Вот уже целых пятнадцать минут Дениска мучил старенький баян. Баян был терпелив — скрипел, охал, но устало выводил: «Ой, полна, полна моя коробушка…»

— Ба, ну можно я гулять пойду? — проблеял внучок, жалобным голосом подражая своему инструменту.

— Нет, мама сказала — хотя бы по полчаса в день, — бабушка Вера красноречиво указала ложкой на электронное табло микроволновки.

Дениска тяжело вздохнул, правый глаз так и шнырял во двор, где приятели, уже усевшись галками на заборе, тыкали экраны смартфончиков и над чем-то дружно хохотали. Пальцы забегали по кнопкам: «Ой, полным, полна-а-а… скрип… хрип… моя короб-б-б-шка».

— Ба!

— Играй.

В коридоре послышались тяжелые шаркающие шаги.

— Мама, ну зачем ты сама поднялась? — всполошилась бабушка Вера, откидывая ложку, чтобы скорее подхватить под локоть и довести до стула прабабушку Зину. — У тебя же голова с утра кружилась, позвонила бы в колокольчик, я бы прибежала.

— Стану я как барыня в колокольчики звонить, — отшутилась баба Зина, осторожно присаживаясь на стул. — Вот пришла внучка послушать, как играет, — она сложила высохшие тонкие руки на коленях.

— Все жилы вытянул мне и баяну, вот как играет, — кинула суровый взгляд на внука баба Вера.

— Да будет тебе, Верочка. Хорошо играет. «Коробушка»? — ласково улыбнулась баба Зина правнуку.

— Угу, — шмыгнул носом Денис.

— А ведь мне «Коробушка» жизнь спасла.

— Да ну? — правнук сразу же отставил баян, изображая сильную заинтересованность. — А как песня может спасти, в атаку тебя вдохновила, да?

— Ну что ты, — засмеялась баба Зина, отчего ее морщинистое лицо прояснилось и стало моложе. — Я на войне не была. Мы тогда на торфу работали.

— А что такое «торфу»? — уже искренне заинтересовавшись, раскрыл рот мальчишка.

— Торф — это топливо такое, — поспешила объяснить баба Вера, — его из земли добывали и топились им.

— Да, время до войны в колхозах тяжелое было, голодное, — согласно закивала бабушка Зина, — многие из молодежи на торф вербовались. Ну и я, шестнадцати годков, со старшими подружками увязалась. У мамаши с папашей, кроме меня, еще восемь ребятишек мал-мала меньше; поворчали родители мои, но отпустили.

Отправили нас под Ленинград, а тут война, немец попер. Но мы до последнего работали, уж когда Ленинград в кольцо взяли, нас вывозить кинулись. А дорога только через Ладогу, море такое.

— Баб Зин, Ладога — это озеро, — авторитетно влез Денис.

— Ну, может и озеро, — добродушно согласилась прабабка, — а только для нас как море, такое бескрайнее было. Вода холодная, сентябрь на севере уже студеный. Так вот, добрались до маяка, пристань там была. Ждем погрузки. Стоит баржа и пароход, значит, тянуть ее. Баржи, они сами не ходят, их тащить надо. А народу собралось, всем не влезть. Морячков погрузили, ремесленных, офицеры семьи вывозили, их тоже на борт взяли, а на нас места уже не хватило, поздно добрались. Говорят — завтра по утру отправим. А на берегу народ волнуется, в любой момент самолеты могут немецкие налететь. А с нами такая Нинка пробивная была. Она нас с Анютой за руку и кричит как будто кому-то на барже:

— Дядь Паш, мы тут, дядь Паш, шумни, чтоб нас пропустили, — и прошли по сходням, никто нас и не остановил. Всем не до нас было.

— Это вы «морду кирпичом» сделали, — опять вставил Денис, — Витек так Сергеев в маршрутке бесплатно ездит.

— Ну, может, — прабабка никогда не спорила с правнуком, — вот мы, значит, забрались, а баржа все не отчаливает и не отчаливает. Ждут там чего-то. Вроде как шторм обещали, а небо ясное, ну и заспорило начальство — отплывать или нет. Уж мы все измаялись. И тут на берегу вот эта самая «Коробушка» полилась, да так складно. А я музыку страсть как с детства любила. Был у нас в деревне гармонист, дед Митрошка, ох, хорошо «Барыню» играл, ноги сами в пляс бежали. Ну, я на берег и запросилась, поближе послушать, все равно стоим. Подошла к матросику и говорю: «Дяденька, а если я вниз спущусь, вы меня обратно впустите?» А он смеется: «Что, уже укачало? Ну беги, пущу». Я девчонкам махнула и на берег.

Музыка льется, а кто играет не видно, толпа кругом собралась. Но я худенькая, шустрая была, пролезла все ж. А гармонист-то вовсе и не дед старый, а солдатик совсем молоденький, а глазищи голубые, что небушко над Ладогой. Увидел меня, курносую, подмигнул и еще быстрей пальцами перебирать стал. И казалось мне, что это он только для меня играет…

Баба Зина замолчала, погруженная в свои мысли.

— Ба, а дальше-то что? — напомнил Дениска.

— Что-что, уплыла моя баржа и чемоданчик мой как у городской, еще до войны купленный, и подарки братишкам и сестренкам, и вещи, и документы. Ох, как же я тогда рыдала, как рыдала, Бога гневила. Отплыли мы только на следующий день. Плывем, а на воде обломки досок, канистры… детские панамочки плавают. Ночью шторм на «озере» этом разыгрался, волны до неба заходили, трос от парохода оборвался, в барже обшивка треснула, почти все души невинные на дно ушли, кто и плавать умел потонули, вода больно холодная была. Они на помощь звали, сигналы подавали, а прилетели немцы, еще и обстреливать страдальцев стали. Тысячу «людиночек» разом. И подружки мои там остались. Так вот.

Установилась тишина. Обе бабули перекрестились.

— Баб Зин, а гармонист тот, ну что на берегу играл?

— А как гармонист тот играл, краше я больше и не слышала, — улыбнулась прабабушка.

— Да, он умел играть, не то, что некоторые, — шутливо махнула в сторону внука полотенцем баба Вера.

Дочь помогла матери подняться, обе они застыли, глядя на фотографию на стене. На ней еще крепкий старик с озорной улыбкой растягивал меха совсем еще «молодого» баяна.

— Да, а та гармонь не сохранилась, — вздохнула баба Зина, — как раненого из-под Ельни вывозили, затерялась где-то. Ему мой папаша на нашу свадьбу баян подарил, не этот, конечно, другой, попроще.

— Уж как папа играл, теперь никто так не играет, — погладила Вера мать по плечу, — душой выводил. Светлая ему память.

Р.S. 17 сентября 1941 г. во время шторма в водах Ладожского озера затонула баржа за номером 752. Спаслось 240 человек, погибло около тысячи. В историю событие вошло как гибель Ладожского «Титаника». Юным торфяницам, в том числе и бабушке моего мужа, места на барже не хватило, это спасло им жизнь. По воспоминаниям очевидцев на берегу, чтобы побороть панические настроения, звучала «Коробушка».