Невест было семь, жених — один. Все они, каждый по-своему и каждый в свое время, уже обручились со своими зарубежными сужеными. И перед тем как соединиться с ними навек, должны были пройти медкомиссию в Американском медицинском центре в своем столичном городе. Таков был порядок «принимающей стороны»...

Здесь пахло не лекарствами, как в отечественных поликлиниках и больницах. Здесь пахло свежесваренным кофе. Кто-то где-то пил его. Может, служащие. Может, посетители. Приглушенно звучала вкрадчивая музыка. И даже в коридорах ощущался неродной уют...

Шесть невест из семи, похоже, невестами были не впервые, а может, уже и в женах походили дома. Теперь мечтали о заграничных дворцах, о роскошных автомобилях, о белоснежных яхтах и о зеленых лужайках под окнами американских спален. Сидели в очереди с накрашенными губами-бантиками, с подведенными ресницами и веками, с золотом в ушах, на шеях, на запястьях и на пальцах рук — знай наших! Сидели неприступные и холодно-девственные. Одна, вторая, третья...

А седьмой была девчушка Галя.

Глядя на нее, единственный жених ей подмигнул — очень хорошенькой Галя была: простенькой, предельно взволнованной и беспокойной. Несколько раз она порывалась о чем-то спросить у бывалых невест, но, наткнувшись на их отчужденные взгляды, не решалась.

А тут ей дружески подмигнул сидевший у противоположной стены коридора единственный жених — человек, по всему видно, простецкий и свой.

Галя подсела к нему.

— Не знаете, а терапевт — мужчина или женщина? — шепотом спросила она.

— Мужчина! — ответил шепотом жених.

И Галя закатила глаза.

— Так и знала! — обреченно прошелестела она. — Боже мой!

И снова убежала к невестам. В конец их чинного ряда.

А кофе все пахло и пахло... И все лилась откуда-то вкрадчивая музыка.

В кабинет терапевта пригласили первую.

Хорошенькая Галя нервно хрустнула тонкими пальцами, вместе с остальными невестами пересела на один стул ближе к кабинету. Что-то прошептала себе под нос. Похоже, даже молитву.

Единственный жених опять ободряюще ей подмигнул. Вынул из кармана пиджака пачку сигарет, глядя на Галю, кивнул головой в сторону выхода.

— Наша очередь еще не скоро, — сказал он ей, усаживаясь на скамейку во дворе. — Давай посидим, подышим на прощание родным воздухом! — И закурил... — Ты чего это себе места не находишь?

В небе пушисто белели облака нагрянувшей теплой весны. В яркой зелени большого города перекликались невидимые глазу горлицы. «Угу! — кричали они. — Угу! Гугу!»

Галя, присев рядом и разгладив складки легкого платьица на коленях, вздохнула.

— Сама не знаю, — призналась она. — Очень волнуюсь.

— Не стоит, — спокойно сказал единственный жених, выдыхая клубы табачного дыма. — Ты же здорова?

— Ей-богу! — клятвенно прижала руки к груди неспокойная Галя.

— Вот и не волнуйся.

— Да я бы и рада! Если бы не этот мужик-терапевт!

— А в чем дело?

— Так он же, наверно, будет меня трогать! Будет... наверно?

Единственный жених утвердительно кивнул головой.

— На то он и врач, — сказал он. — Что ж тут такого?

— Да я обещала своему Тэду, что до него меня никто из мужиков не тронет руками!

Единственный жених во всем Американском медицинском центре с интересом на нее посмотрел. Да. Удивительно хорошенькая. Сплошное очарование. Почти святая.

«Угу! — отчетливо кричали городские горлицы, напоминая о неземном каком-то, райском покое. — Угу! Гугу!»

— Да, — утвердительно кивнула Галя, встретив его долгий взгляд. — Обещала... А что... не надо было?

— Нет-нет! — успокоил ее единственный жених с почти отеческой улыбкой в голубых глазах. — Все хорошо... С этого места, пожалуй, я когда-нибудь в старости начну писать свой первый и последний роман! «Девушка, которую я полюбил с первого взгляда, была верна своему жениху до кончика мизинца на правой ноге...»

— Почему на правой? — серьезно обеспокоилась почти святая Галя, позабыв о своих прежних волнениях. — Господи, почему именно на правой? Ну почему?

— Потому что мизинец на левой ноге успел потрогать врач-терапевт!..

И Галя совсем успокоилась, и они оба немного посмеялись.

И остаток дня провели вместе. Ходили по городу. Спускались к реке. Смотрели на крикливых чаек, которых дети кормили белым хлебом. Стояли у церкви с золотыми куполами. Слушали бой городских часов на людной площади...

У реки единственный жених снял с себя пиджак и набросил его на Галины плечи. Галя и удивилась, и обрадовалась.

— Знаете, — призналась она, удобно устраиваясь в просторном пиджаке, — такое я видела только в кино! И всегда думала: наверно, счастливые те девушки, которых мужчины закутывают в свои пиджаки, как малых детей!.. Это они делают в кино от любви?

Единственный жених кивнул:

— Или из сострадания. Все зависит от замысла режиссера. Если он замыслил в данном эпизоде изобразить любовь, значит, это от любви; если же сострадание, значит, из сострадания.

— А я всегда думала, что только от любви, — сказала Галя.

— А теперь? — спросил он.

Галя посмотрела на него снизу вверх:

— Что «теперь»?

— Всегда думала, что от любви, а теперь? — переспросил он.

Галя засмеялась.

— А! — сказала она. — А теперь думаю, что все зависит от замысла режиссера! Должно быть, так... Наверно.

— «Она была неуверенна», — напишу я когда-нибудь в своем романе, — сказал он, с прежней улыбкой разглядывая Галю. — «Она была неуверенна, так как никогда никого еще не любила». Это так, Галя?

Она опять снизу вверх на него посмотрела.

— Так, — доверчиво кивнула она. — Наверно...

Слушая бой городских часов на людной площади, Галя вдруг попросила единственного жениха снять с нее свой пиджак.

— Здесь не так прохладно, как у речки, — сказала она, как бы оправдываясь. — И здесь могут оказаться какие-нибудь мои знакомые, подумают не так... Понимаете?

— Понимаю.

— Спасибо! Теперь я знаю, что это такое.

— Что именно?

— Ну... походить рядом с мужчиной в его пиджаке...

Потом Галя забежала в свою гостиницу и вышла в фойе, где поджидал ее единственный жених... Вышла на высоких каблуках, в строгом костюме и в шляпке со старомодной изысканной вуалью.

— Бог мой! — шутливо сказал единственный жених. — «В этом мире так много красавиц, но эта юная леди была даже краше той девушки, которую я как-то видел в Американском медицинском центре!»

Галя, изящная и стройная, гордо вздернув подбородок, решительно взяла его под руку:

— А пусть не думают в своих Америках, что мы... Как это говорится?..

— Лыком шиты, — подсказал он.

— Да.

* * *

Когда сидели в ресторане, за столиком с вином и закусками, смотрели друг на друга как давние добрые друзья.

Слушали песню, которую задушевно исполняла молодая певица. И опять смотрели друг на друга как давние добрые друзья.

Танцевали медленный танец... и снова поглядывали друг на друга. Она снизу вверх, он — сверху вниз.

А когда расставались у гостиницы, Галя сказала:

— Мне кажется, что самое лучшее, о чем я буду вспоминать в Америке, — это сегодняшний день.

— «Все лучшее остается на Родине! — думала юная леди из села Завадовка, окинув прощальным взглядом родные места», — сказал в своей манере единственный жених.

И оба они, глядя друг другу в глаза, даже не улыбнулись.

Галя дотянулась и провела ладонью по его плечу.

— Представляете, — сказала она, — я своего Тэда совершенно не знаю — познакомились через Интернет. Вас я знаю гораздо лучше, чем его... А вы свою невесту давно знаете?

Он кивнул:

— Со времен ее конопатого детства.

— Счастливые! — сказала Галя. — Она — наша?

— Из наших.

— А мне порой становится так страшно! Так страшно!.. Вы говорили, что ваш самолет... через три с половиной часа?

Он кивнул.

— А мой завтра, — сказала она. — Передайте, пожалуйста, привет своей невесте. Хорошо?

Он снова кивнул.

— Пусть она не ревнует — я же обручена с другим, правда? — сказала Галя. — И вы обручены с другой... Мы оба обрученные с другими. Правда?.. Правда? Правда?

«Угу! Гугу! — перекликались влюбленные горлицы в вечереющем городе. — Угу! Гугу! Гугу!..»