Трудный день
Портфельного Инвестора

Хмурое утро

Портфельный Инвестор с трудом разлепил опухшие веки и тупо уставился в нависшую над ним ровную белую поверхность. Через некоторое время она была идентифицирована как потолок собственной спальни, из чего последовал утешительный вывод о том, что он, Портфельный Инвестор, находится у себя дома, лежит на огромной квадратной кровати и где-то рядом (надо набраться сил, чтобы проверить) сладко спит дражайшая супруга. Мерзкая сухость во рту, засевший в черепе бешеный барабанщик, плавные покачивания потолка — все указывало на то, что вечер накануне явно не выдался томным. Что это был за вечер, где и по какому поводу проведен, вспомнить сразу не представлялось возможным, да он и не пытался — сейчас ему предстояли дела поважнее. В преддверии трудового дня нужно было как-то приводить себя в относительно рабочее состояние. Запотевшая рюмочка, до которой, кстати, еще нужно добраться, порадует его чуть позже, а с какого упражнения лучше всего начинать свое утреннее воскрешение, Портфельный Инвестор знал по опыту.

Правая рука медленно поползла в сторону, наткнувшись на препятствие, тут же поднялась по нему, неторопливо поглаживая прикрытые тонкой простыней приятные изгибы и упругие выпуклости. Жена — двадцатилетняя «Мисс Восточная Европа», которую Портфельный Инвестор, по его любимому выражению, приобрел по случаю, сдав старую в трейд-ин, — спала, как всегда, на боку и никак не отреагировала на молчаливый намек. Он повернулся на бок, обнял супругу левой рукой и требовательно прижал к себе.

— Пошел вон, скотина.

«Однако, — подумал Портфельный Инвестор, вновь откинувшись на спину. — Похоже, вечер вчера действительно удался. Помню, начинали втроем, с Аналитиком и Экспертом, а вот чем все закончилось?.. Ладно, потом. Черт, сейчас придется как-то вставать. Королевна, значит, сегодня не в настроении, — мелькнула мстительная мысль, — что ж, свято место пусто не бывает даже в течение одного утра».

Небо, сплошь затянутое тяжелыми тучами, сыпало на землю мелкий, холодный дождь. Вадик — водитель и по совместительству охранник, — увидев возникшего на пороге шефа, проворно взбежал на высокое крыльцо, на ходу открывая зонт. Не ответив на приветствие водителя, Портфельный Инвестор с мрачным видом проследовал к припаркованному напротив крыльца темно-вишневому «Бентли», грузно влез в распахнутую Вадиком заднюю дверь.

— В контору, шеф? — осведомился Вадик.

— Езжай прямо, — зло, словно огрызаясь, буркнул Портфельный Инвестор, — когда надо будет — скажу куда.

Первым делом он открыл дверцу мини-бара, расположенного между спинками передних сидений, достал початую бутылку водки и изящную серебряную рюмку, дрожащими руками, чуть не выплеснув водку себе на брюки, нацедил пятьдесят грамм и, заранее поморщившись, махом опрокинул живительную влагу в широко раскрытый рот. Сразу по окончании этой лечебной процедуры сверкающий лакированными бортами «Бентли» плавно и почти бесшумно отъехал от крыльца, прошуршав шинами по дорожке подъездной аллеи, миновал автоматически распахнувшиеся створки ворот и, вальяжно вырулив на Рублевское шоссе, направился в сторону Москвы.

Уже через несколько секунд окружающие предметы приобрели более ясные очертания, дрожь в руках почти исчезла, а бешеный барабанщик, очевидно, получив то, что так настойчиво требовал, прекратил наконец свое любимое утреннее выступление. Но настроения это почему-то не улучшило. Промозглая сырость осеннего утра навевала мрачные мысли о бессмысленной суетности земного существования, мелькавшие за окном особняки выглядели сегодня оригинальней, роскошней и круче его собственного, а нагло выбритый до синевы затылок Вадика своей беспардонной оголенностью вызывал непонятное желание прямо сейчас врезать по нему тяжелым, с золотым корпусом и с россыпью мелких алмазов на крышке, навороченным айфоном.

Кстати, об айфоне. Портфельный Инвестор достал аппарат из внутреннего кармана пиджака, открыл список контактов, быстро нашел абонента под ником «Николай Птицын». Этот псевдоним скрывал от излишне любопытной супруги часто используемый номер Насти Птички.

— Ой, кто позвонил! — донеслось из динамика после первого же гудка. — Привет, Пусик. Пусик соскучился по своей Птичке? Наверно, хочет увидеть ее прямо сейчас. Но сейчас никак не получится. — Нотки поддельного сожаления на фоне непрерывной жизнерадостной трескотни оказались почти незаметными. — Ты представляешь, дядя Олежек позвонил мне и пригласил погостить недельку на его яхте. Тут такое море, такие пальмы! А в Москве сейчас, наверно, мерзко? Ненавижу Москву. А мы сейчас плывем на остров, посмотреть на деревню аборигенов. А вечером, представляешь, дядя Олежек устроит на вилле в честь меня настоящий салют. А я вот лежу сейчас в шезлонге на палубе, вся такая го-о-оленькая. А еще дядя Олежек сказал, — голос опустился до интимного полушепота, — что ты лошара. Закрыл вчера много коротких позиций, а на рынке сейчас рулят быки. Ой, чуть не забыла. Хочу похвастаться: я на прошлой неделе прикупила себе акций этого... как его... ну, ты мне еще советовал их купить... СЗМ вроде или МЗС... а, точно — СМЗ. Ты посоветовал — я купила. Молодец твоя птичка? Скажи, что я умница.

— Дура ты! — рявкнул Портфельный Инвестор, отключаясь.

Вот, значит, как, да? Мало того, что в тот момент, когда ему так необходимы утренние постельные упражнения, эта тварь — лучшая, надо признаться, исполнительница данной программы — умотала за тысячи километров. Мало того, что она проводит время с жуликом, который в девяностые кинул его, Портфельного Инвестора, на сто лимонов нерублей. Мало того, что она пересказывает ему, Портфельному Инвестору, оскорбления этого идиота, который сам, без своих покровителей не смог бы открыть и гуталиновой лавки. Так она еще, изволите ли знать, загорает у него на яхте «вся такая го-о-оленькая»!

Настроение было испорчено окончательно. Почему-то в голове засели слова Птички про акции СМЗ, которые он в порыве добродушного покровительства действительно советовал ей купить. И еще вспомнилось, что небольшой пакет этих акций есть и у обожаемой супруги, которая — овца глумливая, неблагодарная — дрыхнет сейчас в теплой постели в его, Портфельного Инвестора, доме.

СМЗ. Сибирский моторный завод. Так себе заводишко, ничем вроде не примечательный. Только Портфельный Инвестор не стал бы Портфельным Инвестором, если бы не умел ловить слабый сигнал. Информация о том, что в заводском КБ проводят, и, по слухам, весьма успешно, тестирование каких-то революционных доработок системы турбонаддува автомобильных двигателей, осталась на рынке почти не замеченной. Портфельный Инвестор аккуратно, через длинную цепочку информаторов, попытался разведать подробности. Того, что он узнал, хватило ему для решения о немедленной скупке почти всех доступных на рынке акций компании, которой принадлежал завод.

Мысль об этой операции, еще вчера казавшейся вполне успешной, вызвала вдруг глухое раздражение. В голове стал постепенно вырисовываться грандиозный по размаху и гениальный по внезапности план мщения. Кому надо было отомстить и за что, сейчас не имело значения, об этом он подумает позже. Главное — сегодня Портфельного Инвестора ждал боевой, насыщенный и, как никогда, эмоциональный день.

Надо сказать, что Портфельный Инвестор был очень крупным портфельным инвестором. Эксперты рынка (мнение большей их части Портфельный Инвестор оплачивал по согласованному тарифу) в один голос утверждали, что возглавляемая им компания держит портфель бумаг, в котором умеренные риски идеально сбалансированы с высокой доходностью. На самом деле не существовало никаких бумаг, так же как и содержащего их портфеля. Существовал только электрический ток, который, проходя через молекулы жидких кристаллов, поворачивал их под разными углами друг к другу, в результате чего на экранах мониторов возникало множество циферок, стрелочек и кривых черточек. Картинка никогда не была статичной: циферки окрашивались то в красный, то в зеленый цвет, стрелочки указывали то вверх, то вниз, кривые черточки то карабкались на неприступные вершины, то скатывались в глубокие пропасти. И вся эта пестрая, завораживающая переливами цветов, но, увы, абсолютно неосязаемая красота волшебным образом преобразовывалась в блага материальные и очень даже осязаемые: солидные счета в крупнейших банках, имущество недвижимое в виде квартир, дворцов и вилл и имущество движимое в виде парка элитных авто и табуна не менее элитных девиц.

Не желая забивать голову лишней информацией, Портфельный Инвестор не особо интересовался реальным положением дел на предприятиях, акциями которых он торговал. Это было и не нужно. Он просто следил за рынком: оценивал настроение коллег-конкурентов, отслеживал общие тренды, тщательно собирал новости, сплетни и домыслы. Заводы, электростанции, торговые сети и строительные компании жили своей жизнью, а их акции — своей. Потоки виртуальных бумаг перетекали из кармана одного инвестора в карман другого, навстречу им текли потоки совсем не виртуальных денег, причем частота и направление обоих потоков задавались исключительно действиями самих инвесторов. Капитализация могла взлететь вверх, а могла рухнуть вниз, но рабочие, никогда не слышавшие этого слова, все так же приходили по утрам на свои места и как ни в чем не бывало делали свою работу.

Портфельного Инвестора восхищала ситуация, при которой масса предприятий, компаний и корпораций одним своим существованием давали ему возможность зарабатывать на бесконечной перепродаже их акций, причем не требуя за это ни копейки.

Портфельный Инвестор любил свою работу и считал фондовый рынок величайшим изобретением человечества наряду с огуречным рассолом — «бульоном от огурцов», как классифицировал этот чудный эликсир приятель, нефтяной трейдер из Америки.

К тому моменту, когда стремительный «Бентли», раздраженно моргая дальним светом, чтобы согнать с левой полосы своих менее родовитых собратьев, пересек МКАД, Грандиозный План был полностью сформирован, продуман и принят к действию. На лице Портфельного Инвестора застыла холодная, злорадная улыбка. Набрав номер личного секретаря, он коротко распорядился:

— Через тридцать минут всех, кто сегодня на торгах, ко мне в кабинет.

На двери офисного кабинета Портфельного Инвестора красовалась вывеска: «Входи тихо. Проси мало. Уходи молча», а на рабочем столе, на самом видном для посетителей месте, сверкала полированным деревом табличка-перевертыш, обращенная к столу для совещаний одной из своих сторон, — присутствующие видели или улыбающуюся рожицу с надписью: «Расслабься, шеф в настроении», или рожицу хмурую с надписью: «Не дышать! Шеф злой».

Брокерам, собравшимся этим утром в кабинете, не было необходимости рассматривать, какой стороной сегодня обращена к ним табличка. Одного взгляда на шефа — непроницаемо мрачного, с покрасневшими глазами, с чуть дрожащими пальцами, то и дело судорожно сжимавшимися в кулаки, — хватало для правильного выбора поведения.

— Поздравляю вас, господа, — хрипло произнес Портфельный Инвестор, не поднимая глаз на присутствующих. — Вы попали сегодня на большую распродажу.

В кабинете повисло гробовое молчание, сотрудники, не предчувствовавшие ничего хорошего, смотрели на шефа с пугливым недоумением и ждали продолжения.

— Сегодня я хочу увидеть в вашем лице большую и сплоченную семью диких медведей. Медведей злых, голодных и агрессивных. Сегодня мы продаем. Начинаем с СМЗ — эта бумага интересует меня в первую очередь. Сначала сбрасываем все, что у нас есть, потом встаем в шорт. Ищите бумаги СМЗ по всему рынку, берите их в долг и сбрасывайте, сбрасывайте, сбрасывайте.

Портфельный Инвестор, на мгновение утратив контроль над собой, сопроводил последние слова тяжелыми ударами кулака по столу. Быстро взяв себя в руки, продолжил уже спокойно:

— По другим бумагам действуем так же — продаем, что есть у нас, шортим, продаем без покрытия.

Брокеры смотрели на шефа круглыми от изумления глазами.

— А если... — наконец не выдержал и попытался задать вопрос самый молодой из них.

«А если не будут брать, отключим газ!» — вдруг мелькнула в голове Портфельного Инвестора фраза из какого-то смутно знакомого фильма.

— Если будут звонить клиенты, — перебил он онемевшего, испуганного собственной смелостью сотрудника, — а они обязательно будут звонить и спрашивать, что происходит, отсылайте всех ко мне. Информационную поддержку вашим действиям я обеспечу.

Портфельный Инвестор наконец поднял глаза, медленно обвел присутствующих тяжелым, почти враждебным взглядом:

— Это всё. Идите работайте. И запомните: если к закрытию торгов стоимость СМЗ будет превышать тридцать процентов от той, которая зафиксирована сейчас, завтра же все пойдете у меня торговать лотерейными билетами.

В полном соответствии с вывешенными на двери требованиями, растерянные брокеры покидали кабинет шефа молча. Оставшись один, Портфельный Инвестор задумчиво посмотрел на лежащий на столе айфон, прикинул, сколько сейчас времени на восточном побережье США, и, злорадно ухмыльнувшись, набрал номер Нефтяного Трейдера.

Большой переполох в золотом курятнике

Уже через полчаса после начала торгов на рынке стало ощущаться некоторое беспокойство, а еще через час инвесторов охватила нормальная, добротная, заразительная, отключающая разум паника. «Лохотрон-Инвест», одна из старейших, известнейших и уважаемых управляющих компаний, начала вдруг активно сбрасывать бумаги, явно играя на понижение. Больше всего поражал тот факт, что распродаже подверглись акции компаний из самых разных областей и сфер деятельности, в том числе из тех, в которых никто не ожидал негативных новостей. Действия «Лохотрона» не поддавались никакому разумному объяснению, а когда кто-то начинает действовать вопреки логике и настроению рынка, инвесторы могут сделать только один вывод: «Он что-то знает!» Охваченные беспокойством, быстро перерастающим в массовый психоз, они лихорадочно соображают, не пропустили ли какого-нибудь сигнала, не прошел ли мимо них какой-нибудь слух, не пустил ли кто-нибудь свежую, но многозначительную сплетню. Может быть, в конгресс США поступил новый, оставшийся неосвещенным законопроект, или родное правительство по привычке готовит всем очередную бяку? Как давно замечено, инвесторы — люди крайне нервные и впечатлительные, поэтому, не найдя причин для пессимизма, они тут же в этот самый пессимизм и впадают, начинают пересматривать свои портфели и прикидывать, от каких бумаг лучше избавиться «на всякий случай».

На первый взгляд в стране ничего особенного не происходило: металлургические комбинаты выплавляли металл, электростанции давали в сеть напряжение, самолеты взлетали и садились, банки выдавали кредиты и принимали вклады, а супермаркеты распахивали двери для покупателей. Но рыночная стоимость всех этих комбинатов, электростанций, авиакомпаний, банков и торговых сетей вдруг устремилась вниз — катастрофическими темпами и без видимых причин.

Труднее всего в офисе «Лохотрон-Инвеста» приходилось в этот день секретарше — она оказалась просто не в состоянии обработать чудовищный шквал звонков от желающих срочно переговорить с Портфельным Инвестором. Коллег-конкурентов — прочих инвесторов — она по распоряжению шефа безжалостно отшивала, а крупных клиентов — тех, кто вручил свои капиталы в управление «Лохотрону», — по возможности соединяла. Но разговоры с клиентами у Портфельного Инвестора получались короткими и проходили по одному сценарию. «Я очень хорошо знаю, что делаю, — спокойно и уверенно заявлял он, выслушав очередной поток вопросов, заданных подавленно-растерянным или, наоборот, агрессивно-истеричным тоном. — Не мешайте мне фиксировать прибыль. ВАШУ прибыль, между прочим».

Как известно, любой психоз на рынке — золотое время для всевозможных экспертов, аналитиков, прогнозистов, блогеров и прочих комментаторов. Инвесторы в депрессии, и армия «психоаналитиков» незамедлительно спешит на помощь, готовая все объяснить, всех успокоить, предсказать дальнейшее развитие событий, выдать ценные рекомендации и таким образом сохранить инвесторам психическое здоровье и вернуть интерес к жизни.

Аналитик считался одним из ведущих аналитиков рынка, пользовался большим спросом и давал свои консультации только самым солидным деловым СМИ. Широкую известность ему принесла фраза, сказанная в не совсем трезвом состоянии пару лет назад. На вопрос журналиста: «Почему его прогнозы по цене нефти и курсу рубля так редко сбываются?» — Аналитик, покровительственно похлопав собеседника по плечу, снисходительно ответил: «Мне платят за то, чтобы я делал прогнозы, а не за то, чтобы они сбывались». После этого случая экспертные оценки Аналитика стали цениться еще больше.

Сегодня Аналитик приехал в редакцию радиостанции «Барыга-FМ», куда его часто приглашали для участия в ежедневной рубрике «Бабло». Эфир начался, и ведущий звенящим от напряжения голосом коротко поведал слушателям о панических распродажах на рынке и стремительном падении акций крупнейших компаний. Закончив свой взволнованный спич, он сразу обратился к гостю:

— Ну что, уважаемый Аналитик, как всегда, надежда только на вас. Объясните, пожалуйста, нашим радиослушателям, в чем причина такого внезапного пессимизма инвесторов. И главное, что это: долгосрочный тренд или просто повышенная волатильность?

— Ну, причины... — начал Аналитик хорошо поставленным, бархатным голосом. — Причины бывают самыми разными. Вообще, надо сказать, этот год проходит для инвесторов как-то очень уж нервно. Два сильнейших потрясения, одно за другим, встряхнули рынок так, что дело доходило до сердечных приступов, и даже, как вы помните, было зафиксировано два самоубийства. Чего стоила хотя бы майская история, когда единственный сын председателя американского Федрезерва сбежал из родительского дома в Европу и осуществил-таки публично озвученное ранее намерение — вышел замуж за своего давнишнего бойфренда, беженца из Нигерии. А дело-то было как раз накануне очередного заседания ФРС. Инвесторы не на шутку запаниковали, все ждали, что разгневанный папаша резко поднимет учетную ставку, а рынок к такому повороту явно не готов. А конфуз главы Еврокомиссии буквально через месяц после американской истории? Это когда он заявил на брифинге, что в течение двух часов обнародует Декларацию о самороспуске Евросоюза. Помните, что тогда началось? Паника, которую я назвал тогда идеальным штормом, длилась почти сутки, пока сей ответственный еврочиновник не признался, что в то утро вместо привычных ему двух фужеров коньяка он позавтракал сразу четырьмя. Кстати, я провел большую работу и подсчитал, что суммарное падение капитализации компаний мира стало тогда рекордным за всю историю фондового рынка, то есть большим, чем во времена Великой депрессии. Я сейчас пишу книгу о том случае, в которой проанализирую причины и раскрою механизмы всех биржевых кризисов.

— Да-да, мы все помним те курьезные истории, — вмешался ведущий. — Но сейчас? Что происходит сейчас? И опять главный вопрос: что это — тренд или волатильность?

— Инициатором сегодняшнего падения стал «Лохотрон-Инвест», — неохотно переключился Аналитик со столь приятной для него темы. — Это солидная и респектабельная компания. Кстати, я лично знаком с председателем правления «Лохотрона». Действия этой компании всегда продуманны и не могут носить спонтанный характер, хотя масштабы распродаж могут удивлять, тем не менее при умеренном пессимизме они могут быть вполне оправданны и в таком случае при возникновении нисходящего тренда, которого еще может и не случиться, защитят инвесторов от потенциальных потерь, которые могут возникнуть в случае тренда восходящего. Впрочем...

— И все-таки... — В голосе ведущего звучало страдание. — Тренд или волатильность?

Аналитик очень нравился себе в те моменты, когда давал прогнозы и делал комментарии, и очень не любил моменты, когда его беспардонно перебивали дилетанты, не давая возможности закончить мудрую и глубокую мысль.

— Хорошо, — сказал он с легким раздражением. — Коротко охарактеризовать текущую ситуацию на рынке можно примерно так: пессимизм инвесторов возник на ожиданиях роста безработицы в США, а она, безработица, в случае своего падения может вызвать осторожный оптимизм, который в свою очередь нивелируется ростом запасов нефти в США, что при положительной отчетности компаний вызовет на рынке разнонаправленные движения.

— Ага, — после короткой паузы озадаченно произнес ведущий, но, тут же взяв себя в руки, завершил беседу профессионально бодрым тоном: — Думаю, теперь нашим радиослушателям все стало совершенно ясно и они точно знают, как распорядиться своими капиталами. С вами радио «Барыга-FМ»! Рубите бабло!

По ту сторону океана

В Москве уже вовсю бушевал финансовый шторм: огромные панели в залах биржи сплошь окрасились тревожными красными цветами, инвесторы пытались спасти то, что еще можно было спасти, аналитики и эксперты, не успевая раздавать интервью, взахлеб вещали о наступлении «черного четверга», крушении экономики и начале российской Великой депрессии. А Нью-Йорк, финансовая столица мира, в этот момент только пробуждался от короткого и беспокойного ночного сна. Пробуждался, не ожидая от наступающего дня никаких неприятных сюрпризов.

В пустующем в этот ранний час офисе Нефтяной Трейдер развалился в кресле, закинув ноги на стол, и, потягивая из бумажного стаканчика крепкий черный кофе, отсутствующим взглядом смотрел на выстроившиеся напротив него в два ряда шесть больших мониторов. Картинки на мониторах были статичны — торги еще не начались, — и мысли Нефтяного Трейдера оказались в это утро далеки от нефтяных котировок. Сегодня ночью его разбудил звонком Портфельный Инвестор из Москвы, по секрету сообщивший весьма важную и пугающую информацию. Сейчас Нефтяной Трейдер раздумывал, стоит ли позвонить Биржевому Брокеру, для которого эта информация могла оказаться еще более важной и еще более пугающей, чтобы предупредить о грядущих неприятностях. Чтобы решить, так ли необходимо спасать задницу Биржевого Брокера, нужно было вспомнить, а делал ли Биржевой Брокер когда-нибудь и что-нибудь хорошее для него, Нефтяного Трейдера.

Нефтяной Трейдер торговал нефтью. Торговал по-крупному, ежедневно покупая и продавая миллионы бочек. Своя собственная нефть у Нефтяного Трейдера имелась — нефть, переработанная в бензин и залитая в бак его автомобиля. Другой не было, но разве это важно, если в твоем распоряжении находятся клавиатура, мышка и целых шесть цветных мониторов? Нефтяной Трейдер торговал фьючерсами — контрактами на поставки нефти, сроки исполнения которых наступят через несколько месяцев. Таких контрактов он заключал десятки и сотни, но фокус в том, что при наступлении оговоренного срока реально выполнялись из них лишь единицы. Фьючерсы часто называли бумажной нефтью, что было не совсем верно, поскольку реальная стоимость контракта, который никто не собирается выполнять, намного ниже стоимости бумаги, на которой его можно было бы напечатать. И самым поразительным во всей этой торговле был тот факт, что цена на настоящую нефть — ту самую, черную и маслянистую, плывущую в танкерах и текущую по трубопроводам, — формировалась в полном соответствии с ценой фьючерсов, то есть ценой нефти, не существующей в природе.

Рушились бюджеты зависящих от нефти государств, в нефтеносных регионах мира то и дело вспыхивали кровавые конфликты, где-то свергались правительства, какие-то территории внезапно расцветали вследствие нефтяного бума, а потом так же внезапно приходили в упадок, где-то велись переговоры, в которых вопросы поставки нефти превращались в вопросы большой политики, в вопросы войны и мира. Нефтяной Трейдер, торгуя фьючерсами, имел на все эти события самое прямое влияние, что вызывало в нем сладостное ощущение собственного величия.

Так же как и Портфельный Инвестор, Нефтяной Трейдер очень любил свою работу, приносящую ему миллионные доходы, и восхищался гениальной мудростью устройства мировой экономики.

После непродолжительного раздумья он решил все-таки предупредить Биржевого Брокера. Вспомнилась история, произошедшая в прошлом году. После тяжелого трудового дня они весело проводили время в ночном клубе, и надо же такому случиться, что им обоим понравилась одна проститутка. Биржевой Брокер тогда не стал жадничать и проявил себя как настоящий друг — уступил даму приятелю. А через пару недель у него появился дополнительный повод умилиться собственным благородством, и, весьма довольный своим поступком, он на радостях оплатил за Нефтяного Трейдера все счета от венеролога.

Нефтяной Трейдер взял трубку и набрал номер Биржевого Брокера.

— Привет, бумажная крыса.

— И тебе привет, мазутная задница. Что, все еще толкаешь по миру ослиную мочу под видом нефти?

— А ты все еще впариваешь лохам старый коровник своего дедушки по цене Майкрософта?

Оба жизнерадостно захохотали, довольные собой и своим юмором.

— У вас, как я погляжу, тишь да гладь? Быки с медведями живут в мире? — поинтересовался Нефтяной Трейдер.

— Да, если честно, последние недели затишье, тоска. Даже к кофейному аппарату все ходят пешком, а не носятся, как бывает в лучшие дни. Событий нет — основные отчеты выйдут только в следующем месяце, заявлений никто не делает, новыми санкциями никого не прессуют, пошлины не повышают, даже на Ближнем Востоке воюют как-то лениво, без задора. Когда там палят погромче, на этом хоть что-то заработать можно.

— Тоска, говоришь? А я как раз и звоню, чтобы тоску твою рассеять надолго. Информация кое-какая появилась.

— О, это интересно, — встрепенулся Биржевой Брокер. Он был мастером своего дела и умел превращать в деньги любую информацию. — Валяй делись.

— Ты уже обратил внимание, что у русских вчера началась большая заварушка?

— У русских? — разочарованно протянул Биржевой Брокер. — А что мне русские? У них всегда что-нибудь происходит. Ты же знаешь, весь их так называемый рынок не стоит и половины Фейсбука. Пусть копаются в своей песочнице, а все их заварушки нам отсюда не разглядеть.

— Сейчас я тебе кое-что расскажу про эту песочницу, но учти: за тобой будет должок. Когда твои ребята из Блумберга в очередной раз что-нибудь накопают — просто обязан будешь поделиться. ОК?

— Сначала покажи товар, — осторожно ответил Биржевой Брокер, — если информация ценная — будет разговор.

— Ладно, слушай. У меня в Москве есть приятель — большой торговец и очень серьезный там человек. Я ему всегда доверял, и он меня ни разу не подставлял. У него люди свои в окружении их президента. А президент у них, как ты знаешь, крутой парень. Перед ним даже наш отважный Дони слабеет в коленках, все обещает и со всем соглашается, а потом включает заднюю, только убравшись на безопасное расстояние. Так вот, информация, которой можно верить: их президенту надоела эта мышиная возня — отжимать себе постепенно кусок за куском. Он решить убрать нас, Штаты то есть, с дороги, чтобы никто в мире больше не смог оспаривать его влияние. И ударить он решил по самой важной точке нашей экономики — по Уолл-стрит. По тебе, бумажная крыса.

— Эй, парень, — весело воскликнул Биржевой Брокер. — Ты чего, с утра уже бухнул, как тот смешной чувак из Евросоюза, который устроил нам грандиозный шухер? До сих пор вздрагиваю, как вспомню тот день. Нехорошо одному бухать, дождался бы вечера, сходили бы вместе...

— Слушай меня внимательно, недоумок, — разозлился Нефтяной Трейдер. — Я пытаюсь спасти твою задницу, а повторять и доказывать ничего не буду, у меня нет для этого времени: через полчаса начало торгов, и сегодня у меня будет ОЧЕНЬ много работы. У их президента целая армия хакеров. Они готовились три года, тренировались на мелочах — банках и предвыборных штабах. Сейчас они готовы и через пару дней нанесут удар по Пентагону, ФРС и фондовому рынку. Сразу после хакеров в дело вступят диверсанты — секретный кремлевский спецназ «Бурятские танкисты». Они тоже тренировались, для разминки захватили Юкрейн — страна такая где-то в Средней Азии. Они уже проникли в Штаты, их цель — ФРС и Уолл-стрит, и у каждого в распоряжении баллон с новейшим отравляющим веществом. Штурмовать Пентагон они не будут, их для этого слишком мало, но они окончательно зачистят всю финансовую структуру — Федрезерв и твою биржу. Ты понимаешь, идиот, что они захватили целую страну, а уж твою-то задницу просто пошинкуют на барбекю?

— Погоди, погоди... — растерянно пробормотал Биржевой Брокер. Русские хакеры и химическое оружие выглядели серьезными аргументами и реальной угрозой. К тому же он действительно слышал про такую страну Юкрейн, где народ выбрал свободу, сверг кремлевскую тиранию, после чего подвергся военной агрессии и сейчас ведет неравную борьбу с оккупантами. — А ты уверен, что этот твой парень тебя не разводит? А то, знаешь, после всех этих панических шухеров уже не поймешь, кому верить.

— Этот парень несколько часов назад обрушил русским рынок, — веско проговорил Нефтяной Трейдер. — Он сказал, что не верит в их победу, поэтому распродает русские бумаги с любым дисконтом и выводит кэш в безопасное место.

— Так-так, понятно.

На несколько секунд в трубке повисло молчание, после чего Биржевой Брокер произнес задумчиво, будто размышляя вслух:

— А знаешь, я, пожалуй, не соглашусь с твоим приятелем. Когда смотришь на наших болтливых, высокомерных придурков из конгресса, Пентагона и правительства, невольно представляешь себе, как они обделаются при первой же серьезной заварушке. Но чем бы все ни кончилось, в любом случае нужно подстраховаться. Пожалуй, я сегодня тоже проведу некоторые подготовительные операции. А с завтрашнего дня можно и в отпуск махнуть на пару недель. Ладно, мазутная задница, с меня должок.

В заснеженной Сибири

Москву еще заливали осенние дожди, а за Уральским хребтом плотно и надежно обосновалась зима: пешеходы пробирались вдоль улиц по узким тропинкам, протоптанным среди высоких сугробов, а машины на плохо очищенных дорогах то и дело беспомощно раскорячивались в неуправляемом заносе.

В тот момент, когда в столице брокеры, трейдеры и инвесторы, уставшие и подавленные, словно внезапно постаревшие за один день, охрипшие от многочасового крика в телефонные трубки, с безнадежным отчаянием в глазах считали минуты, оставшиеся до завершения торгов, чтобы начать хотя бы приблизительно оценивать масштабы разразившейся катастрофы, в далеком сибирском городке, живущем в своем привычном неторопливом ритме, люди давно закончили обычный, ничем не отличающийся от других рабочий день, вернулись домой, уселись перед телевизорами и узнали из вечерних выпусков новости о крахе на московских биржах, воспринимая их как новости из другой галактики.

Сугробы снега, наваленные у бетонных стен корпусов Сибирского моторного завода, искрились в свете фонарей, установленных по периметру заводской территории. В окнах заводоуправления и цехов не было видно ни одного огонька, и лишь в цехе экспериментальной сборки горели несколько потолочных люминесцентных ламп, освещая небольшой закуток, в центре которого возвышался испытательный стенд. На стенде в наполовину разобранном состоянии был закреплен громоздкий камазовский дизель. Несколько тонких проводов, выходящих из железного нутра двигателя, тянулись по полу к блокам измерительной аппаратуры, расположенным в небольшой стеклянной кабинке.

В этот поздний час в цехе находились три человека. Игорь Николаевич, главный инженер завода, держал в руках широкие листы распечаток с графиками и диаграммами, удивленно смотрел на них, время от времени бросая недоверчивый взгляд на двигатель. Валера, инженер цеха, пришедший на завод после института в прошлом году, стоял, непроизвольно приняв стойку «смирно», и взахлеб, словно студент-отличник на экзамене, давал торопливые пояснения. Третьим был Кузьмич, слесарь — ветеран завода, отработавший здесь больше сорока лет. Он стоял позади Валеры, неловко переминался с ноги на ногу, подозрительно косился на высокое начальство в лице главного инженера и бросал ободряющие взгляды на начальство непосредственное, будто стараясь оказать молодому парню молчаливую моральную поддержку.

— ...Таким образом, Игорь Николаевич, вы видите, что основные параметры двигателя — скорость теплообмена, степень сжатия, качество топливовоздушной смеси, особенно на малых скоростях вращения вала, и, как следствие, крутящий момент изменяются весьма существенно и по всему диапазону оборотов двигателя.

— Видеть-то вижу, — пробормотал главный инженер. — Только вот не понимаю пока ни хрена.

— Как вы знаете, поток за компрессором имеет турбулентный пограничный слой, — продолжал Валера. — Вязкость погранслоя в сочетании с вихрями, образующимися вследствие срыва потока с лопаток, приводит к серьезным гидравлическим потерям, которые приходится компенсировать дополнительным отбором мощности у турбины. Поэтому я его ламиниризировал...

— Ты его чего?.. Кого?.. Ты серьезно?

— Я сделал поток ламинарным.

— Какого черта?! — рявкнул главный инженер. Он явно заинтересовался, в нем пробуждался давно, казалось, задавленный заводской рутиной творческий азарт. — Чего ты этим добьешься?! Ну, уменьшишь слегка потери, ладно. Но турбулентность способствует лучшему образованию смеси в цилиндрах.

— Знаю. Но, во-первых, я слегка изменил систему охлаждения воздуха перед подачей в камеру сгорания, а во-вторых, посмотрите вот на эти направляющие, которые я разместил прямо перед входным коллектором...

— Дык я это... я давно Валерке талдычил. — Кузьмич, уставший слушать непонятные слова и боявшийся, что молодой инженер, с которым они вместе покорпели над этим мотором немало часов, не сможет толком ничего объяснить, наконец не выдержал и решил вмешаться. — Ежели такую вот хреновину вот сюда примастырить, так оно того... дуть-то всяко лучше станет. И жар весь оттудова пойдет в сторону.

Не умея объяснить словами то, что чуял нутром, Кузьмич пучил глаза, загибал грубые промасленные пальцы, изображая «хреновины» и «загогулины», изъяснялся красноречивыми междометиями и размашистыми жестами.

— Я давно Валерке талдычил, — устало выдохнул, завершая свою эмоциональную речь, и вдруг добавил, глядя на Валеру преданным взглядом: — Валерий Андреевич, как договаривались, а? Ведь вторую неделю без продыху. И вечера все...

— Да-да, Кузьмич, конечно. — Валера полез в карман, достал из кошелька пятисотрублевую купюру, поспешно сунул в грубую ладонь слесаря. — Только ты вот что... Мы тут, наверно, еще побудем, хочу Игорю Николаевичу все наглядно продемонстрировать, так что ты нам нужен будешь. Давай по-быстрому, хорошо?

— Обижаешь, Валерий Андреевич. — Кузьмич ударил себя в грудь кулаком с зажатой купюрой. — Ты ж меня знаешь. Я мигом — в чипок и обратно.

Глядя в спину Кузьмича, деловито направившегося к выходу, главный инженер, хмуро наблюдавший эту сцену, поинтересовался:

— А он действительно сможет быть нам полезен после... — И выразительно щелкнул себя по горлу.

— Кузьмич-то? — усмехнулся Валера. — Он этот движок разберет и соберет с закрытыми глазами и в любом состоянии.

— Ну, ладно. — Игорь Николаевич задумчиво посмотрел на распечатки результатов испытаний. — А тебе не кажется, что здесь пахнет Нобелевкой?

— Во-первых, Нобелевку за технику не дают, — скучающим голосом ответил Валера. — А во-вторых, я же не Обама и даже не Алексиевич, для Нобелевки рожей не вышел.

— Ну, это я так, фигурально, — отмахнулся главный инженер. — К черту Нобелевку. Если все подтвердится, это нужно будет срочно запатентовать. Мы здесь наладим производство первыми, и ты представляешь, какие перспективы дальше? Ты представляешь, сколько это все может стоить? Ты представляешь, какой прорыв начнется? Отсюда начнется! Так, ладно, — резко оборвал он сам себя, — давай все еще раз и с самого начала.

Итоги тяжелого дня

Мчавшиеся мимо фонари уличного освещения чертили по бортам «Бентли» стремительные световые полосы. Пустынная ночная дорога, мигающие желтым светофоры, подсохший после дождя асфальт — просто мечта для водителя, управляющего пятью сотнями лошадей под капотом, но шеф, любивший минуты блаженного уединения в машине после трудного дня, приказал не торопиться, и Вадику приходилось постоянно удерживать себя от чрезмерного нажатия на педаль.

Портфельный Инвестор полулежал сзади на белом кожаном диване, держа в руке бутылку виски, из которой время от времени делал неторопливые смакующие глотки, и слушал новости по радио «Барыга-FМ». Новостей было много, они шли сплошным потоком, и казалось, что в редакции даже на время забыли про рекламу.

«После закрытия нью-йоркской сессии суммарные потери мировой экономики предварительно оцениваются в двадцать семь триллионов...», «ФРС объявила об экстренном запуске мегапрограммы количественного смягчения: для выкупа “мусорных” бумаг, ставших таковыми за последние восемь часов, будут напечатаны беспрецедентные объемы долларов...», «Январские фьючерсы на западнотехасскую нефть в течение одной сессии сначала рухнули до пятнадцати долларов за баррель, а затем взлетели до двухсот пятидесяти, что свидетельствует о преобладании на рынке спекулятивных настроений...», «Банковский холдинг “Сити-Групп” объявил о досрочном созыве совета директоров с одной повесткой: утверждение выплат членам правления вознаграждений за год. Наблюдатели связывают такую срочность с тем, что руководство группы не уверено в дальнейшей судьбе входящих в холдинг банков и спешит выплатить годовые бонусы топ-менеджерам до наступления краха, который выглядит сейчас вполне вероятным...».

Если утром, по дороге на работу, улыбка на лице Портфельного Инвестора была холодной и злорадной, то сейчас она стала блаженной и мечтательной. Он уже не бросал ревнивые взгляды на мелькающие за окном особняки, невольно сравнивая их с собственным по уровню помпезности и крикливой роскоши. Он уже не вспоминал о неблагодарной жене и неверной Насте Птичке. Ему было хорошо. Как человек, много и плодотворно поработавший, он испытывал наслаждение от расслабленной усталости и заслуженного отдыха.

Правда, на самом краю сознания все еще мельтешили какие-то беспокойные мысли о неизбежной расплате, о гневе внезапно обедневших клиентов, о загубленной репутации и издержках при предстоящей ликвидации конторы, но он легко гнал их, без труда убеждая себя, что бояться особо нечего. Деньги и активы разбросаны по всему миру, и подобраться к ним постороннему будет очень непросто, а репутация его больше не волновала, потому что он все равно решил сворачивать дела на российском рынке, давно ставшем для него слишком мелким.

Почему-то сейчас вспомнилось, как пару месяцев назад он вдруг увидел по телевизору своего бывшего приятеля, с которым вместе учились на мехмате МГУ. Они потеряли связь друг с другом много лет назад, и из передачи, посвященной современным техническим достижениям, стало понятно, что приятель работает в каком-то жутко секретном НИИ, занимается математическим моделированием в гиперзвуковой аэродинамике и даже получил недавно какую-то не сильно рекламируемую награду. Тогда Портфельный Инвестор неожиданно испытал странное, новое для него ощущение смутной досады, легкого сожаления и ревнивой зависти. На одно короткое мгновение мелькнула мысль о том, как можно было бы по-другому распорядиться своими яркими математическими способностями.

Но сегодняшний день окончательно рассеял все возможные сожаления и сомнения. Потому что сегодня Портфельный Инвестор показал всему миру свои волю, силу и власть. Годы работы на фондовом рынке убедили его, что расхожее мнение «Сила у того, у кого деньги» давно устарело. Даже имея много собственных денег, в наше время нельзя быть ни в чем уверенным: деньги могут отнять или украсть, они могут внезапно раствориться в государственных переворотах, бракоразводных процессах, стихийных бедствиях или чужих банкротствах. Настоящую силу дает лишь обладание чужими деньгами, а настоящую власть — возможность по своему усмотрению делать людей беднее или богаче. И что с того, что ракет, которые проектирует однокашник-математик, боится весь мир? Ведь сам он, бедный и никому не известный, никогда не ощутит ни сладости обладания большими деньгами, ни упоения властью над людьми, доверившими свои деньги ему.

День выдался трудным, но Портфельный Инвестор гордился тем, как смог его провести.

Отрывок из романа «День города»

Хулио Иглесиаса, протяжно поющего о любви, он услышал еще на лестничной клетке, едва выйдя из лифта. И уровень громкости, и репертуар явно свидетельствовали об одном: склочно-скандальный настрой Надежды уже миновал, и сейчас она привычно врачует душевные раны голосом любимого исполнителя.

Сняв ботинки в прихожей, Демидов слегка поморщился от проникшего сюда табачного дыма, не торопясь проследовал через длинный коридор мимо дверей кухни и трех спален и на секунду замер на пороге гостиной, оценив ситуацию одним быстрым взглядом. Надежда сидела на диване, забравшись на него с ногами, перед ней на журнальном столике рядом с большим, густо исписанным листом бумаги стояли наполовину пустая бутылка коньяка, фужер и круглая хрустальная пепельница, в правой руке дымилась тонкая, вставленная в элегантный золотой мундштук сигарета. Вадим пересек гостиную, выключил музыкальный центр — внезапно обрушившаяся тишина в первые мгновения отозвалась в ушах легким гулом, — медленно снял пиджак и повесил его на спинку стоящего напротив столика кресла, подошел к встроенному в сервант бару, достал чистый фужер, вернулся к креслу, устало опустился в него. Надежда хмуро и настороженно следила за его перемещениями одними глазами, не поворачивая головы. Демидов подумал, что, судя по ее взгляду, мрачному молчанию и уровню коньяка в бутылке, разговор вряд ли получится долгим, она явно превысила дозу, при которой была способна на серьезные препирательства. Плеснув себе в бокал, он откинулся на спинку кресла, тихо и миролюбиво спросил:

— Ну, что случилось? Рассказывай.

— Да ничего особенного, — неожиданно бодро, с заметным сарказмом ответила она. — Просто твоя дочка написала тебе письмо, и я бы хотела, чтобы ты его прочитал. — Она кивнула на лежащий на столике лист.

— Насколько я помню, это и твоя дочь тоже, — проворчал Демидов, слегка нагнувшись вперед, свободной от фужера рукой взял бумагу, исписанную, как он успел заметить, крупным и неровным почерком дочери, положил себе на колени и, отхлебнув коньяка, начал читать.

«Разлюбезные мои маман и папан. Вот, в первый и, уверена, в последний раз решила написать вам письмо. Долго думала, с чего начать, ничего не придумала, поэтому начинаю с самого главного. Я очень надеюсь никогда больше вас не видеть и настоятельно прошу не устраивать шумных поисков и тем более не пытаться со мной встретиться, чтобы “образумить, избавить от пагубного влияния и вернуть, так сказать, в лоно любящей семьи”. Это все равно ни к чему не приведет, но будет стоить вам лишних нервов и, скорее всего, только усилит то брезгливое отторжение, которое вы, любезные родители, вызывали во мне уже довольно долгое время. Вам вполне достаточно знать, что я жива, здорова, ни в чем не нуждаюсь и что наконец-то встала на дорогу, которая приведет меня к Свету. Я ничего не собираюсь вам объяснять (это бесполезно), не собираюсь, Боже упаси, вас чему-то учить. Уже больше года, с того дня, как я узнала о дороге к Свету, дороге к Исцелению, Искуплению и Спасению, я была вынуждена ежедневно наблюдать ваше постылое существование, и только всеблагой Господь знает, каких трудов стоило мне притворяться почти примерной, тупой и ничего не видящей дочкой. Я наблюдала, как ты, папан, забыв обо всем на свете, азартно зарабатывал свои обожаемые деньги, будто вокруг не осталось ничего, кроме этой блестящей мишуры, действующей на сытых, самовлюбленных самцов как зеркальце на папуасов. Я наблюдала, как ты, маман, страдающая от скуки, но слишком ленивая, чтобы зарабатывать самой себе на хлеб, оскорбленная положением жены, фактически брошенной, никому уже, по сути, не нужной даже при живом муже, но слишком упрямая, чтобы найти причины в себе, искала утешение в развлечениях, соответствующих твоему духовному уровню, не находила его и вымещала копившуюся злобу на мне и на моем зачуханном работой папеньке.

Именно так вы будете жить и дальше (вас уже не спасти), но теперь, слава Богу, без меня. Теперь меня окружают люди, знающие, ради чего они существуют на земле, люди, сумевшие, как и я, отречься от всеобщего и повсеместного скотства и обратить свой взор к Свету. Еще раз очень вас прошу: не ищите меня и не пытайтесь как-то навредить тем, с кем я встала на один путь.

Счастливо оставаться. Бывшая ваша К.

P.S. Своим имуществом я распорядилась так, как посчитала нужным, а что касается твоих, маман, побрякушек, то, поверь, им найдено более достойное применение, чем пускать пыль в глаза молодым брутальным жеребцам».

Закончив читать, Вадим еще с минуту сидел, тупо уставившись в лежащий на коленях листок. Поднял глаза на Надежду и в ее застывшем взгляде без труда прочел целый букет весьма противоречивых эмоций — откровенное злорадство смешивалось с тоскливой безысходностью и злым упреком, сквозь которые, показалось, все же просматривались ожидание и надежда. Привыкшая к тому, как ее жесткий и деятельный супруг с готовностью берется за решение любых появляющихся проблем, она и сейчас невольно ждала от него энергичных и эффективных действий. Сейчас она почему-то уже не выглядела пьяной, и под этим долгим взглядом Вадим почувствовал себя немного неуютно.

— Черт знает что такое, — пробормотал он и полез за телефоном в карман висящего на спинке пиджака.

— Можешь не звонить, — безжизненным голосом произнесла Надежда. — Ее телефон отключен, и, думаю, отключен надолго.

— А ты пробовала...

— Домой ей тоже не звони. У Вагита семья большая — жена, трое детей и теща, а сейчас поздно уже, разбудишь всех, неудобно.

— Какой еще Вагит?! Что ты несешь?!

— Вагит, который уже три дня как въехал с семьей в новую квартиру. Я с ним недавно пообщалась — вроде неплохой мужик. Надеюсь, он не слишком быстро угробит тот дорогущий ремонт, который ты сделал. — Ее глаза мгновенно, словно кто-то открыл наконец туго закрученный кран, наполнились слезами, и она добавила совсем уже тихим, дрогнувшим голосом: — Она продала квартиру. Продала квартиру, забрала мои драгоценности и исчезла. Она же не себе, ты понимаешь это? Ее сманил кто-то, она все это кому-то отнесла. Вадим, заклинаю тебя, найди ее, она же еще совсем глупая, ее можно во что угодно втянуть, внушить... убедить... она пропадет, Вадим.

— Продала?.. — растерянно пробормотал Демидов. — Когда же она успела?

Двухкомнатная квартира с высокими потолками, большим коридором и просторной кухней в только что построенном доме стала роскошным подарком отца на восемнадцатилетие дочери. Вадим вспомнил, как сначала затягивались сроки сдачи дома, а потом он долго и придирчиво выбирал бригаду, которой можно доверить «довести до ума» новое жилище. И все это время Кристина, уже имевшая на руках свидетельство собственника, торжественно врученное ей в день рождения, заискивающе крутилась вокруг отца, словно ласковая кошечка, выпрашивающая любимое угощение, и нетерпеливо интересовалась у «папика», когда же наконец она сможет поселиться в своем «сказочном замке». Такое поведение было абсолютно несвойственно ей — дерзко независимой, иногда холодно-отчужденной, но чаще всего снисходительно-равнодушной, — поэтому выглядело наигранным и фальшивым. Тогда Демидов объяснял это естественным нетерпением молодой девушки обрести ту настоящую самостоятельность, которую дает собственное жилье. И только сейчас, вспоминая последние месяцы перед переездом дочери, он понял, что она уже тогда знала о своем предстоящем уходе, все давно спланировала и лишь ждала момента, когда сможет уйти не просто так, а с серьезными деньгами.

Надя, конечно, права — решение Кристина принимала не сама, ей явно кто-то помог, и, судя по содержанию письма, все это очень походило на работу серьезной секты. «Проворонил дочь, бизнесмен сраный», — горько подумал он.

— Я найду ее, — тихо произнес он. Пальцы, сжимавшие фужер, побелели от напряжения, в слегка прищуренных глазах промелькнули искры ярости. — Найду ее и того, кто ее так лихо обработал.

* * *

— Да-да, Вадим Сергеевич, жду вас. Проходите, присаживайтесь.

Левченко оторвал взгляд от монитора, откинулся на высокую спинку роскошного «директорского» кресла, наблюдая за тем, как Демидов решительно пересекает кабинет и усаживается на широкий кожаный диван для посетителей.

— Ну что же, — продолжил он после короткой паузы, — мне удалось собрать кое-какие сведения по обоим интересующим вас вопросам. Возможно, они вас не слишком обрадуют, но, по моему скромному мнению, наличие любой, даже негативной информации всегда лучше полного отсутствия таковой. По крайней мере, не нужно тратить время на поиски, а можно при желании сразу приступать к решению проблемы.

Закончив свое традиционное вступительное слово, Левченко некоторое время выжидательно разглядывал посетителя, но, поскольку Демидов, сидевший с застывшим и непроницаемым лицом, пока не проявлял готовности вступать в диалог, вновь обратился к монитору компьютера и продолжил ровным деловым тоном:

— Высказанное вами с самого начала предположение, Вадим Сергеевич, оказалось верно — ваша дочь попала под влияние одной из действующих в стране тоталитарных сект. Секта молодая, пока не очень разветвленная, но хорошо организована и демонстрирует стремительный рост. Итак, что удалось выяснить на сегодняшний день? — Левченко сделал пару щелчков мышью, очевидно выводя на экран нужную информацию. — «Новая церковь спасения». Лидер и основатель — «всеблагой равноапостольный отец Юлиан», он же Сурков Юлий Васильевич, 52 года, уроженец Ростова-на-Дону. Сначала немного о нем, потом о самой организации.

Образование среднее. Успел полгода проучиться на философском факультете МГУ, когда отхватил первую из трех своих судимостей. Попытка изнасилования. Девушка — сокурсница. Очевидно, по неопытности ничего не сумел, получил два года. После освобождения перебрался в Красноярский край, работал лесником, рабочим на лесопилке, стюардом на речных теплоходах, грузчиком на овощной базе, киномехаником. Вторая судимость в девяносто седьмом — растление малолетних. Отсидел шесть лет, вернулся в Ростов. Работал барменом, в основном в барах при гостиницах. Третья судимость — за грабеж, причем в составе группы и по предварительному сговору. Судя по всему, работая в гостинице, сумел заделаться сутенером, сколотив вокруг себя небольшую команду проституток и склонив одну из них к совместному грабежу богатых и предварительно «накачанных» ею клиентов. При отбывании третьего срока в колонии во время массовой драки заключенных, впоследствии переросшей в серьезный бунт, получил тяжелую черепно-мозговую травму, после которой провел в коме почти две недели.

После освобождения неожиданно увлекся религией, постоянных источников дохода не имел, перебивался случайными заработками, занимался перекупкой книг, в основном богословского содержания, но чаще кормился за счет сожительниц, которых легко и быстро менял и которые его с готовностью содержали. Любопытно, что эти самые сожительницы сильно отличаются друг от друга как возрастной категорией, так и социальным статусом. В общем, после третьей отсидки наш герой вдруг стал пользоваться повышенным спросом у женщин.

Кратко по психологическому портрету. Сексуально озабочен — возможно, сыграл свою роль эмоциональный шок, полученный при первой, столь оригинальной и неудачной, попытке полового контакта. К лидерству стремился всегда и вплоть до третьей судимости пытался утвердить его грубой силой, был подвержен приступам немотивированной агрессии (в колониях часто был участником драк), но после последнего освобождения внезапно стал проявлять сильную, почти на грани гипноза, способность к убеждению и внушению, особенно по отношению к женщинам. Есть мнение, что эта способность может быть связана с полученной в колонии травмой. Стремительно расширял круг общения, вовлекая в него людей, которые быстро превращались из приятелей-знакомых в поклонников и почитателей. Всеблагим и равноапостольным объявил себя два года назад.

Левченко понимал, какие эмоции перечисляемые им факты должны вызывать у человека, разыскивающего свою девятнадцатилетнюю дочь, однако сухой, казенный тон и привычно сосредоточенный вид явно демонстрировали его подчеркнуто нейтральное отношение к результатам проделанной работы. Он был профессионалом, давно привыкшим к тому, что люди, несущие ему свои проблемы, готовы платить за информацию, а не за сочувствие, и в общении с ними никогда не опускался до лирических отступлений. Тем более что сегодняшний клиент, с которым Левченко пару раз уже приходилось иметь дело, был явно не из тех, кому требуются утешения. Демидов сидел на диване ровно, ни разу не облокотившись на спинку, проступившие на скулах желваки чуть заметно дрожали, неподвижный, но сосредоточенный взгляд был устремлен в окно за спиной хозяина кабинета.

— Теперь, собственно, о самой «церкви», — по-деловому продолжил Левченко. — Про философию и устройство, с вашего позволения, коротко, тем более что здесь мы видим схему, вполне классическую для подобных религиозно-финансовых сект: примитивная, наскоро скроенная идеология для «паствы» обеспечивает «духовному лидеру» неслабую прибыль. Если коротко, то примерно так: Господь устал наконец смотреть на плоды Своих семидневных трудов и решил-таки досрочно провести мероприятие, известное как Второе пришествие. А поскольку Страшный суд занятие хлопотное в силу большого количества подсудимых, — тут Левченко позволил себе короткую, чуть заметную усмешку, — Ему понадобятся помощники — нечто среднее между следователями и присяжными заседателями. Ну и дальше в том же духе: обряд очищения... белые одежды — признак святости... избавление от материальных соблазнов... Всю информацию, Вадим Сергеевич, я вам сегодня перешлю, и при желании вы с ней ознакомитесь. Так, а вот это уже интересней: порядок вступления и устав. Каждый кандидат еще перед обрядом должен пожертвовать «церкви» все «источники соблазнов», тем самым показывая готовность полностью очистить душу от мирской скверны. «Братья и сестры» через общение и совместный труд готовят себя к великой миссии, но духовно и... телесно всецело отдают себя в распоряжение посланного Создателем всеблагого Юлиана. То есть бизнес бизнесом, а во вполне мирских радостях господин Сурков себя не ограничивает. А выглядит это все примерно так...

— Кто-нибудь пытался прикрыть лавочку официальным путем? — спросил Демидов неожиданно сиплым голосом, впервые нарушив свое напряженное молчание.

— Знал, что спросите об этом, — удовлетворенно произнес Левченко. — Зафиксировано три обращения граждан — очевидно, родственников новопосвященных членов секты — в полицию и прокуратуру. В первый раз была проведена доследственная проверка, которая не выявила признаков состава преступления. Деньги и материальные ценности передаются «церкви» на добровольной основе, оформляются как пожертвования или дарения. Причем жертвуется лишь то, на что вступающий в секту имеет законное и единоличное право, — за этим Сурков следит строго, поэтому потерпевших, то есть тех, кто лишился своих денег, нет, кроме, конечно, самих членов секты, которые по понятным причинам жаловаться не будут. Как видим, наш равноапостольный Юлиан неплохо подстраховался со всех сторон. В общем, два последующих заявления остались без движения.

«Интересно, какое это законное и единоличное право имела Кристина на драгоценности матери? — мысленно усмехнулся Демидов. — Халтуришь, всеблагой, от жадности бдительность теряешь».

— Теперь пару слов о том, где, собственно, располагаются и чем занимаются будущие судьи человечества, — продолжал Левченко. — Надо сказать, местечко подобрано со вкусом: на берегу Дона, недалеко от Вёшенской — шолоховской станицы. Пейзажи кругом — заглядение. Земля — три гектара — в собственности Суркова. Отстроились неплохо: двухэтажный терем, хозяйственные постройки — амбары, конюшни, скотный двор, все за высоким, глухим забором. Живут в комнатах по десять–двенадцать человек, день жестко расписан: подъем в пять часов, потом до десяти вечера молитвы и работа с перерывами на обед и ужин. Имеют несколько больших огородов, содержат скот...

— Я, в общем, все понял, — прервал его Демидов. — Последнее маленькое уточнение: вы на сто процентов уверены, что Кристина у них? Насколько я понимаю, они не особо афишируют ни свою численность, ни состав.

Официальная и широко рекламируемая деятельность компании Левченко заключалась в предоставлении бизнесу консалтинговых услуг в разных направлениях, но особый упор делался на «эксклюзивный, разработанный по уникальной технологии» продукт — создание отдела продаж «под ключ». В большинстве случаев запущенные компанией Левченко проекты не приводили к заметному прорыву в бизнесе клиентов, однако вера людей в умного дядю со стороны, который, если ему хорошо заплатить, враз поправит дела, решит все проблемы и выведет затухающий бизнес на новый уровень, оказывалась поистине неистребимой, и поток заказчиков никогда не иссякал.

Сам Левченко, ветеран органов внутренних дел, в свое время дослужившийся до заместителя начальника ГУВД, организовав и запустив столь выгодный бизнес по изъятию денежных знаков у доверчивых предпринимателей, расставил на всех направлениях деловито-шустрых менеджеров и занимался в компании лишь общим управлением и контролем. Основную часть времени он решал проблемы более деликатные, о которых не упоминалось в рекламе и о которых ничего не знали сотрудники. За весьма солидное вознаграждение господин Левченко мог провести финансовую разведку, выявив реальных собственников бизнеса там, где официально действовали подставные фигуры; безошибочно предсказать будущее преднамеренное банкротство; мог не только найти следы сбежавшего должника, но и проследить путь уплывших вместе с ним денег кредитора; раскрыть схему аффилированности самостоятельной на первый взгляд фирмы или организовать эту аффилированность для желающих; узнать о планах крупных компаний по поглощению конкурентов или оценить риски рейдерского захвата. Ну и конечно, в прейскуранте значилась самая распространенная и потому самая недорогая услуга — предупреждение клиента о нездоровом интересе к его деятельности со стороны проверяющих органов.

Те, кому приходилось обращаться к Левченко со своими проблемами, часто поражались его возможностям, но, в отличие от официальных клиентов компании, никто в итоге не сказал бы, что потратил свои деньги зря. Подобной эффективности скромный отставной подполковник добивался с помощью тщательно сохраняемой связи с бывшими коллегами, а также отработанными еще в годы службы контактами с крупными фигурами уголовного мира, а также мощной группировкой профессиональных хакеров, многие из которых давно оказались «под крылом» полицейского начальника и были обязаны ему не только свободой, но и относительным спокойствием за свое будущее. Похоже, кусок хлеба себе к старости он начал готовить задолго до увольнения из органов.

В период становления и бурного развития бизнеса Демидову пришлось пару раз обращаться к Левченко за консультацией, и сейчас вдруг подумалось, что, прояви он в свое время большую предусмотрительность, без проблем узнал бы о планах своих компаньонов заранее, и тогда их «кидок» не оказался бы столь болезненным.

— К сожалению, Вадим Сергеевич, сомневаться в этом не приходится. — Левченко наконец оторвал взгляд от монитора, посмотрел на собеседника, изобразив на лице подобающую случаю грусть. — Про драгоценности вашей жены точно не скажу, думаю, Кристина просто отдала их Суркову, но путь денег, которые она получила за квартиру, прослеживается легко. За месяц до продажи госпожа Демидова открыла счет в Сбербанке, куда впоследствии и поступила вся сумма. На следующий же день деньги были переведены на счет созданного Сурковым некоммерческого благотворительного фонда «Духовная зрелость». В назначении платежа указано «пожертвование». Сумма большая, платеж мог вызвать подозрения, поэтому Кристина лично являлась в отделение банка во избежание возможной блокировки и последующих объяснений. Так что, — закончил Левченко с чуть слышным вздохом, — ищите свою дочь в... — бросил короткий взгляд на экран, — в «Новой церкви спасения», у равноапостольного Юлиана.

— Хорошо. — Демидов потер пальцами переносицу, что всегда означало попытку максимально сосредоточиться. — Методы воздействия на секту? Использование... ну, силового компонента? Я имею в виду...

— Я прекрасно понял, что вы имеете в виду, — сухо проговорил Левченко. — Как вы знаете, мой бизнес заключается в том, что я лишь добываю необходимые моим клиентам данные. Как они их потом используют — меня совершенно не касается. Планирование и, упаси боже, проведение силовых акций — извините, не мой профиль.

В кабинете воцарилось напряженное молчание. Левченко взял со стола очки, надел, тщательно протерев, отчего сразу приобрел какой-то домашний, совсем не деловой вид. Он подался вперед, приблизившись к посетителю настолько, насколько позволил широкий стол, и проговорил голосом, в котором Демидову послышалось столь не свойственное хозяину кабинета сочувствие:

— Да поговорите вы с ней просто, Вадим Сергеевич. Поезжайте и поговорите. Насколько я понял, общение с родными у них не запрещено. С женой лучше или одному — вам решать. Наверняка ведь, извините, и в семье не все ладно было, с вашим-то бизнесом, небось и пообщаться с дочкой не всегда получалось, а в таких ситуациях по малолетству какая только дурь не взыграет! Может, и перебесилась уже. Поверьте — это сейчас будет самым разумным вашим действием. Полиция вам не поможет, а попрете буром — сами же под ответом окажетесь, что серьезно усложнит ваше и так непростое сегодняшнее положение.

— Ладно, понятно. — Демидов невольно поморщился от одной мысли о предстоящем разговоре с Кристиной «по душам». — Тогда давайте перейдем ко второму вопросу — к моему, как вы правильно заметили, непростому положению.

Левченко, сняв очки, вновь откинулся на спинку кресла, пару раз щелкнул мышью, открывая на мониторе новый файл, и заговорил привычно деловым тоном:

— Итак, по второму вопросу. Здесь вы, Вадим Сергеевич, так же как и в первом случае, в общем, верно определили причины и источник проблемы. Запуск вашего агрокомплекса неизбежно привел бы к серьезной перестановке сил в сельскохозяйственном бизнесе края, и некоторым крупным игрокам это сильно не понравилось. Теперь — подробности, которые удалось прояснить...

* * *

Около девяти утра съехали с трассы «Дон», дорога сузилась до двух полос, но сохранила свою стремительную прямолинейность и почти идеальное покрытие. Проносящийся за окнами пейзаж тоже практически не изменился: засеянные поля чередовались с участками дикой степи, покрытыми высокой, колышущейся на ветру травой и редкими, явно искусственного происхождения лесополосами.

По-летнему яркое солнце било прямо в лобовое стекло, и, несмотря на опущенный солнцезащитный козырек, Вадиму приходилось щурить уставшие глаза и удерживаться от соблазна вдавить педаль в пол на пустой и ровной дороге.

Выехали они еще затемно, но за почти шесть часов пути едва ли обменялись десятком коротких, ничего не значащих фраз. Надежда ни разу не проявила желания вздремнуть, даже не откидывала спинку, сидела ровно, глядя только вперед, на несущуюся под капот дорогу, и была бы совсем похожа на манекен, который пристегивают к креслу машины для прохождения краш-теста, если бы время от времени не нагибалась к стоящей в ногах сумке, чтобы достать большую плоскую фляжку с коньяком и сделать пару маленьких глотков.

— Ты бы пореже прикладывалась, — проворчал Вадим. — К дочери едешь. В каком виде хочешь перед ней показаться?

— Нашей дочери абсолютно все равно, в каком виде я перед ней покажусь, — равнодушно проговорила Надежда и после короткой паузы добавила: — Впрочем, твой вид ее также мало волнует.

— Подходящий у тебя настрой для того, чтобы попытаться ее вернуть.

Вадим начинал злиться, чему дополнительно способствовали знакомые признаки подступающей головной боли и новые проблемы, возникшие при разборе деятельности бывших компаньонов.

— А кто тебе сказал, что я собираюсь ее возвращать? — Надежда, казалось, искренне удивилась. — Она все равно не вернется, и уговаривать ее я не буду.

Не ожидавший такого поворота Вадим холодно поинтересовался:

— И какова же, позволь спросить, цель твоей поездки? Я же предлагал — давай один съезжу.

Надежда долго молчала и, когда Демидов уже решил, что не дождется продолжения разговора, задумчиво ответила:

— Да так, знаешь, в глаза ей посмотреть хочу. В последний раз.

— В глаза посмотреть, — повторил он. — В последний раз. Понятно. Сейчас вот как раз фляжечку прикончишь, и в глаза смотреть станет очень комфортно. Молча, конечно, не получится — надо же будет в неблагодарности обвинить, припомнить все, истерику небольшую изобразить.

«Все — зря. Глупая, спонтанная поездка, и закончится она ничем». Он очень жалел сейчас, что не настоял на необходимости поехать одному, жалел, что вообще поделился с женой полученной от Левченко информацией. Увидев ее первую реакцию на исчезновение Кристины, Вадим подумал, что ради возвращения дочери она готова на все. Но в течение каких-то трех дней слезные истерики и стремление к немедленным действиям сменились сначала мрачной апатией, а потом холодным равнодушием. Надежда перестала упоминать дочь в каждом разговоре, перестала строить планы по ее поиску, и к тому моменту, когда Левченко собрал наконец всю нужную информацию, Вадим уже серьезно сомневался, стоит ли вообще рассчитывать на ее участие в поисках. Однако накануне вечером, узнав о запланированной мужем поездке, Надя проявила столько непреклонного, совершенно несвойственного ей упорства, что Вадиму пришлось согласиться взять ее с собой. Поэтому сейчас, когда до конца пути оставалось не более пятидесяти километров, почти опустошенная в дороге фляжка коньяка и это спокойное «уговаривать ее я не буду» разозлили его не на шутку.

Свернули с асфальтового шоссе и, следуя указаниям навигатора, почти час пылили по замысловатой сети грунтовых дорог. Запущенное, изрезанное глубокими оврагами поле заканчивалось плотной зеленой стеной, но то, что издали выглядело густым первозданным лесом, на самом деле оказалось лишь редкой и узкой лесополосой; дорога пару минут попетляла в приятной, спасающей от летнего зноя тени, и деревья внезапно расступились, представляя взору широкий, залитый солнцем простор. За неглубоким обрывом круто изгибалась сверкающая лента Дона; лес, покрывающий противоположный берег, чуть выше по течению расступался, открывая длинный и пологий спуск к реке, на котором вольготно раскинулась довольно большая станица; купола высокого белого храма в самом центре села бросали в глаза слепящие солнечные лучи.

Дорога перед самым оврагом круто забрала вправо и метров через двести уперлась в массивные, обитые металлическими листами ворота. В обе стороны от ворот тянулся добротный, трехметровой высоты частокол, глядящий в небо остро заточенными остриями бревен; плотно примятая трава чуть в стороне, вероятно, обозначала небольшую, пустующую сейчас площадку для автомобилей.

Вадим подъехал к самому забору, чуть не коснувшись его бампером, и заглушил мотор. Бросил на супругу хмурый, полный недоброго предчувствия взгляд и молча распахнул дверцу машины. В правую створку ворот оказалась вмонтирована узкая калитка, сбоку крепилась красная пуговка звонка. После секундного колебания Демидов дважды коротко нажал на кнопку. Звонка они не услышали, но через несколько секунд раздался металлический лязг засова, и калитка распахнулась вовнутрь. В первую секунду показалось, что на пороге вырос герой русских былин о богатырях: здоровенный, явно выше двух метров, и неправдоподобно широкий в плечах, стриженный «под горшок» парень смотрел исподлобья, настороженно, но без явной враждебности. Длинная, почти до колен, белая рубаха перехватывалась в поясе пестрым разноцветным кушаком, белые штаны были коротковаты и не доставали до щиколоток, темные от загара ступни едва помещались в светло-серые покрытые пылью шлепанцы.

— Кого надо?

«Суркова», — чуть было не ответил Демидов, но Надежда его опередила:

— Здравствуйте. Нам бы отца Юлиана увидеть, — торопливо проговорила она, и Вадим, к огромному изумлению, уловил в ее голосе просящие и даже заискивающие нотки.

Парень посторонился, дождался, когда гости войдут, закрыл калитку, оглушительно грохнув засовом, и молча направился в сторону возвышавшегося посередине двора терема — именно такое слово приходило на ум при первом же взгляде на двухэтажное деревянное здание под двускатной крышей, обильно украшенное замысловатой резьбой по коньку кровли, на наличники окон и балясины лестницы на высоком крыльце.

Пока шли через двор, Вадим быстро водил глазами по сторонам, стараясь выцепить взглядом как можно больше деталей из жизни секты. Вдали, у забора, похоже, огород — там усердно, не поднимая голов, копались несколько согнутых белых фигур. Правее — постройка, похожая на коровник, туда направлялась женщина с двумя ведрами, судя по фигуре и походке — молодая девушка. Вадим на секунду напрягся, пока не понял, что девушка гораздо ниже ростом, чем Кристина, перевел взгляд левее, на троих людей в белом (отсюда нельзя было разобрать ни их пол, ни возраст), которые вилами закидывали в незапряженную телегу сено из большой полуразвалившейся копны. Он невольно пытался распознать Кристину в каждой замеченной им белой фигуре, но все они оказывались слишком далеко, а времени приглядеться не оставалось.

Вслед за своим провожатым, который двигался вперед, не оборачиваясь, будучи уверенным в том, что гости послушно следуют за ним, поднялись на крыльцо, прошли через просторные, светлые, абсолютно пустые сени и вошли в небольшую прямоугольную комнату. Одну торцевую стену занимало окно, под ним стоял деревянный, похожий на трон стул с высокой спинкой, вдоль противоположной стены тянулась довольно узкая лавка из струганых досок.

— Отец Юлиан трапезничает. Ждите.

Кивком головы парень указал на лавку, дождался, пока гости разместились на не слишком удобном помосте, упершись спинами в стену, отчего их позы выглядели неестественно напряженными, и вышел, прикрыв за собой дверь.

— «Трапезничает»! — фыркнул Вадим. — Клоуны ряженые.

Пахло древесной свежестью недавно построенного дома, за приоткрытым окном слегка раскачивались ветви березы, доносился разноголосый птичий гам, где-то протяжно промычала корова, с того берега донесся одинокий удар колокола. Все вокруг выглядело таким умиротворенным, а признаки неспешной деревенской жизни вносили в душу такой покой, что Вадим испытал вдруг мимолетное, но удивительно сильное в своей реалистичности ощущение: он находится в детском загородном лагере, куда его малолетняя и несмышленая дочка сбежала тайком от родителей. Сейчас дочку приведут, после недолгих упреков она будет прощена и благополучно вернется к своим новым друзьям.

Дверь открылась бесшумно, и появления Юлиана никто не заметил. Вадим просто почувствовал, что в комнате появился кто-то еще, и поднял глаза. На пороге стоял невысокий дядя лет пятидесяти, конечно же в белом одеянии, с окладистой седеющей бородой. Несколько секунд он разглядывал гостей, медленно переводя долгий, задумчивый взгляд с одного на другого, потом направился к креслу подчеркнуто неторопливой и, как показалось Вадиму, наигранно немощной походкой. Расположившись на своем тронообразном сиденье, положил руки на широкие подлокотники и замер, прислонившись к прямой спинке и чуть расставив ноги. «Понтий Пилат готов вершить свой суд, — зло прищурился Вадим. — Переигрываешь, всеблагой».

— Мир вам, дети мои. Что привело вас ко мне в этот благодатный день?

Демидов, давно подготовившийся к разговору, собирался вести его по возможности спокойно, но, моментально среагировав на «детей», почувствовал резкое раздражение, еще не начав говорить. Но тут Надежда, его Надежда, с которой он прожил больше двадцати лет, второй раз за десять минут повергла его в изумление. Она быстро встала с лавки, крепко сцепила сложенные перед собой руки, отчего стала похожа на провинившуюся школьницу, и заговорила просящим, почти извиняющимся голосом:

— Отец Юлиан, понимаете, наша дочь Кристина, Кристина Демидова, пришла к вам... недавно пришла... она... в общем, ничего не сказала нам, не намекала никак даже... Отец Юлиан, может быть, мы не очень хорошие родители, может, в семье у нас не всегда все ладно... может быть, не знаю. Но мы приехали... мы бы очень хотели поговорить с ней, спросить у нее, объяснить ей... объяснить, что очень любим ее и вообще... Отец Юлиан, мы вас очень просим — позвольте нам с ней увидеться, хоть ненадолго. Нам очень, очень нужно с ней поговорить.

Вадим, не узнавая в этой умоляющей, убитой горем матери Надежду, которую видел в последние дни, смотрел на нее удивленно, Юлиан же в это время, будто не замечая и не слыша просящую, наблюдал за Демидовым с едва заметной понимающей усмешкой. Надя замолкла, словно выдохлась, и бессильно опустилась на лавку.

По-прежнему глядя только на Вадима, Юлиан заговорил ровным, спокойным голосом, напоминающим сытое и дремотное воркование жирного голубя:

— Сестра Ксения — она сама пожелала сменить имя в ознаменование начала праведной жизни — предупреждала меня, что вы можете приехать. Не стану утаивать, она просила не только не допустить вашей встречи с ней, но и вовсе не пускать вас в нашу обитель.

Он помолчал, выдерживая театральную паузу, и продолжил после короткого сокрушенного вздоха:

— Однако мы, избранные Господом и призванные Им готовить Его неразумных чад к последнему суду, дабы попытаться спасти тех, кого еще можно спасти, должны быть снисходительны и терпимы, ибо гордыня — воистину дьявольский соблазн, способный ввести в искушение даже праведную душу. Поэтому не устаю я поучать братьев и сестер обители нашей: очистивши душу свою — не возгордитесь, будьте терпимы к родителям, породившим вас, к детям — плоть от плоти вашей, к родным и близким, ибо примером своим можете и их увести из скверны, поднять вместе с собой и очистить от мирского праха. Кому многое дано, с того многое и спросится. А с избранного спрос будет вдвойне — сколько душ заблудших спас ты от геенны огненной? И сказал я сестре Ксении: «Не осуждай родителей своих, возьми на себя труд тяжкий — донести до них то, что открылось тебе, вразуми их, невиновны они в грехах своих, ибо грешат не со зла, а по невежеству, соблазнами мирскими окруженные».

Юлиан замолчал, и в комнате повисла такая тишина, что стало слышно натужное жужжание бьющейся в оконное стекло мухи. Демидов, выслушивая все это словоблудие и выдерживая пристальный, немигающий взгляд Суркова, чувствовал, как заранее накопившиеся в нем злоба и решительность постепенно уступают место вялой апатии, готовности устало соглашаться со всем, что ему говорят, стремлению вникнуть в смысл сказанного, на что-то мягко возразить, что-то принять на веру. Как только стих убаюкивающий голос Юлиана, сонное оцепенение слегка отступило, Вадиму захотелось встряхнуть головой, встать, размять ватные, ставшие вдруг чужими ноги, но все эти действия казались сейчас непостижимо сложными, требовавшими приложения слишком больших усилий.

— Вы увидите свою дочь, — вновь заговорил Сурков. — Запрещать вам это — значит навсегда лишить вас возможности найти путь к свету, а ведь именно в этом состоит моя миссия, предначертанная Господом. Сестра Ксения выслушает вас, потом вы выслушаете сестру Ксению, и, возможно, с Божьей помощью слова истины, посеянные в заросшую сорняками почву ваших душ, со временем дадут благодатные ростки. А я, как духовный наставник, послушаю, чтобы при нужде помочь нашей вновь обращенной сестре противостоять дьявольским соблазнам, которые она отвергла еще совсем недавно. Евстафий!

Он почти не повысил голоса, однако встречавший гостей парень, будто каким-то чудом слышавший за дверью весь разговор, возник на пороге мгновенно.

— Брат Евстафий, не сочти за труд, сестру Ксению сыщи-ка да и проводи сюда. В палаты для новообращенных ступай, там она, думается мне, обряд очищения у них сейчас. Да других сестер и братьев не тревожь, на ушко шепни тихонечко, мол, отец Юлиан кличет. Ну, ступай с Богом.

— Почему... при вас? Зачем? Мы думали... мы с ней с одной... — проговорил Вадим, как только за Евстафием закрылась дверь, и сам поразился внезапно осипшему голосу, в котором к тому же явно прозвучали просительные интонации.

— Послушаю, послушаю, Вадим Сергеевич, — вновь заворковал Юлиан, не спуская с посетителя цепкого, внимательного взгляда. — Как не послушать? Сестра Ксения — новообращенная, за ней еще пригляд требуется. Человечек, Вадим Сергеевич, тварь слабая и несовершенная. Оно ведь знаете как бывает? Только встал он на путь, Господом указанный, только начал дух свой возвышать, к миссии великой себя готовить, а дьявол с соблазнами своими мерзкими тут как тут, еще втрое старается. И одолевают душу, не окрепшую еще в праведности своей, сомнения великие. И богатства ему хочется, и разврат щупальцами своими его на прочность пробует, и ложь, и скоморохи экранные, и бездуховность, за искусство выдаваемая, не хотят отдавать Господу жертву свою, из сетей гнусных выпускать. Вот и борюсь я в меру сил своих невеликих, за каждую душу борюсь, за каждого человечка.

По мере того как по телу разливалась усталая слабость, боль в голове резко усиливалась. Виски, затылок, темя — все было охвачено гудящим, пульсирующим пламенем. Вадим не мог заставить себя отвести взгляд от глаз сидящего напротив человека, чей вкрадчивый голос проникал до самых глубин воспаленного сознания. Он ни разу не повернулся, чтобы посмотреть на супругу, но очень четко представлял ее — застывшую в напряженной, неестественной позе, словно покрывшуюся коркой прозрачного, но крепкого льда. Пришло ощущение близкой, стремительно надвигающейся беды. Вадим не мог понять, чем вызвана эта растущая тревога, он просто знал, что очень скоро должно произойти что-то непоправимое, способное оборвать неторопливый ход событий и разделить мир на до и после.

— Новообращенный — суть росток, робко пробившийся на свет, вопреки смраду гниющей почвы. Его надо растить, оберегать и защищать, он требует постоянной неусыпной заботы, ибо предстоит ему перерасти окружающий его злой и агрессивный сорняк. Братья и сестры, являющиеся в нашу обитель, не единожды проходят через обряды очищения, требующие искреннего отречения от всего, что окружало их в мирском хлеву, духовного и телесного единения для достижения великой цели — наставления паствы Господней на указанный Им путь, спасения избранных и подготовки их к величайшему акту искупления, последнему ответу перед Всевышним. И лишь окрепшие духом, истинно возвысившиеся, истинно сбросившие с себя извечное бремя грехов человечьих, достигшие великого откровения...

Вадим почувствовал запах гари. Маленькая комната быстро заполнялась дымом, сразу стало трудно дышать. Он понял: сейчас, через несколько секунд, произойдет непоправимое. Надо успеть, надо что-то сделать, надо предотвратить надвигающуюся катастрофу. Но тело не слушалось; словно в кошмарном сне, в котором ноги сковываются параличом как раз в тот момент, когда надо спасаться бегством, он продолжал сидеть на узкой лавке и смотреть в глаза непрерывно говорящему человеку в белой одежде. А дыма становилось все больше. Это не был дымок от пылающих в костре свежераспиленных дров, это была удушливая вонь горящей солярки. Танки. Это горят танки. В близкой дубовой рощице после недавнего авиаудара догорали два грузинских Т-72. Впереди — Присские высоты, оттуда, с не подавленных до сих пор позиций, продолжает работать по Цхинвалу грузинская батарея. Рядом — молодой капитан, командир мотострелков, они склонились над картой, разложенной на танковой броне, и ведут разговор, который обоим кажется очень важным. Вадим знает, что сейчас произойдет, знает, что им с капитаном нужно срочно укрыться, что нужно дать команду мехводу быстро убрать машину с идеально простреливаемой из рощи позиции, но он продолжает неспешно обсуждать пути подхода, сектора обстрела, естественные укрытия и корректировку огня. Капитан горяч, капитан хочет стать майором, он собирается немедленно штурмовать высоты силами своего батальона и уже почти договорился с Вадимом о танковой поддержке. А Вадим сдвинул шлем на затылок, подставив белые незагорелые уши горячим лучам августовского солнца. И через несколько секунд, когда кумулятивный снаряд, выпущенный из укрытого в роще противотанкового комплекса, ударит в контейнеры динамической защиты, мощным фейерверком разметав вокруг малиновые капли жидкого металла, именно уши первыми примут на себя упругую ударную волну и выплеснут на шею тонкие кровавые струйки. Еще есть время, еще можно что-то изменить. Вадим уловил почти незаметную на солнце вспышку, увидел, как от рощи по причудливой извивающейся траектории несется к нему полупрозрачный шлейф голубоватого дыма. Еще можно что-то сделать...

— Убью тебя, сука!

Вадим был на ногах. Он двигался к белому человеку, который уже не сидел в надменной позе высшего судьи, а скорчился в своем кресле, забравшись на него с ногами, и расширенными от ужаса глазами наблюдал за неумолимо приближающейся карой. Его нужно было убрать с пути, потому что именно он — человечек в белой одежде, с таким внимательным взглядом и таким приятным голосом — вобрал в себя все, что разрушало жизнь Вадима. Контузия, предательство друзей, распавшаяся семья, рухнувшее дело, предстоящие преследования — все это можно перечеркнуть, отменить, забыть, выкинуть из памяти, нужно лишь дотянуться до горла человека в белом. А горло совсем рядом — только протяни руку.

Мозг взорвался ослепительной оранжевой вспышкой. Все тело — от пальцев ног до всколыхнувшихся на темени волос — содрогнулось в бешеной конвульсии и тут же словно перестало существовать. Кресло с Юлианом, окно с раскачивающейся за ним березовой ветвью внезапно нырнули куда-то вниз; Вадим скорее услышал, чем почувствовал сильный удар, с которым затылок приложился к полу, а застывший взгляд тупо и безвольно уставился в струганые доски низкого потолка. Спустя секунду на фоне потолка возникла, почти заслонив собой все видимое пространство, гигантская фигура Евстафия. Деловито засовывая за кушак короткую дубинку электрошокера, он удовлетворенно пробасил:

— Господь сподобил вовремя явиться.

Вадим попробовал пошевелиться, но тело не слушалось, лишь голова безвольно повернулась набок, и в поле зрения оказалась ведущая в сени дверь. На пороге стояла Кристина. Она застыла, глядя на отца широко раскрытыми глазами, и ему показалось, что шок от увиденного смешивается в них с откровенным брезгливым презрением.

— Ступай, сестра Ксения. — Голос отца Юлиана звучал почти обычно, лишь легкая, едва различимая дрожь указывала, что он еще не окончательно оправился от недавнего стресса. — Права ты оказалась — не получится разговора. Я-то размяк по-стариковски, думал — родители, родная кровь, может, прислушаются к дочке. А оно видишь как вышло? Видно, потеряны они навсегда для слова Господнего, оба потеряны. Ступай себе, да раскаянием себя не мучай, нет вины твоей.

Кристина резко развернулась, в дверном проеме мелькнул развевающийся край белого балахона, звук торопливо удаляющихся шагов оборвался тяжелым хлопком входной двери.

— Что с этим-то делать, отец Юлиан? — деловито осведомился Евстафий.

— Да что ж с ним делать, брат Евстафий, оттащи за ворота да определи на травке. Оклемается и, Бог даст, забудет дорогу в обитель нашу, вернется к делам своим бесовским. Управишься ли один, иль помощь тебе покликать?

«Всеблагой-то сам за помощью готов бежать, чтобы одному не оставаться, — равнодушно отметил Вадим. — Обмочил небось портки свои белые».

— Управлюсь, отец Юлиан, не с такими управлялся.

Вадим почувствовал, как сильные руки грубо подхватывают его под спину и плечи; Евстафий, натужно крякнув, распрямился со своей ношей, повернулся к двери. Вадим увидел Надежду, замершую на лавке, словно брошенная и забытая кукла, уставившуюся на Юлиана непонимающим, растерянным взглядом.

— И ты ступай, дочь моя. Ступай за супругом своим непутевым. Коли решишься одна приехать, подумаю я, может, и допущу к тебе сестру Ксению. Умом ты скорбна, супругу своему потакаешь по неразумности, а не из зла.

Нечаянно или специально, но Евстафий, протискиваясь в дверной проем, сильно приложил голову Вадима о косяк, враз избавив его от глумливых разглагольствований Юлиана...

Тянущий с реки теплый ветерок пускал по высокой некошеной траве ленивые зеленые волны. По небу, абсолютно чистому с утра, поползли редкие облака, и Вадим, открыв глаза, несколько минут лежал неподвижно, наблюдая причудливые, плавно меняющие форму белоснежные фигуры, слушая азартное стрекотание кузнечиков, деловитое гудение шмелей и отдаленное, доносящееся с того берега урчание трактора. Никаких болезненных ощущений он не испытывал, разве что частое покалывание в кончиках пальцев, какое бывает после того, как отлежишь руку; и даже голова, еще недавно наполненная тупой болью, сейчас лишь слегка гудела, словно с несильного похмелья, да в том месте, которым приложил его о косяк шустрый помощник отца Юлиана, ощущались ритмичные, в такт пульса толчки.

Осторожно и с опаской, как человек, только что излечившийся от тяжелой болезни, он принял сидячее положение и неторопливо огляделся. Евстафий не стал сильно себя утруждать, бросив неспокойного посетителя всего в десятке метров от забора «обители». Машина, салон которой, очевидно, уже успел превратиться в настоящую духовку, была на месте, все так же сиротливо упираясь бампером в толстые бревна, и при взгляде на нее Вадим невольно скривился, вспомнив о предстоящих шестистах километрах обратной дороги. Надежда сидела рядом, обхватив колени руками и безучастно разглядывая станицу на противоположном берегу.

— Н-да... — Он смущенно почесал затылок. — Аудиенция, надо сказать, вышла не того... Черт.

Вадим быстро поднялся, секунду постоял, прислушиваясь к своим ощущениям и оценивая готовность к многочасовому пути.

— Ладно, Надь, чего сидеть, поехали, — преувеличенно бодро провозгласил он. — Здесь нам точно больше делать нечего. Пока. А гадюшник этот я разворочу, есть кое-какие мысли, и возможности найдутся, и помощники. Кристинку мы вытащим. А потом с гнидой этой поговорим... в другом месте. Поехали.

— Ненавижу тебя, — тихим, безучастным голосом проговорила Надежда, не меняя своей созерцательной позы.