедливо полагает, что университет мог сразу развиваться только в Иркутске, и ни в каком другом городе Сибири. В Иркутске самый большой театр в Сибири. К нему подходят слова Белинского: “Идите в театр, живите в нем и умрите, если можете”. Иркутский театр — учреждение культурно-просветительное. По действующей инструкции постановка в стенах театра опереток, маскарадов и всякого рода увеселений недопустима. Здесь самая лучшая опера в Сибири. Лучшее место для развития производительных сил трудно отыскать. Весь северо-восток Азии тяготеет к Иркутску. Он — в центре богатейшего каменноугольного района. Разведаны огромные запасы нефти и газа. Кругом месторождения железа, меди, свинца, серебра, марганца. Иркутск расположен на судоходной реке. Его рынок: вся Сибирь, все Забайкалье, Монголия, Китай, Япония, Корея и так далее, вплоть до Америки. Иркутск — центр металлургической промышленности, это Бирмингем Сибири».

Нынче Иркутск, как и вся Сибирь, остро нуждается в помощи. Если в XIX веке к нам прибывали лучшие умы России, то теперь все не так благостно. Запустение села, вырубка лесов и извлечение из богатых недр всего того, что востребовано на жадном до природных ресурсов мировом рынке. Газ, нефть, лес, редкие металлы, золото, пушнина, энергоресурсы — все куда-то утекает, исчезает без всякого следа. Сибирякам остаются лишь отравленный воздух, развороченная земля, погубленный лес и чувство неизбывной горечи. Зачем тогда были четыре века кромешной борьбы с жестокой, неподатливой природой? Зачем этот подвиг освоения первобытной земли?

Вопросы эти сегодня остаются без ответа. Но ответ на них будет дан — и это неизбежно. Вопрос лишь в сроках. Будем надеяться, что сроки эти не за горами. Любые перекосы и нестыковки обязаны разрешиться, а иначе просто невозможно нормальное развитие огромного богатейшего края. Сегодня мы можем подтвердить прогноз не только Радищева, но и Ломоносова относительно приращения могущества России богатствами Сибири. Остается лишь надеяться, что это приращение будет происходить не за счет здоровья и самой жизни сибиряков, но главным образом ради блага сибиряков, для того, чтобы страшная удаленность от культурных центров и сохраняющаяся неустроенность быта компенсировались как материально, так и морально — пониманием своей исторической роли, своего места в длительном и таком непростом процессе освоения огромных территорий, начинающихся сразу за Уральским хребтом и простирающихся так далеко, что не хватит духу все это охватить и осмыслить.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0