Лукин Борис. В путь
В путь
*Из романа*
Проснувшись, Маргарита не заплачет.
— Сегодня, наконец, произойдёт,
я верую, — шептала, — знаю, значит,
за что страдать я буду, наперёд.
Мне послана пожизненная мука.
Сознаюсь в том, что я жила таясь,
но счастливо; нельзя нам друг без друга,
душа моя.
А сон, вообразите, сон был вещий.
Сквозь тот же серый, серый, серый день.
Там местность есть. Корявый мостик с речкой
и огород, и банька сквозь плетень.
Ни дуновенья… Может быть, осинка.
…И тянет сделать, чёрти знает что.
Какой, скажи, неведомой тропинкой
сюда забрёл бы человек живой?
Но это он. Его узнаю сразу.
В какой бы век нас не забросил рок.
На языках я поняла бы разных —
ты звал меня, но сам придти не смог.
Довольно далеко — и вот ты рядом.
Живой иль мёртвый приходил за мной?
Я всякому тебе, поверишь, рада —
и это счастье женщины земной.
В тот самый день Москва уже шептала
нелепости. (Представьте, кутерьма
И шуточки.) Ей штучек мага мало.
Страстная Пятница. Текла над миром тьма.
В течение трёх суток градом правят;
Такое, да в России — навсегда.
И как тут не воскликнуть: Боже правый!..
Осталось верить, сам хоть не видал.
Тьма опустилась с неба. Бездна Богом
рожденная пропала. Дальше тьма
столь много поглотила, о так много,
что заново века пришлось назвать.
Всё, как и было сказано, свершилось.
И с той поры, представьте, смерти нет.
И с этим счастьем жить в Ершалаиме…
Нет безнадёжней места на земле.
Хотелось бы узнать, что было дальше,
но всё осталось и погребено
под болтовнёй красавицы Наташи.
О, женщины! О, тот ещё бином.
Пред зеркалом в передней хохотала
над ерундой, а мысль веретеном:
— Да жив ли он? Я всё бы в раз отдала
хоть дьяволу… и душу заодно.
— Изволите ли видеть, это можно;
и так же просто как арестовать.
Жив человек и, в сущности, ничтожен,
внезапно смертен, вам пора бы знать.
Как странно, никакой надежды в мире
тем, кто остался, больше ни на что.
Поверите? как дважды два четыре:
за нас с тобой всё в жизни решено.
Луна одна в вечернем чистом небе
была видна — свободна и легка.
«Прости меня... Пора. Забудь о ведьме.
Навек забудь. Прощай же… на века».
— Скорее, милый, милый Азазелло;
как столько я могла прожить томясь?
В ночь перед воскресеньем вспомнит тело
душа моя.
Теперь уже возможно... что угодно.
...Заплатанный, заштопанный, кривой —
свой переулок. Будь она свободна:
Арбат, Москва… весь мир — над головой.
— Куда теперь? Невидима! Свобода!?
Летит она куда-то из Москвы
сорокового рокового года,
где жили вы, и где родимся мы.
Так отпускают созданных героев —
по узенькой дорожке от луны;
спасибо музам, может быть, не скоро,
но непременно встретятся они.
На этом не кончается история…