Стремянка вела к небольшому отверстию в крыше ковчега. Стоя у ее подножия, человек любовался сизе-розовыми полосами на ясном небе и вдыхал запах мокрого дерева гофер — запах смолы, водорослей и родины.

За бортом плескались спокойные воды. Он слушал, как они мягко отталкиваются от стен ковчега и невольно поддавался ритму уже не страшной стихии. Вот он уронил седую голову на скрещенные руки и через минуту задремал, продолжая крепко держаться за перекладины лестницы. За долгое и отчаянное плавание человек научился спать в любом положении.

Когда он очнулся, снизу плыли звуки калимбы — жена вспоминала мелодии детства. А на плече человека сидел рыжий зверек с пушистым хвостом. Кисточки на его ушках нервно подрагивали. Вот малыш перепрыгнул на стремянку, затем еще выше и через мгновение исчез в окне крыши. Человек усмехнулся и по добротным перекладинам быстро поднялся за ним.

Дерево гофер просыхало под соленым ветром и, как живое, дышало, испаряя влагу. Он выглянул наружу и над черной гладью разглядел вершины неведомых гор. Зверек вновь прыгнул ему на плечо, и человек бережно положил ладонь на рыжую спинку.

Бросив последний взгляд на новую землю, человек поспешил вниз — рассказать своим о скором окончании их мытарств.

***

Все началось с кондиционера. На старой даче он не работал с начала осени. Большая прямоугольная коробка на глухой стене дома приглянулась матери, и она заранее натаскала туда веточек и пуха. Здесь, в середине марта, в безопасности и тепле, мы появились на свет.

В день нашего рождения мать скорбно сообщила всему семейству, что слабенькая Крошка долго не протянет. «Что ж, зато остальные, хвала Создателю, крепыши!» — удовлетворенно добавила она и пребольно, от избытка чувств, укусила меня за ухо.

Мы только начали обрастать огненной шерсткой, когда однажды утром наш теплый мирок наполнился чьим-то шумным дыханием. Кошка! Мать успела порассказать нам об этих ужасных созданиях многое, когда приучала сидеть тихо.

— Кто это за кондишн столько веток запихнул?! — внезапно завопила кошка и выбила почву из-под наших лапок. Мы полетели вниз — о, я до сих пор помню обжигающий тельце холод и последовавший за тем удар!

— Ах, Витя! Вчера на этом ящике белка сидела. Ты ее гнездо разрушил! — запричитал рядом чей-то тонкий голосок. Кошек, как видно, было две.

— Откуда я знал? — испуганно хныкала первая, и ее нытью вторило эхо в моей голове.

— Бедненький! — вдруг прошептал кто-то совсем близко, и я впервые ощутил тепло человеческих ладоней.

Потому что это была вовсе не кошка, а двенадцатилетний Витька Адамов. Он был рыжим, хотя я смог убедиться в этом только через две недели — когда мои глаза стали зрячими. Он был рыжим, поэтому мать и простила его — ведь никто из нас особо не пострадал. Если не считать Крошки. Для нее все закончилось мгновенно.

В свое первое лето я часто сидел в щели под крышей мансарды. Сюда, в свое запасное гнездышко, мать перенесла нас еще весной.

Капли дождя уютно барабанили по крыше, а я смотрел на Витьку, облюбовавшего для своих важных дел садовую беседку.

Вот он клеит маску индейца из папье-маше, а вот испытывает походный фильтр для воды или набрасывает на клочке бумаги схему чума из жердей и мешков. Рыжие вихры взлохмачены, брови сурово сдвинуты на переносице, рот приоткрыт, так что виден кончик языка.

— Вить, а ты можешь мне сделать калимбу? У всех девчонок есть уже, — забегает в беседку Витькина сестра Соня. Она вытягивает руку и отряхивает на деревянные ступеньки мокрый зонтик.

— Калимба… — морщит лоб Витька, — это же гусли какие-то африканские…

— Сам ты — гусли! — девочка угрожающе машет зонтом перед недоумевающей веснушчатой физиономией.

В ясные дни они с Соней ходят рыбачить на недалекий пруд. Пока терпеливая Соня ловит карасиков, ее неугомонный братец успевает оббежать пруд, полистать книжку, сложить из ракушек ребус и съесть все, что Соня взяла из дому.

— Смотри, Сикорский за нами увязался, — лежа под прибрежной ивой, говорит Витька.

— Какой Сикорский? — у Сони уходят под воду два поплавка одновременно.

— Наш бельчонок. Он летает, как вертолет.

— Это потому, что хромой.

Витька молчит.

Сикорский? Хм… Так я впервые слышу собственное имя.

Витька энергично выметает из беседки остатки летнего счастья. Засушенные травки из Сониных гербариев: голубые звезды цикория, похожие на сердечки листики пастушьих сумок, грубоватые соцветия тысячелистников — все безжалостно летит в мусорную корзину. Туда же отправляются пустые катушки от скотча и треснутые кирпичики лего.

До отъезда Адамовых в город остается два дня. Грустно.

Я вытягиваю шею и щурюсь. В мусорной корзине вижу маленькую дощечку с железными пластинками. Витька таки выкинул Сонину «колямбу». Хотя туда ей и дорога — звуков отвратительнее я не слышал за всю свою жизнь!

— Эй! — кричит Витька и бросает веник. Он запрокидывает голову, звонко щелкает пальцами... и я, поджав больную лапу и описав хвостом спираль, послушно слетаю с балкона.

Мальчишка наклоняется и вынимает из кармана грецкий орех.

— Держи, дружок Корри, и не поминай лихом!

Уже готовый убежать с подарком, я вдруг замечаю в траве выметенный Витькой из беседки ключик от Сониного дневника. Она давно сокрушалась, что потеряла его — такой хорошенький, маленький, «почти золотой»!

Я бросаю орех, в азарте хватаю ключик зубами и взлетаю на балкон. Хромота не помеха, если нужно убежать от Витьки — он уже лезет за мной по веткам яблони.

— Отдай по-хорошему! — кричит мальчишка, но я карабкаюсь выше и змейкой юркаю в щель над мансардой.

За моей спиной раздается треск. Помедлив несколько секунд, я выглядываю наружу.

Витьки не видно ни на яблоне, ни на балконе. Я вытягиваю шею еще дальше.

Мальчик, широко раскинув руки, лежит на бетонной отмостке. Глаза у него закрыты, а лицо по цвету напоминает простыню...

***

Дача пустовала два месяца. За это время я успел понять, что ненавижу осень и одиночество. Каждый день воздух становился холоднее, а солнечные закаты, которые я наблюдал со своей мансарды, — стремительнее и страшнее.

Несколько раз в наш опустевший сад наведывалась мать. Она звала меня к соседям, куда перебралась с братьями еще летом. Огромный орех на их участке дал урожай, и мои сородичи со всей округи спешили припрятать на зиму упавшие плоды.

— Слышала про вашего мальчишку, — вздыхала она, — вот несчастье! Родителям теперь не сладко, — уж кто-кто, а я их понимаю.

При этих словах перед моими глазами мелькала тень бедной Крошки и на душе становилось зябко.

Я отказывался присоединиться к ореховому пиру и оставался один. Хотя по вечерам нередко дрожал от холода и страха — под скрип старых яблонь, хлопанье плохо закрытой калитки и перестук дальних поездов. Но мне казалось, что эти страдания хотя бы немного заглушают «то» — страшное, августовское, — причиной которого я стал.

В конце октября неожиданно потеплело. Деревья, утратившие половину листвы, подставляли солнцу остатки золотистых нарядов. Их связывали невидимые паутинки, и мне доставляло удовольствие обрывать эти ниточки, неуловимые, как дым.

Однажды утром меня разбудили знакомые голоса. Я прислушался и, рискуя сорваться с балконных перил, помчался вниз.

Витька сидел под яблоней — той самой. В металлическом кресле с большими колесами он казался очень маленьким. Рядом стояла девушка, похожая и на него, и на Соню одновременно. Она держала в руке телефон и большим пальцем быстро листала картинки.

— Настя, не хочу! — Витька протянул девушке тарелку.

— Какой капризный! Маме не понравится! Ой, белочка! — она заметила меня и подняла руку с мобильником.

Витька даже не посмотрел в мою сторону.

— Прикинь, я тут за няньку, — вечером того же дня, ежась на садовой дорожке, жаловалась кому-то Настя. — Кормлю его, мою, коляску вожу…

Я бросил рыть ямку в жухлой листве и подкрался к девице поближе.

— Почему на дачу? — переспросила она и нервно переложила телефон в другую руку. — Просто врач сказал, такая погода Витьке на пользу. Сиделка в отпуске, мать приедет только завтра…

Настя всхлипнула.

— Я устала! А он так изменился — стал упрямым, злым. На ласку не отвечает, смотрит волчонком. Эгоист!

Выговорившись, девушка вытерла слезы и направилась к дому. Вскоре она вывезла Витьку в сад, миновала дорожку и остановилась у калитки в поле. Низкое солнце горело на колесах и превращало Витькино кресло в огненную колесницу.

— Гляди-ка, что я нашла у Соньки в комнате, — Настя показала мальчику пухлый блокнот с легким замочком. — Посмотрим?

Я забрался повыше и увидел на ее ладони злополучный ключик. Я давно вернул его на место, проскользнув в дом через плохо притворенную форточку.

— Дай ключ! — Витя резко повернулся к девушке.

— Сейчас, только открою.

— Ты собираешься читать Сонин дневник? — мальчик смотрел на сестру так, будто видел впервые.

— Она же сама его бросила!

Витька промолчал.

— Ой, как мило, — Настя раскрыла блокнот с середины. — Ладья, а на ней зверюшки разные, белочки.

— Это Ноев ковчег, — нехотя отозвался Витька. — Белок она с Сикорского срисовывала. Там их целое семейство, видишь?

— «Две тысячи двести, — прочитала Настя и перевернула страницу. — Так сказал Витя». О чем это? — насмешливо фыркнула она.

Витька покраснел.

— Я ей пообещал, что когда вырасту, найду настоящий ковчег. На горе Арарат. Известно, что он может лежать во льдах на расстоянии две тысячи двести метров от вершины.

Настя как-то странно посмотрела на брата и растерянно выронила ключик. Витька протянул руку и успел подхватить его.

Утром от соседей прибежала мать. Она уселась на пороге и, расстроенно потирая лапки, обрушила на меня трескучий ворох новостей.

— Это ж надо, а мы только собрались полакомиться яблочным жмыхом! Хозяева собрали соковыжималку, наготовили банок. А свет взял и пропал…

Громкие звуки снизу заставили нас не сговариваясь выпрыгнуть из щели под крышей, помчаться по ветвям вниз и замереть рядом с окнами гостиной, настроив кисточки ушей на прием.

— Ты разрядил его полностью, и теперь мы без связи, понимаешь? — причитала Настя.

— Но ведь это не смертельно, — огрызался Витька. — И я не знал, что пропадет свет.

— Я разрешила тебе поговорить с Соней, а ты… Рылся в моей галерее. Шпион!

— Нужна мне твоя галерея! Я ролик на ютубе смотрел.

— Арарат, Арарат, помешался мой брат!..

В гостиной стало тихо.

— Настя!

— Я уже двадцать лет Настя!

— Ты что, не веришь, что я найду его?..

Опять молчание.

— Веришь или нет?

Молчание.

— Настя!

— Да оставь ты меня в покое!

Хлопнула дверь, затем еще одна, и мы увидели, как Витькина сестрица пробежала по дорожке, остановилась у калитки и со всей силы начала лупить по ней кулаком.

— Дурочка! — вздохнула мать и, махнув мне на прощание хвостом, рыжей искоркой исчезла за забором.

Я спрыгнул на подоконник и попытался разглядеть Витьку в темной гостиной. Мне показалось, что я его вижу и что плечи его странно вздрагивают.

В тот вечер я долго смотрел на звезды — пока они не начали расплываться, превращаясь в молочную дымку. Звезды плавно летели на меня сверкающими хлопьями и были похожи на снег, как его описывала мать.

Над верандой зажегся фонарь, темный сад перерезали неуютные тени.

«Свет появился», — сонно подумал я.

Новые звуки разбудили меня окончательно. Из окон в мансардном этаже — прямо подо мной — слышался легкий треск. Как будто от летнего маленького фейерверка в Сонин день рождения. И как тогда, ноздри защекотал запах гари.

Любопытство пересилило дремоту и заставило меня выпрыгнуть на балкон. Холодная осенняя ночь тут же ощутимо прошлась по моей шкурке.

В библиотеке что-то таинственно искрилось. Я услышал Витькин голос. Он раскрыл окно на первом этаже и с тревогой кричал в сад:

— Настя, ты где?

Фейерверк в библиотеке становился все больше и веселее, а шипение и треск — громче.

На всякий случай я переместился с перил балкона на яблоню.

Витька заметил меня и радостно позвал:

— Корри!

Я с готовностью спрыгнул к нему на подоконник. Мальчик ласково пригладил мне ушки. Рука его немного дрожала.

— Найди Настю, малыш, — сможешь?

Да пожалуйста! Я видел, как полчаса назад она побежала к соседям — поближе к телефону.

В два прыжка я достиг забора и оглянулся — окна библиотеки светились рыжим заревом, а в окне нижнего этажа Витьки уже не было.

Мои мать и братья еще не спали. Они поняли все с полуслова, и мы вместе подняли шум на крыше соседской веранды.

Первой из дома выбежала Настя — взглянула на нашу дачу, ахнула и, не разбирая дороги, ломая кусты, напрямик понеслась домой. Уже возле забора ее догнал сосед с огнетушителем в руке.

— Я там мобильник поставила… на зарядку! Может, замкнуло что-то! — кричала, спрыгивая в наш сад, Настя.

— А брат где?

— Внизу!

Я стрелой влетел в Витькино окно и сразу заметил пустую коляску и распахнутую дверь…

Прыжок, второй, третий — за три секунды я оказался наверху. Библиотека была полна дыма. На пороге лежал Витька, рядом с ним валялись осколки Сониного кувшина.

На площадке лестницы показались Настя и сосед. Он забежал в библиотеку, рванул затвор огнетушителя и направил на пламя струю пены…

***

Сестра несла его на руках и слезы перемешались на ее щеках с пылью и потекшей тушью. Отъезжающая пожарная машина гудела на весь поселок.

— Настя, — услышал я Витькин шепот, — пусти меня, пожалуйста! Я могу, понимаешь?

Настя опустилась на колени. Мальчик осторожно высвободился из ее рук и, опираясь о стену, встал на ноги.

Сестра смотрела на него жалкими мокрыми глазами. Витька пошатнулся и опустился на колени рядом с ней.

— Когда я понял, что наверху горит, — медленно говорил Витька, — то подумал — а вдруг ты там? Меня как током ударило, я вскочил. Схватил Сонькин кувшин, взлетел по ступеням, споткнулся, упал… А тут и Сикорский появился, а затем вы!

— Си.. кор… ский? — Настя, по-детски скривив лицо, плакала уже навзрыд.

— Он самый. Вон, притаился, стесняется.

А я нисколько не стеснялся. Просто тер лапку о лапку и смотрел на них с простым беличьим любопытством.

***

«Черный ястреб» облетал заснеженную вершину. Я выбрал наилучшую точку обзора — плечо пилота. На перепадах высоты можно было ухватиться за его шлем и не переживать, что куда-нибудь свалишься.

— У капитана белочка, — посмеивались в международном отряде спасателей.

Все давно уже привыкли к старому седому хромоножке, которого Адамов вечно таскал с собой.

— У него двое Сикорских — вертолет и белка, может, поэтому капитан так удачлив. А еще потому, что рыжий.

Слава Богу, у нас действительно еще не было аварий, но я-то знал: Витька приехал на Арарат не только для того, чтобы спасать заблудившихся альпинистов.

— Обалдеть! — изумленно крикнул чернокожий скалолаз, которого мы только что подняли на борт. Он сутки ждал помощи на ледяном склоне и если бы «Черный ястреб» не подхватил его, погиб бы под лавиной.

Защелкал фотоаппарат. Мы летели над Араратской аномалией, напоминающей остов корабля, — в 2200 метрах к западу от пика.

В конце августа, когда растает ледник и мы поднимемся туда пешком, Витька наконец найдет его, наш Ноев ковчег.

А пока… Пока идет снег, похожий на падающие звезды, и вечером Соня с Настей по видеосвязи поздравят нас с Рождеством. Настя, увидев брата, как всегда, заплачет, а Соня сыграет ему любимую мелодию на настоящей калимбе. Альпинист, которого мы спасли, прислонится к батарее промерзшей спиной и прислушается. Должно быть, звуки калимбы напомнят ему детство, и он наконец согреется.