Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Четверо из семьи Ермаковых

Елена Станиславовна Наумова родилась в Кировской области. В 1990 году окончила Литературный институт им. А.М. Горького. Автор пяти поэтических сборников и двух книг прозы. Лауреат премии имени Н.За­бо­лоцкого. Дважды финалист Бунинской премии 2008 и 2010 годов. Член СП России. Живет в г. Кирове (Вятка).

Глава первая

«У МАМЫ ПРОПАЛА ШИНЕЛЬ…»

Раньше, когда я была маленькой, мне казалось, что я знаю о войне всё. О той, далекой – Великой Отечественной. Война для меня была, как и для многих моих сверстников, знакома по фильмам, по книгам, по скупым рассказам родных (отчего-то фронтовики не очень любили вспоминать те годы), по старым потёртым от времени «треугольникам», приходившим с фронта, которые бережно хранились мамой и... которые она, перечитав перед самой смертью, почему-то порвала. Все. До единого. Возможно, это было связано с её болезнью. Возможно, это был взрыв воспалённого сознания, яркая вспышка, мгновенно высветившая весь ужас войны, весь ужас горя, перенесённого в те годы… Для меня этот порыв остаётся загадкой по сей день. Это были письма с фронта, адресованные моей бабушке Анне Ивановне Ермаковой. Письма от старших маминых братьев и от неё самой.

Деда своего, Андрея Кузьмича Ермакова, мастера кузнечного дела, я совсем не помню – он рано умер, и моей бабушке Анне Ивановне одной пришлось воспитывать и поднимать на ноги семерых (!) детей: Михаила, Валентину, Елизавету, Виктора, Аркадия, Зою и, наконец, самую младшую – Майю, мою маму. Старшие родились в деревне Сколотни, что близ Боровицы Слободского района Кировской области, младшие – в посёлке Вахруши, куда семья перебралась в двадцатые годы прошлого века. До войны бабушка работала воспитательницей детского сада-яслей при кожевенно-обувном комбинате. Она умерла в 72 года от астмы, когда я была маленькой… Старшие мамины сёстры Елизавета и Зоя вышли замуж и уехали в далёкий снежный Новосибирск.

Я родилась почти через десять лет после победы наших героических войск над фашистской Германией, и война для меня была, прежде всего – Победа. Великий День – 9 мая! Моя мама других праздников почти не признавала (исключение – Новый год). Даже свой день рождения (18 апреля) она отмечала в мае. Я долгое время, да почти до её ухода, так и думала, что она родилась 9 мая, и поэтому её назвали Майей…

Праздник! Счастливые люди на улице. На груди многих – ордена и медали. И у моей мамы тоже. С утра все направляются на главную улицу к памятнику погибшим воинам-землякам – на митинг. Ветеранов Великой Отечественной ещё много, некоторые из них так же, как моя мама, – еще молодые. Люди из администрации посёлка, школьники и просто знакомые дарят им цветы, обнимают их, искренне желают здоровья и счастья… Мама с дядей Аркашей – в центре этих праздничных событий!

Потом все направляются в наш прекрасный Летний сад. Майское солнце, первая зелень на деревьях, желтые головки одуванчиков, взрослые с цветами и флажками, приветливо разговаривают друг с другом, а мы бежим наперегонки – успеть бы первыми на качели.

Сад. Огромные качели.

Дед Егорыч без руки.

Нетерпением горели

Мы, считая медяки.

Отплывали: трали-вали…

Раскачались – будь здоров!

Так взмывали, так взмывали,

Аж до самых облаков!

Был на небе, на земле ли

Дед с билетами в руке.

И от радости звенели

Ордена на пиджаке[1].

Когда на праздничный посёлок опускались сумерки – в небо взлетал фейерверк. Завораживающий салют! Вечером в этот День мы все: моя мама, её брат, фронтовик Аркадий Андреевич, его жена – медсестра Раиса Ивановна, моя крёстная – старшая мамина сестра Валентина Андреевна, которая в военное лихолетье шила солдатские сапоги на кожевенно-обувном комбинате им. Ленина (а когда надо было – работала на погрузке торфа), собирались за праздничным столом. Тут же толклись и мы, мелкота – мои двоюродные сестры Мила, Оля и я. Собирались обычно у дяди Аркаши, потому что там была большая двухкомнатная квартира и было пианино.

Аркадий Андреевич, несмотря на то что не имел специального музыкального образования, благодаря абсолютному слуху замечательно пел и играл. На чем только он не играл!.. В этот день он торжественно садился за «инструмент» (так он называл фортепиано) и брал первые аккорды… «Враги сожгли родную хату». Это он всегда пел в полной тишине. Замолкали даже мы, ребятня, чувствуя пронзительность песни и важность момента. Дальше – «Синенький скромный платочек…», «Бьётся в тесной печурке огонь» и другие замечательные песни о войне. Их подхватывали уже не только взрослые, но и мы – дети.

Потом мы уходили в детскую комнату играть. Под впечатлением взрослых разговоров о войне как-то раз мы придумали игру «штаб фронтовых действий». Самая старшая, Мила, назначила меня комиссаром, а Олю – командиром. Моё шестилетнее сердечко замерло. Мне так хотелось быть самой-самой… И я тихо спросила сестру:

– А кто главнее – командир или комиссар?

Мне показалось, что командир главнее, наверное, потому, что от слова «командовать».

– Да что ты?! – почувствовав моё замешательство, воскликнула Мила. – Конечно же, комиссар!

И я заулыбалась, готовая немедленно громить врага.

Когда я подросла и стала более внимательно прислушиваться к разговорам взрослых, к моим детским книжным представлениям о войне добавились новые яркие живые штрихи. Я уже понимала, что и моя мама, и её брат дядя Аркаша воевали. Что они могли быть ранены или… убиты. Как погибли двое их старших братьев – Виктор и Михаил.

Обязательно в этот день вспоминали про мамину шинель, которую украли из чулана.

– И как же это мы не проверили замок, – в очередной раз сокрушалась мама.

– Как украли? – почти в один голос спрашивали Мила с Олей.

Я-то уж про эту шинель много раз слышала.

– Вот так. Ночью. Зимой. Мы спали, не почувствовали ничего. А наутро – дверь в чулане распахнута, вещи кое-какие вынесены (в основном белье). А на улице на снегу следы.

– Нашли вора?

– Нашли. По этим следам милиция и нашла. Оказалась женщина из соседнего дома. Кое-что нам вернули. А вот шинель она успела кому-то продать…

У мамы пропала шинель.

Она ее с фронта хранила.

Зимой это, помнится, было –

За окнами выла метель.

Замок оказался непрочным…

Легко кто-то старую дверь

В чулане открыл среди ночи.

У мамы пропала шинель.

О том, что прихвачен портфель,

Гитара и плащ из болоньи, –

Об этом никто и не вспомнил.

У мамы пропала шинель.

Так позднее появилось на свет это стихотворение, которое, как сказал поэт-фронтовик Евгений Долматовский на защите моего диплома в Литинституте им. Горького, «обязательно войдёт в военную копилку стихов о войне».

Но больше всего меня впечатлял рассказ мамы о том, как они, девчонки зенитно-прожекторного полка, зимой 1944 года начали получать гуманитарную помощь из Америки…

– Тушёнка. К нам на передовую прислали ящики с тушёнкой… И одна из нас не выдержала – съела в один присест целую банку.

– Ну и что? – недоумевала я. – Подумаешь, я могу банку сгущёнки выпить.

– И я могу. Сейчас. А тогда мы питались совсем не так. Паёк был не очень богат. Так что, когда с непривычки съешь так много, да еще чужеродного продукта…

Врезался этот случай в мою душу.

Помню эту дьявольскую стужу.

Рёв пурги, огня, снарядов вой.

Как ремни затягивали туже

У зениток на передовой.

Как американскую тушёнку

Получили, помню, а потом…

Самая голодная девчонка

Съела банку целую тайком.

Оставался год ночей кошмарных.

Год до мирных звёзд над головой.

Всхлипывая, «ПАЛА СМЕРТЬЮ ХРАБРЫХ»

Выводила писарь полковой.

Но – за похоронкой похоронка.

Ордена под хрупким сургучом.

И американская тушёнка

Здесь была, конечно, ни при чём.

– Да, – тушил очередную папиросу дядя Аркаша, – всем досталось. Сам прошёл фронтовыми дорогами Финскую и, не повидавшись с родными, ушел на Отечественную…Американцы выжидали – чья возьмёт. Только в конце войны и начали нам помогать. Если бы немцы побеждали, так к ним бы присоединились.

– А я вот немецкий в школе учу, – однажды сказала я. – Что мне теперь, отказаться от этого предмета?

– Нет. Врагов нужно знать хорошо. В том числе и их язык, – поучительно сказал дядя Аркаша. – Да и не все немцы – фашисты… И культура у них – дай бог. Слышали про такого поэта – Гёте? – тут он уже обратился к нам троим.

Мила с Олей, которые были старше меня, тотчас закивали.

– Слышали, – громко сказала я.

– Понятно, – усмехнулся дядя. – Прочитаешь ещё… А может, и переведёшь. Вообще-то, – он задумчиво посмотрел на меня, – не могу я слышать немецкую речь. Не могу – и всё.

Привезли однажды в город

На экскурсию ребят.

Человек примерно сорок.

Из Берлина, говорят.

К нам приехали отряды –

Кто рабочий, кто студент…

Я не прочь, и все мы рады.

Пусть посмотрят белый свет.

Я не прочь… Но как услышу

Резкий говор тех ребят,

То невольно тут же вижу

Каску, крест и автомат…

– Эх, был бы жив Виктор… – всегда горестно вздыхала моя крестная тетя Валя.

– И что бы было? – спрашивала я.

– Не так бы мы жили…

– А как? – Я не унималась.

– Хорошо бы жили. Свозил бы нас Виктор в далёкие тёплые края. Отдохнули бы на море…

– На самолёте увёз бы? – у меня загорались глаза.

– На самолёте, ведь он лётчик.

– Или на пароходе, – подхватывал дядя Аркаша. – Служил он в особых войсках – лётно-морских. Туда трудно было попасть.

И тут они начинали вспоминать, как поступал перед войной в элитное училище в городе Ейске Виктор. Как будущих курсантов проверяли на здоровье, на выдержку.

– Например, – объяснял нам, девочкам, воодушевлённый воспоминаниями дядя Аркаша, – идёт наш дядя Витя по ровному полу и вдруг… раз – проваливается в яму. А тут уж специалисты подбегают и проверяют, не частит ли пульс.

– Не частил? – в который раз с волнением спрашивала я, боясь, что мой отважный дядя не пройдет проверки.

– Нет. Всё было в полном порядке, – с гордостью подводил итог Аркадий Андреевич. – Слабонервных туда не брали.

На следующий день после праздника дядя Аркаша уходил в себя – сосредотачивался. Доставал из холодильника чекушку водки, складывал в пакет хлеб с солью, лук, несколько варёных картофелин и молча отправлялся на кладбище. Никто его ни о чём не спрашивал. Даже мы, мелкота, знали, что идёт он помянуть своих друзей, кто уже дома умер от ранений и болезни. Но самое главное – шёл он на могилу к своей первой любви. Красавица Нина, пианистка, которая и научила Аркадия Андреевича музыкальной грамоте, поставила его руку так, что он играл не хуже любого профессионала, не дождалась своего друга – умерла от тифа. Он, солдат, прошедший две войны, вернулся живым и здоровым, а она… Это было так чудовищно-несправедливо, непонятно и дико, что никто не задавал в этот день дяде Аркаше никаких вопросов. Можно было только представить, что он чувствовал на той могиле... Совсем как в песне Исаковского «…бутылку горькую поставил на серый камень гробовой».

За тихим посёлком, где ветер

Порою и волен, и дик,

Сутулясь, шагает под вечер

По тропочке узкой старик.

Идёт напрямик через поле,

Минует и рощу и ров…

А там уж полмили, не боле

До звёздных солдатских холмов.

На камень присядет устало,

Тяжёлые веки сомкнёт,

И время вернуться заставит,

И старых друзей позовёт...

Запахнет огнём и селитрой,

И дымом, как в давнем бою…

Докурит до самого фильтра

Старик сигарету свою.

Но ветер толкнёт его в спину,

И вздрогнет, и встанет старик.

Домой через поле-долину,

Сквозь рощу и лес – напрямик.

Хоть, кажется, путь и недолог,

Тяжёл его взгляд и суров…

Но вскоре меж сосен и ёлок

Покажутся крыши домов.

Навстречу рванётся посёлок.

Старик потеплеет душой.

И вспомнит, что острый осколок

До сердца еще не дошёл.

Но самым тяжёлым в эти дни было воспоминание о старшем брате – Михаиле. Я всегда отмечала, что все называли его уважительно Михаилом Андреевичем. И не только потому, что он был самым старшим, но ещё и потому, что он был учителем.

– Надо же иметь такую волю и стремление, что чуть ли не пешком ходить в областной центр в пединститут, – всегда восхищалась моя мама, самая младшая в семье Ермаковых. – И ведь окончил. Вернулся в посёлок преподавать физику-математику.

Тут уж дядя Аркаша лукаво поглядывал на мою маму:

– И никогда не ставил тебе больше тройки.

– Да, не ставил. Потому что я его сестра. И пятёрки ему было ставить мне неудобно.

– Так уж и скажи, что не сильна была в математике.

– Не сильна, – признавалась мама. – Зато как он с порога, входя в класс, бросал портфель на учительский стол! И ни разу не промахнулся!

– Любили его ребята? – как всегда встревала я во взрослый разговор.

– И любили, и уважали, – гордо кивала мама.

– Мог бы на войну не ходить – бронь была. Но пошёл добровольцем. Да никто тогда и не прятался, все рвались на фронт, – вздыхал дядя Аркаша.

– Да-а-а, и горя хлебнул перед этим фронтом – сына месячного похоронил, – всегда добавляла моя крёстная.

И все вдруг замолкали.

Только потом я поняла причину этого молчания…

 В 1942 году пришло извещение: Михаил Андреевич Ермаков, 1909 года рождения, пропал без вести под Сталинградом. Неопределённость формулировки включала в себя то, что дядя Миша мог попасть в плен. Именно тогда, в 1942 году, вышел Указ Сталина «Ни шагу назад», и фронтовики, попавшие в плен, приравнивались к врагам народа. Про плен боялись думать, у всех еще теплилась какая-то надежда…
 

До войны Михаил Андреевич Ермаков преподавал физику и математику в Ленинской средней школе посёлка Вахруши Кировской области.

14 марта 1943 года, после восьми месяцев плена, Михаил Ермаков умер в концлагере  «Гросс-лазарет Славута», цвай лагерь 301. Дяде Мише было 33 года.
 

Но, как потом оказалось, в плен он действительно попал. И… умер мученической смертью в концентрационном лагере «Славута-цвай» на Украине в 1943 году.

* * *

Заканчивались победные праздничные дни, начиналась обычная трудовая жизнь. Мама и дядя Аркаша все свои силы отдали родному кожевенно-обувному комбинату. Они ушли из жизни один за другим, как когда-то на фронт – сначала брат, потом сестра… Не дожила до пенсии моя любимая Мила, которая преподавала в музыкальной школе поселка… Ольга с мужем сейчас в мятежной Украине. Мои племянницы Лена и Маша, хоть и живут в разных городах, но не забывают нас, приезжают. У них уже свои дети – правнуки дяди Аркаши. Как бы он сейчас радовался и гордился ими!

Чем старше я становлюсь, тем больше думаю и переживаю все те события, о которых узнала от своих близких. Я понимаю, что теперь на мне вся ответственность за них – наших фронтовиков, за память, которую я должна передать детям и внукам…

Мои фронтовики прожили долгую и достойную жизнь, и никогда не считали, что совершили что-то героическое, пройдя дорогами войны. Ведь каждый нормальный человек пойдёт защищать свою Родину, если она в опасности. И теперь уже для меня праздник Победы – День 9 мая стал самым важным и волнующим днём в моей жизни.

Мама умерла у меня на руках осенью 3 октября 2001 года. Прошло уже много лет, но для меня по сей день это самая тяжёлая и невосполнимая утрата…

Опять эта осень стучится

Продрогшею веткой в окно.

Уже ничего не случится.

На улице пусто, темно.

Лежу и грущу после травмы.

Со мной моя кошка грустит...

…Как всё-таки плохо без мамы –

Никто ничего не простит.

 

Глава вторая

ЛЁТЧИК

Письмо с острова Ханко

Посвящается моему дяде

Виктору Андреевичу Ермакову,

лётчику-истребителю,

погибшему в первые дни войны.

«Здравствуй, мама!

 Как ты там, родная?

Как Андрей,

братишка мой живёт?

Здесь у нас теплынь стоит такая –

Море в двух шагах! Сплошной курорт!

Пусть Андрюха физику подучит,

А потом мечтает в облака.

Мама, ты же знаешь, я везучий,

Ни одной царапины пока».

Но стучалась с плачем почтальонка

И кляла судьбу в тот страшный год…

Баба Анна вместе с похоронкой

Стёртый треугольник бережёт.

Сядет у окна, обнимет внучку

И глядит с тоской на облака.

И опять читает:

 «…я везучий,

Ни одной царапины пока».

От дяди Вити сохранилось одно-единственное письмо, и одна открытка. И то, и другое из 1939 года. В письме из Ейского высшего лётного истребительского училища любимой старшей сестре Валентине он подробно и очень искренне пишет о своей непростой любви к оставшейся в родном посёлке – девушке Фисе. Правда, слово «любовь» Виктор избегает, скромно говорит о дружбе, но из всего написанного понятно – дело он ведёт к свадьбе.

«Здравствуй, Валентина!!!

Нежданно-негаданно получил от тебя письмо, а на другой день получил от Фисы, да притом заказное, в котором она меня немного ругает, а я в свою очередь ругаю её. У нас, Валентина, вышла такая история, куда-то пропали наши письма. Я ей пишу, она не получает, она пишет – я тоже не получаю. Вот мы теперь друг друга и ругаем. Но сейчас как будто письма доходят, как до меня, так и до неё.

В общем, после перерыва я от неё уже получил два письма и два письма ей отослал. Самое главное, нужно, Валентина, чтоб она не волновалась, а успокоить мне её трудно. Хотя бы вы, Валя, успокаивайте её, а то чёрт знает, может кто-нибудь и в самом деле перехватывает наши письма, чтоб расстроить нашу дружбу. Потому что разве мало людей, которые не хотят, чтобы мы дружили с Фисой, вот они-то и могут подстраивать разные штучки. Но мы, Валентина, постараемся как-нибудь этих людей побоку.

И пусть разные люди говорят, что мы с Фисой не пара, что Фиса мне впоследствии изменит, пусть они болтают, посмотрим, как она будет жить. А Фису я повезу с собой, если она меня дождётся. Пусть хоть она и дамочка, ведь не обязательно выбирать девчонку, да их и не очень много, а нужно выбирать человека. Ведь с человеком придётся жить, правильно, Валя? А Фиса как человек – лучше не надо. Может быть, я ошибаюсь, но мне так кажется… Вот жаль, Валентина, что я нынче Аркадия не застану дома, он, наверное, уже уйдёт в армию, так что мою свадьбу будем праздновать без него…».

В этом же письме Виктор подробно размышляет о новостях из жизни брата Михаила, сестёр Лизы, Зои и моей мамы Майи. Уже больше пяти лет назад он уехал из Вахрушей учиться – сначала в Москву, а потом в Ейск, но по письму чувствуется, что всё главное и дорогое, о чём он беспокоится сердцем и душой, осталось для него в маленьком посёлке. Всё, кроме одного – мечты летать. В этом же письме он пишет:

«Учёба, Валентина, у меня идёт хорошо, имею только две четвёрки, остальные всё пятерки, так что Майя, наверное, от меня отстаёт в учёбе. Сам я, Валентина, очень похудел, потому что занимаемся много, а на улицу выходим редко. Я особенно очень редко выхожу, никуда почему-то не хочется. И вот сегодня 17-е число (17 февраля 1939 г. – Прим. авт.), я нахожусь на дежурстве. Ждём вот, Валентина, лета, летать сильно хочется, да и больше будем находиться на улице, а там и поправимся».

Виктор – третий ребенок в семье Ермаковых, родился 19 сентября 1914 года. В его свидетельстве о рождении написано: д. Сколотни, Волковский сельский совет, уезд Вятский, волость Чепецкая, губерния Вятская. С 1922 по 1928 год (то есть с восьми до тринадцати лет. – Прим. авт.) Витя учился в Вахрушевской школе 1-й ступени. Окончил полный курс. Как написано в удостоверении, выданном Вятским губернским отделом народного образования 13 июня 1928 года: «В течение курса проработал и приобрёл знания и навыки по следующим предметам: родному языку, арифметике, обществоведению». Все шесть лет «занимался искусствами: рисованием и пением. Принимал активное участие в учкоме. Активно участвовал в общественной и клубной работе».

После школы 1-й ступени четыре года учился в школе ФЗУ обувщиков имени Сталина. 1 мая 1931 года состоялось открытие учебного цеха школы ФЗУ. Размещался цех в пристрое к Вознесенской церкви со стороны алтаря. После революции церковь была закрыта, с колокольни сброшен огромный колокол. Село потеряло свою красоту.

5 января 1932 года комиссия присвоила Виктору Ермакову квалификацию монтёра швейных машин. В свидетельстве перечисляются предметы, по которым новоиспечённый монтёр швейного оборудования «проработал курс обучения и выполнил все установленные работы»: русский язык и литература, математика, физика, химия, обществоведение, география, (советское строительство), история классовой борьбы, иностранный язык, физкультура, графика, технология обуви, технология кожи, машиноведение, организация и рационализация производства, военное дело.

Сам ли Виктор решил учиться в Москве или его направили в столицу как лучшего выпускника школы ФЗУ, но совсем ещё юный, совсем ещё мальчишка – он стал столичным студентом. Московский механико-технологический техникум окончил с отличием. Но призвание оказалось в другом… Учась в техникуме, Виктор увлёкся парашютным спортом. Сразу после окончания техникума по комсомольской путёвке его направили учиться в город Ейск в лучшее в советской России высшее лётное истребительское училище. Успешно его окончив, с 28 сентября 1939 года лейтенант Виктор Андреевич Ермаков начал служить младшим лётчиком 2-й авиационной эскадрильи в 13-м истребительном авиационном полку ВВС Балтийского флота.

В том единственном сохранившемся письме к сестре Валентине Виктор сожалел, что летом 1939 года, приехав в отпуск, не встретится с Аркадием, думал, что брата уже заберут в армию. Но, видимо, увидеться с Аркадием всё же удалось. Дядю Аркашу призвали только в начале зимы – 7 декабря 1939 года. Возможно, это было последнее лето, когда Анна Ивановна и Андрей Кузьмич видели всех трёх своих сыновей и четырёх дочерей вместе. А вот такой желанной Виктором свадьбы – не случилось. Что произошло? Почему Виктор не женился на «дамочке Фисе» – не знаю. Зато помню рассказы о том, как 25-летний лейтенант приехал в родной дом в форме лётчика морской авиации! Это было событием для всего посёлка! Анна Ивановна надевала свой лучший наряд и неторопливо прогуливалась вдоль посёлка под ручку со своим сыном-лётчиком. Я думаю, эти минуты были самыми счастливыми в её жизни. Еще бы! Ведь в конце тридцатых, после рекордного перелёта экипажа Валерия Чкалова на самолёте АНТ-25 из СССР в США через Северный полюс, к каждому лётчику относились как к герою. О лётчиках сочиняли песни и снимали фильмы. А Виктор был ещё и лётчиком морской авиации. Я думаю, он был первым и единственным в те годы мальчишкой из посёлка Вахруши, который взлетел на такую высоту.
 


После успешного окончания Ейского лётного училища лейтенант Виктор Андреевич Ермаков с 28 сентября 1939 года начал служить младшим лётчиком 2-й авиационной эскадрильи в 13-м истребительном авиационном полку ВВС Балтийского флота.

29 июня 1941 года погиб в воздушном бою, упав в море на горящем самолёте.

Это была первая потеря истребительной авиации Балтики.
 

13-й истребительный авиационный полк ВВС Балтийского флота перед войной базировался на аэродроме на полуострове Ханко. В марте 1940 года, после Зимней войны (1939–1940 гг. – Прим. авт.), СССР получил от Финляндии в аренду на тридцать лет полуостров Ханко (фин. Hankoniemi, швед. Hangö udd), от которого произошло русское устаревшее название Га́нгут) для создания советской военно-морской базы, в том числе и военного аэродрома. Это была выгодная стратегическая позиция на северном берегу Финского залива Балтийского моря и на самой южной части материковой Финляндии.

Весной 1941 года большая часть полка (1-я, 2-я и 3-я эскадрильи) перелетела на Большую землю, в Керстово под Ленинград, для перевооружения новыми самолётами. Начало Великой Отечественной войны встретила на Ханко лишь 4-я авиационная эскадрилья «Чаек» (самолёт И-153. – Прим. авт.), в которой комиссаром был майор П.И. Бискуп. Но уже через неделю командир полка Герой Советского Союза Иван Георгиевич Романенко направил к ним из Таллина 1-ю эскадрилью И-16. 2-я эскадрилья, в которой служил Виктор Ермаков, осталась на таллинском аэродроме Лагсберг. Так образовалась Ханковская авиационная группа, действовавшая в течение всей героической обороны полуострова. Район боевых действий: Прибалтика, Ленинградская область, Ханко, Балтийское море.

Полуостров Ханко с первых дней Великой Отечественной войны стал важнейшим стратегическим пунктом. Этот форпост называли «балтийский Гибралтар». Защитники Ханко не только не пропустили в Финский залив ни одного крупного вражеского корабля, который мог бы представлять серьёзную угрозу для Ленинграда, но и «оттянули» на себя в самый решительный момент значительные силы противника. 4-я эскадрилья под командованием Л.Г. Белоусова обороняла военно-морскую базу Ханко, осуществляла разведку на финской территории, наносила удары по судам и кораблям противника и прикрывала наши суда, эвакуирующие базу. До 28 августа лётчики эскадрильи сбили в воздушных боях над Ханко 53 самолёта, уничтожили на воде два гидросамолёта, потопили два торпедных катера, 15 других катеров, четыре шхуны, баржу, уничтожили свыше 300 солдат и офицеров противника.

Оборона полуострова длилась 164 дня и закончилась 2 декабря 1941 года. Защитники ушли непобеждёнными. Они оставили форпост, подчинившись приказу Верховного главнокомандования.

С первых дней войны активно вела воздушные бои знаменитая пара 13-го истребительного авиационного полка – А.К. Антоненко и П.А. Бринько. По всему видно, что Виктор Ермаков и Алексей Антоненко были знакомы ещё до службы в полку. Алексей Антоненко окончил Ейскую военную школу морских лётчиков в 1932 году и служил в ней инструктором до сентября 1938 года. В то время там уже учился Виктор Ермаков. В сентябре 1938 года Антоненко прибывает на Краснознамённый Балтийский флот, а через год туда получает назначение Виктор Ермаков. Пока Виктор заканчивал лётную школу, Алексей Антоненко летом 1939 года провёл около сорока воздушных боёв на Халхин-Голе и сбил в составе группы шесть японских самолётов. Зимой 1939/40 года он участвовал в Советско-Финляндской войне. Ещё до начала Великой Отечественной боевые подвиги Антоненко были высоко оценены: его грудь украшали орден Ленина и медаль «За боевые заслуги». Огромный боевой опыт Алексея Касьяновича Антоненко, приобретённый им на Халхин-Голе и во время войны с Финляндией, пригодился в небе над Ханко.

25 июня Алексей Антоненко сбил первый на Балтике вражеский самолёт – бомбардировщик Ju-88 и открыл боевой счёт авиации Балтийского флота. На следующий день противник развернул действия против Советской базы ВМФ на Ханко.

Всего же за тридцать четыре дня своей боевой деятельности Алексей Антоненко уничтожил одиннадцать самолётов противника в воздушных боях (пять – лично и шесть – в группе с Петром Бринько) и ещё несколько – при штурмовке вражеских аэродромов. Один из «юнкерсов» он сбил тараном!

Антоненко и Бринько находились в самолетах по шестнадцать часов в сутки, спать ложились тут же, рядом с истребителями. Парашюты лётчиков висели рядом на специальных расчалках, и всего через тридцать секунд после сигнала тревоги лётчикам удавалось подняться в воздух.

14 июля 1941 года Алексею Антоненко и Петру Бринько, первым на Балтике, за мужество и отвагу, проявленную в боях с врагами, было присвоено звание Героев Советского Союза, а 25 июля Алексей Касьянович Антоненко погиб, совершая посадку на изрытое снарядами поле ханковского аэродрома Тяктоме. Похоронен на полуострове Ханко. Пётр Антонович Бринько продолжал сражаться в небе Ханко, а затем Ораниенбаумского плацдарма, доведя счёт сбитых им самолётов до пятнадцати. Он погиб 23 сентября 1941 года.

Рядом с этими героями начал свои боевые вылеты и лейтенант Виктор Ермаков. Но у 26-летнего лётчика-истребителя никакого боевого опыта не было… Имя моего дяди Виктора Андреевича Ермакова осталось в военной истории как самая первая потеря истребительной авиации Балтики – именно так назвали его гибель авторы книги «Гвардейцы Балтики крылатой».

25 февраля 1961 года в газете «Красный кожевник» в заметке «О земляке – Викторе Ермакове» было написано:

«В один из летних военных дней, в перерыве между боями, прославленный лётчик Балтики Герой Советского Союза капитан Антоненко рассказывал однополчанам о воздушном бое, в котором он сбил немецкий самолёт. Товарищи хотели только поздравить отважного лётчика, но в это время в воздухе пролетела ракета. Боевая тревога! Эскадрилья капитана Антоненко, где служил наш земляк Виктор Ермаков, поднялась в воздух. В это время 50 немецких бомбардировщиков и 30 истребителей двигались на город Ленинград. Завязался бой. Девятка наших истребителей стремительно атаковала вражеские бомбардировщики. Три стервятника были сбиты, а остальные, побросав смертоносный груз в море, не достигнув цели, повернули назад. Но бой был не закончен, в воздухе находились вражеские истребители.

Советские лётчики дрались умело и хладнокровно. Вот в воздухе загорелся один, второй, третий… пират. Один из них был сбит лётчиком Ермаковым. У противника началось замешательство. Но в это время командир звена Виктор Ермаков увидел десятку новых приближающихся немецких истребителей. Немедленно сообщил об этом командиру эскадрильи по радио, он смело пошёл в лобовую атаку на противника.

Прошло несколько секунд и от меткого выстрела Ермакова пират с чёрными крестами на крыльях горящим упал в море. Увлечённый боем Виктор не заметил, как на него с хвоста напали два “мессера” и открыли огонь. Из этого боя лётчик Виктор Ермаков не вернулся на аэродром».

По каким источникам автор этой заметки В. Конецких описывал обстоятельства гибели моего дяди, мне сейчас не узнать. А вот в Книге памяти Калининградской области (том 21, стр. 258–274) так описываются события 29 июня 1941 года:

«…Лейтенант В.А. Ермаков на И-16 из 13-го истребительного авиационного полка при возвращении с задания над аэродромом Лагсберг обнаружил Ju-86. Начал его преследовать, произвёл несколько атак сбоку, сзади, вывел из строя стрелка-радиста и один мотор самолёта. Затем лётчик пошёл в атаку спереди, попал под огонь пулемётов штурмана и был убит. Это была первая потеря истребительной авиации Балтики».

В холодном море, не в могиле

Крылатые балтийцы спят.

Вы сердцем родину прикрыли

Вы отстояли Ленинград!

Эти строки выбиты на одной из плит мемориала «Лётчикам, погибшим над морем в 1941–1945 гг.». Мемориал возведён на месте бывшей деревни Борки около посёлка Лебяжье Ломоносовского района Ленинградской области. Во время Великой Отечественной войны именно аэродром «Борки» являлся главным аэродромом Морской Авиации на Ораниенбаумском плацдарме. Здесь базировались разные части нескольких авиационных полков, в том числе и 13-го истребительного авиационного полка. Мемориал включает несколько памятников. В Братской могиле похоронены и увековечены Герои Советского Союза А.К. Антоненко, Н.Ф. Афанасьев, А.Ю. Байсултанов, И.Д. Борисов, М.Я. Васильев, П.П. Кожанов, П.А. Колесник, Н.И. Николаев, А.И. Рензаев, А.П. Чернышёв. На мемориальных досках увековечено 1379 человек. Среди них имена тех, чьих могил на земле нет, потому что они погибли в море... На мемориальной плите № 20 выбито имя лейтенанта Виктора Андреевича Ермакова.

Ежегодно в честь Дня Победы в Борках проводятся торжественные мероприятия с участием ветеранов Морской Авиации, слушателей и преподавателей Военно-Морской академии, нахимовцев, детей и внуков участников боёв, жителей и гостей посёлка Лебяжье.

Только собирая материал для этой книги, я узнала, что на земле есть место, куда можно приехать и почтить память моего дяди Виктора Андреевича Ермакова.

 

Глава третья

УЧИТЕЛЬ

Михаил, первенец Анны Ивановны и Андрея Кузьмича Ермаковых, родился 25 декабря 1909 года. Учился в Ленинской средней школе посёлка Вахруши. После окончания с отличием физико-математического факультета Кировского пединститута работал учителем математики и физики в родной Ленинской средней школе поселка Вахруши и вечернем техникуме при комбинате. В нашей семье о нём всегда вспоминали с гордостью и с особым почтением: «Каким он был общительным и жизнерадостным! Каким отличным спортсменом был! Особенно увлекался легкой атлетикой. Организовывал спортивные мероприятия, кроссы, спортивные игры и всегда сам в них участвовал».

Подтверждение этим словам я нашла в одной из газетных публикаций. Один из выпускников ленинской средней школы довоенных лет Константин Иванович Макаров до войны успел поработать в родной школе учителем немецкого языка, на войне был разведчиком, а после войны работал журналистом в Крыму. Живя в Симферополе, Константин Иванович поддерживал многолетнюю переписку с музеем родной Ленинской школы. В газете «Красный кожевник» опубликовали отрывок из его письма, в котором он с благодарностью, уважением и даже восхищением вспоминает о своих учителях.

«Я окончил десять классов в ленинской средней школе посёлка Вахруши, – пишет Константин Иванович. – Можно сказать, был “всеядным”, уважал все предметы. Но всё же считаю, что “божью искорку” в изучении иностранного языка во мне заметила преподаватель немецкого языка Людвига Францевна Додонова… В начале войны я оказался единственным в железнодорожной бригаде, кто мог помочь командиру допросить первых пленных. Кое-кто из чересчур “бдительных” стал даже наводить справки, откуда у меня такие знания языка. Как-то легко, ненавязчиво Людвига Францевна “подсовывала” нам, помимо грамматики, яркие обороты, звучные стихотворные строки из произведений Гёте и Гейне.

Августа Гавриловна Смирнова вела уроки русского языка и литературы. Её профессию учителя унаследовала и дочь, Надежда Ивановна Рогачёва. (Надо же – ведь Надежда Ивановна была моей учительницей географии и классной руководительницей с 5-го по 8-й класс. – Прим. авт.) Августа Гавриловна была образцовым примером того, как надо вкладывать душу в воспитание каждого подопечного. Она вела очень тонко и умело индивидуальную работу, на нас она никогда не повышала голос, но класс держала в рабочем состоянии всегда, заставляла трудиться каждую минуту. После одной её увлекательной беседы я решился написать первую в жизни заметку в “Пионерскую правду” о помощи школьников на уборке капусты в подсобном хозяйстве.

Никогда не забуду отличного мастера своего дела – преподавателя химии, черчения и физкультуры Евгения Ивановича Самарцева. Во время войны у нас с ним была короткая встреча, несколько минут, в декабре 1941 года на Калининском фронте, под Ржевом.

Навсегда остался в памяти Михаил Андреевич Ермаков, преподаватель по физике и математике. Оба, Самарцев и Ермаков, прекрасно сложенные, волевые, жизнерадостные, подтянутые, они достойно представляли “вахрушевский” спорт на районных и областных спартакиадах. М. Ермаков был “молнией” на 100-метровой дорожке, а Е. Самарцев отлично метал копьё, безупречно работал на гимнастических снарядах. По его руководством я хорошо освоил технику лыжного хода и остался непобедимым чемпионом 1940 года на первенстве дальневосточного погранрайона на соревнованиях в гонке на 20 километров».

Константин Иванович Макаров ярко описывает довоенную жизнь наполненную учёбой, спортом и радостью. Так же вспоминали то время и мои родные. Правда, в личную жизнь Михаила уже в те годы заглянула беда. На одной из фотографий он склонился над гробиком с младенцем – своим первенцем-сынишкой. На этом снимке он в военной форме. В Красную Армию Михаил был призван в 1938 году. Женился до армии. В жёны выбрал девушку из детдома. Таких детдомовских, как Мария, в Вахрушах было немало. Они приезжали работать на кожевенный комбинат, получали место в общежитии. Могу предположить, что к любви молодого учителя примешались сочувствие, жалость, желание помочь и изменить Машину жизнь к лучшему... И вот вместо счастливой семейной жизни – такая беда. Скорее всего, Михаилу пришлось специально приехать на похороны из армии.

В 1939 году Михаил участвовал в боях на Халхин-Голе. Успел до войны демобилизоваться из армии, вернуться в Вахруши и снова заняться своим любимым делом – учительствовать. Есть фотографии двух выпускных классов 40-го и 41-го годов, где Михаил Андреевич снова среди своих учеников.

Мои родные говорили, что как учителю Михаилу Андреевичу полагалась бронь... Полагалась ли или нет – не в этом дело. Как мог старший брат не пойти добровольцем, если с первых дней войны на фронте уже сражались два младших брата.

…В 1941 году старший лейтенант Михаил Андреевич Ермаков – заместитель командира дивизиона 711-го артиллерийского полка (по некоторым источникам – командир батареи тяжёлой артиллерии) 227-й стрелковой дивизии – уже сражался под Ростовом-на-Дону.

10 июня 1942 года от него пришло последнее письмо.

Вся оставшаяся жизнь моего дяди Миши заключена между двух записей в карточке Гросс-лазарета Славута, цвай лагерь 301:

2.07.1942 г. Ермаков Михаил Андреевич, русский, учитель, рост 170, блондин, здоров – попал в плен у Короча.

14.03.1943 г. умер от туберкулёза лёгких.

В Вахрушах о том, что Михаил погиб в концентрационном лагере, узнали уже после войны. Заведующая в те годы вахрушевским музеем Слава Александровна Мясникова вела поисковую работу, обращалась в военкоматы и военные архивы. По ее запросу пришли документы и на Михаила Андреевича Ермакова. Среди них была копия карточки Гросс-лазарета Славута… А в войну, как сотни тысяч других матерей, моя бабушка Анна Ивановна получила известие о сыне Михаиле, пропавшем без вести в одном из тяжёлых боёв под Сталинградом.

…Попал в плен под Корочем. Где это? Как это случилось с моим дядей? Что происходило тогда на фронте?

227-я стрелковая дивизия весной и летом 1942 года участвовала в оборонительных операциях на юго-восточном направлении (Воронежско-Ворошиловградская и Донбасская оборонительные операции) под Сталинградом. Воронежско-Ворошиловградская операция велась с 28 июня по 24 июля 1942 года. Это были боевые действия войск Брянского, Воронежского, Юго-Западного и Южного фронтов против немецкой группы армий «Юг» в районе Воронежа и Ворошиловграда. В результате вынужденного отхода наших войск в руки врага попали богатейшие области Дона и Донбасса. Войска Юго-Западного фронта во время отступления от Харькова понесли большие потери и не могли успешно сдерживать продвижение противника. Южный фронт по той же причине не мог остановить немцев на кавказском направлении. Необходимо было преградить путь немецким войскам к Волге. С этой целью был создан Сталинградский фронт.

В боях под городами Короча и Старый Оскол 227-я стрелковая дивизия, попав в окружение, понесла тяжёлые потери, не сумев сохранить командование, штабы, основные кадры и тылы. Поэтому в июле дивизия была расформирована. Михаил Андреевич попал в плен 2 июля. О событиях, происходивших в июне–июле в городе Короч Белгородской области, рассказал заслуженный врач Российской Федерации, полковник медицинской службы в отставке Анатолий Ефимович Комаристов.

«Через Корочу на Восток шли тысячи людей с Украины, Западных районов страны. Машин тогда не было. Кто-то ехал на повозке, кто-то вез поклажу на тачке, а некоторые шли просто с мешком на плече. Детей тащили за руки, кого-то просто несли. Больных стариков везли на тачках. Картина была страшная. Жара стояла ужасная. Это был июнь 1942 года. Воды и еды у них не было. Жители Корочи делились с беженцами последним, хотя и сами не знали, что их ждёт впереди. Беженцы шли со стороны Белгорода по направлению к Старому Осколу. Тогда же мы с ребятами видели воздушный бой над Корочей. Наши истребители отчаянно сражались с немецкими “мессерами”, но силы были явно не равны. Немцы сбили два наших самолета (они упали за Бехтеевкой), а остальные – улетели.

1 июля 1942 года в Корочу пришли немцы. Темп наступления у них был очень высокий. Насколько я помню, никаких упорных боев за Корочу не было…

…Если до прихода немцев беженцы шли на Восток, то через некоторое время по улице Дорошенко на Запад потянулись колонны наших военнопленных. Конвоировали их не немцы, а наши предатели, как их называли – “власовцы”. Свирепствовали они ужасно – были хуже немцев. У каждого из них, кроме оружия, была плетка из толстого чёрного провода. Малейшее неповиновение – и пленного избивали до крови. Мы видели, как некоторых больных или раненых, кто уже не мог самостоятельно идти, расстреливали здесь же на обочине дороги. Я не знаю, кто их потом хоронил.

Выше больницы, перед Погореловкой, был большой выгон, где до войны пасли скот, иногда сажали свеклу. На выгоне немцы устроили лагерь для военнопленных. Там были сотни, а может быть, и тысяча наших солдат. Если их и кормили, то раз в сутки. Воду привозили в бочке на лошади. Когда приезжала бочка, а жара стояла ужасная, нельзя было без боли смотреть, как за кружку или флягу воды люди буквально убивали друг друга. Говорили, что в лагере были случаи предательства и доносительства. Стоило кому-либо сказать на другого пленного из-за куска хлеба или глотка воды, что он “политрук” или “коммунист” – того убивали на месте. Мы с ребятами несколько раз ходили к лагерю. Пытались даже через колючую проволоку передать пленным воду, но “власовцы” не подпускали нас к ограде».

Среди этих пленных был и мой дядя – Михаил Ермаков. И на оккупированной немцами Украине для них уже был готов земной ад – концентрационный лагерь – Шталаг 301/Z. Тип – гросс-лазарет. Местонахождение: г. Славута, Каменец-Подольская область, Украина. Период эксплуатации: осень 1941 – 15 января 1944 года.

Славута была занята немецкими войсками 4 июля 1941 года. Уже осенью немцы организовали там для раненых и больных офицеров и солдат Красной Армии лазарет, получивший название «Гросс-лазарет Славута-цвай, лагерь 301». Располагался он в бывшем военном городке в двух километрах юго-восточнее города и занимал десять трёхэтажных каменных зданий-блоков. Немцы обнесли лагерь семью рядами проволочных заграждений, вдоль которых через каждые 10 метров были установлены вышки с пулемётами и прожекторами. Вокруг каждого здания также имелись два ряда колючей проволоки. Лагерь патрулировали охранники с собаками. Охранники были различных национальностей, но по большей части венгры и поляки.

В «Гросс-лазарете» немецкие власти сосредоточивали тяжело- и легкораненых, а также страдающих различными инфекционными и неинфекционными заболеваниями военнопленных. На смену умершим туда непрерывно направлялись новые партии. По различным свидетельствам, из каждого вагона прибывавшего эшелона выбрасывалось по двадцать – двадцать пять умерших, и на железнодорожной ветке оставалось до девятисот трупов.

Когда я впервые читала материалы о Шталаге 301/Z , то наткнулась на фразу «военнопленный М. Ермаков, работавший врачом в лагере…». Как, неужели?!.. Но в других материалах выяснилось, что это однофамилец моего дяди – Максим Ермаков, который так описывал ужасные условия в лагере:

«Главврач лагеря, доктор Борби сообщил мне, что передо мной открывается богатейшая практика любых операций – вне зависимости от их исхода, и что меня не должны мучить угрызения совести из-за ошибок, так как пациенты всё равно обречены на смерть. Далее он предупредил, что малейшее снисхождение к пациентам будет стоить мне жизни. После этой беседы я пошёл на обход. В казарме захватило дыхание от непереносимого запаха испражнений и разлагавшихся трупов. При входе стояла параша из усечённой бочки, переполненная фекалиями. Многие раненые и больные от истощения не поднимались, страдали недержанием мочи, профузными дизентерийными и безбелковыми поносами, отёками лица и конечностей. Нечистоты с верхних нар стекали вниз…

Уборка бараков не производилась. Больные по нескольку месяцев оставались в том белье, в котором попадали в плен. Спали они безо всякой подстилки. Многие из них были полураздеты или совершенно голые. Помещения, в которых они содержались, не отапливались, а примитивные печи, сделанные самими военнопленными, уничтожались. Элементарная санитарная обработка новоприбывших в “лазарет” не проводилась.

В “лазарете” немцы преднамеренно распространяли инфекционные заболевания. Больных сыпным тифом, туберкулёзом, дизентерией, раненых с тяжёлыми и лёгкими повреждениями они размещали в одних помещениях. Бывший военнопленный советский врач А. Крыштоп впоследствии рассказывал, что “в одном блоке находились больные сыпным тифом и туберкулёзом, количество больных доходило до тысячи восьмисот человек, в то время как в нормальных условиях там можно было разместить не более четырёхсот человек”.

Суточный пищевой рацион советских военнопленных состоял из 250 грамм эрзац-хлеба и двух литров “баланды”. Эрзац-хлеб выпекался из специальной, присылаемой из Германии муки. После освобождения лагеря в одном из складов “лазарета” было обнаружено около пятнадцати тонн этой муки, хранившейся в 40-килограммовых бумажных мешках с фабричными этикетками “Шпельцмель”. Она подверглась судебно-медицинской и химической экспертизе, а также анализу, проведённому Институтом питания Наркомздрава СССР. Было установлено, что “мука” представляет собой мякину с ничтожной (1,7 процента) примесью крахмала. Наличие крахмала свидетельствует о содержании в исследуемой массе ничтожного количества муки, по-видимому, образовавшейся от случайно попавших в солому зёрен при обмолоте. Питание “хлебом”, приготовленным из этой муки, влекло за собой голодание, дистрофию и способствовало распространению среди советских военнопленных тяжёлых кишечно-желудочных заболеваний, обычно кончавшихся смертью».

«Баланда» изготовлялась из шелухи гречихи и проса, неочищенного и полусгнившего картофеля, всякого рода отбросов с примесью земли и осколков стекла. Нередко пища приготовлялась из падали, подбираемой по распоряжению коменданта в окрестностях «лазарета».

На Нюрнбергском процессе утверждалось, что несмотря на то, что в штате славутского лагеря числилось значительное число медицинского персонала, больные и раненые бойцы Красной Армии не получали самой элементарной медицинской помощи, что не проводилась ни хирургическая обработка ран, ни перевязка. Бывшая санитарка П. Молчанова, давая показания для Нюрнбергского процесса, сообщала, что «больные и раненые в большом количестве, сосредоточенные в соседнем с нами помещении, за дощатой перегородкой, не получали никакой медицинской помощи. Днём и ночью из их палаты доносилась непрерывная мольба о помощи, просьба о том, чтобы им дали хоть каплю воды. Сквозь щели между досками проникало тяжелое зловоние от гноящихся и запущенных ран».

Три дня в неделю в лагере «оперировали». В основном «операциями» занимались сам главврач Борби и его помощник Станок. Они варварски ампутировали больным конечности, производили трепанацию черепа, вскрывали грудные клетки. Многие пациенты умирали на операционном столе.

В «Гросс-лазарете» периодически отмечались вспышки заболеваний неизвестного характера, называвшиеся немецкими врачами «парахолерой». Согласно материалам Нюрнбергского процесса и воспоминаниям военнопленных, эти вспышки были плодом экспериментов немецких врачей. Они возникали внезапно и так же внезапно заканчивались. Исход заболеваний «парахолерой» в 60–80 процентов случаев был смертельный. Трупы умерших от этого заболевания вскрывались немецкими врачами, русские врачи к вскрытию не допускались.

Одним из видов пыток в «лазарете» было заключение больных в карцер, который представлял собою холодное помещение с цементным полом. Заключенные в карцер на несколько дней лишались пищи, и многие там умирали. Больных и слабых немцы с целью ещё большего истощения заставляли бегать вокруг зданий «лазарета», а тех, кто не мог бегать, запарывали до полусмерти. Нередки были случаи убийства военнопленных немецкой охраной ради потехи. Немцы бросали на проволочные заграждения внутренности павших лошадей и, когда оголодавшие военнопленные подбегали к заграждениям, охрана открывала по ним огонь из автоматов. За малейшие «проступки» пленные наказывались смертью. Раненых и больных военнопленных, несмотря на их крайнюю степень истощения, лагерное начальство принуждало к физическому труду. На военнопленных перевозились тяжести, вывозились из лагеря трупы. Изнемогающих и падающих военнопленных конвоиры убивали на месте. Путь на работу и с работы, по словам ксёндза города Славуты Милевского, был, как вешками, отмечен маленькими надмогильными холмиками.

Какая именно из этих адских мук оказалась смертельной для моего дяди, попавшего в лагерь тридцатидвухлетним сильным, спортивным, как иезуитски отмечено в карточке – здоровым мужчиной – уже не узнать никому и никогда. Но очень важно, что я, мой сын, мои племянницы знают, что пришлось ему испытать. Эти ужасы описали те, кто героически составлял списки военнопленных для передачи подпольщикам, те, кому всё-таки удалось спастись.

Несмотря на строжайшую охрану, из лагеря всё же совершались индивидуальные и групповые побеги. В мае 1942 года, отправившись под охраной в городскую больницу за перевязочным материалом, сбежали трое заключённых.

23 декабря 1942 года в пургу вместе с тем самым врачом (однофамильцем моего дяди) Максимом Ермаковым бежало 10 заключённых. Они перерезали проволоку украденными из операционной ножницами и через 20 дней вышли в расположение Шитовского партизанского соединения.

В ночь с 21 на 22 ноября 1943 года из «лазарета» через 96-метровый подкоп, шедший из барака за пределы лагеря, сбежало несколько десятков заключённых.

Значительную помощь в организации побегов оказывал врач-хирург Фёдор Михайлович Михайлов, создавший в Славуте подполье и наладивший связи с лагерными заключёнными. Бежавшие часто также находили приют у местного населения Славуты и окружающих населенных пунктов. В связи с этим 15 января 1942 года шепетовский гебитскомиссар, правительственный советник доктор Ворбс, в округ которого входил город Славута, специальным распоряжением предупредил население, что за оказание «посторонним лицам» какой бы то ни было помощи, виновные будут расстреляны. Если же непосредственные виновники не будут найдены, то в каждом случае будет расстреляно десять заложников.

Районная управа города Славуты в свою очередь объявила, что «все военнопленные, самовольно покинувшие лазарет, объявляются вне закона и подлежат расстрелу в любом месте их обнаружения». Бежавших и задержанных военнопленных, а также граждан, оказывавших им помощь, немцы арестовывали и расстреливали. Расстрелы в назидательных целях производились возле «Гросс-лазарета», на участке, прилегающем с юга к водонапорной башне бывшего военного городка.

5 января 1944 года подразделения 226-й стрелковой дивизии вошли в Славуту, и местные жители сообщили им, что, не доходя до реки, в бывших будённовских казармах, находится концлагерь «Гросс-лазарет». Подошедшие бойцы дивизии обнаружили там горы трупов, на земле лежало множество мёртвых тел, облитых карболкой. В бараках находилось 525 истощённых военнопленных, которых немцы не успели расстрелять перед тем, как оставить Славуту.

Уже в 1944 году была создана специальная комиссия по расследованию обстоятельств умерщвления гитлеровцами в славутском лазарете офицеров и бойцов Красной Армии, попавших в немецкий плен. Возглавлял её председатель Совнаркома УССР Н.С. Хрущёв. При медицинском освидетельствовании освобождённых из «Гросс-лазарета» было установлено, что у 435 – крайняя степень истощения, у 59 – осложнённое течение ран, у 31 – нервно-психическое расстройство. Судебно-медицинская экспертиза на основании внутреннего исследования 112 и наружного осмотра 500 эксгумированных трупов пришла к заключению, что администрация и немецкие врачи «лазарета» создали такой режим, при котором была почти поголовная смертность больных и раненых.

Судебно-медицинские эксперты установили, что основными причинами смерти советских военнопленных было истощение крайней степени, инфекционные заболевания, нанесение ран из автоматов и холодным оружием. Смертность доходила до 300 человек в день. Выводы комиссии были использованы в качестве обвинительного материала на Нюрнбергском процессе.

В послевоенные годы уход за могилами военнопленных, погибших в Славуте, не вёлся. Лишь в 2006–2007 годах на кладбище были проведены работы по его благоустройству. На насыпанном кургане стоит памятник. Списки 18 559 военнопленных, погибших в Славутском концлагере, хранятся в Музее истории Великой Отечественной войны в Киеве.

История создания и сохранения этих списков – история ещё одного подвига, о котором свидетельствует несколько документов. Имена и историю гибели 20 тысяч советских солдат сохранили всего три человека: двое советских военнопленных и одна учительница.

СЕКРЕТНО

Заместителю

народного комиссара обороны Союза СССР

Генералу Армии товарищу БУЛГАНИНУ Н.А.

В управление по персональному учёту потерь сержантского и рядового состава с выставки «Партизаны Украины в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками» поступило три книги со списками на 20 000 человек военнослужащих Красной Армии, умерших в немецком плену в лагере Славута, Каменец-Подольской области.

В целях проверки достоверности этих списков была назначена комиссия в составе: от Главупраформа Красной Армии майор и/с Филиппов А.П. (председатель), представителей: Штаба Киевского военного округа лейтенант тов. Сушков Н.А., Зам. Председателя Каменец-Подольского Облисполкома Герой Советского Союза тов. Одух А.З. (ранее работавшего руководителем соединения партизанских отрядов по Каменец-Подольской области), Киевского Облвоенкомата – ст. инспектор майор тов. Полейчук, Каменец-Подольского Облвоенкомата Славутский райвоенком гв. майор тов. Копыл Д.И., 1-й Секретарь Славутского Райкома КП(б)У тов. Бычков А.И., начальник 1 части Славутского Райвоенкомата лейтенант тов. Аверьянов М.С., зам. директора по научной части выставки «Партизаны Украины в борьбе против немецко-фашистских захватчиков» тов. Кузавков (ранее работавшего комиссаром соединения п/о по Каменец-Подольской области).

Комиссия установила, что запись умерших производилась по поручению руководства партизанскими отрядами по Каменец-Подольской области военнопленными лагеря Славута Шахан Гереевичем Чамоковым, а после его расстрела – Григорием Петровичем Остапенко. Книги после заполнения передавались из лагеря гражданке города Славута Анастасии Ивановне Процюк, которая их хранила до освобождения города Славуты и 26 июня 1944 года передала представителю штаба партизанского отряда тов. Моисеенко.

Представляя акт комиссии и докладную записку гражданки Процюк, прошу разрешить поименованных в списке, в количестве 20 000 человек, отнести к числу погибших в немецком плену, взять на учёт и выслать через военкоматы семьям умерших извещения с указанием “погиб в немецком плену”.

25 февраля 1945 года».

5 февраля 1945 года в докладной записке, на основании которой составлен приведённый выше секретный документ, учительница Славутской средней школы № 2 Анастасия Ивановна Процюк подробно описала подвиг двух военнопленных, и, свой геройский поступок.

«Все три книги, в которых зарегистрировано 20 000 умерших, я получила от ОСТАПЕНКО Григория Петровича. Две первых книги он передал мне до ноября 1943 года, а третью книгу я сама забрала в кустах возле проволоки 6-го блока после того, как Остапенко с группой товарищей (15 человек) 22 ноября 1943 года ушёл через подкопанную туннель от 2-го блока.

Остапенко мне сообщил, что эти книги велись Чамоковым Шаханом Гиреевичем, который, будучи пленным, работал в лазарете военнопленных в качестве врача. До Отечественной войны Чамоков жил и работал в Краснодаре Народным Комиссаром Здравоохранения Адыгейской АССР.

В октябре или ноябре (точно не помню) 1943 г. Чамоков был расстрелян в лазарете немецкими извергами.

После смерти Чамокова книги продолжал вести Остапенко. С Остапенко я познакомилась в 1938 году, будучи студенткой Винницкого пединститута. Последнее время он работал преподавателем основ марксизма-ленинизма в Кировоградском пединституте. С 22 ноября 1943 года по 24 апреля 1944 года он находился в партизанском отряде имени Музалева. С 24 апреля 1944 года мне о нём ничего не известно.

Эти книги хранились у меня до 26 июня 1944 года. 26 июня 1944 года я передала их МОИСЕЕНКО Владимиру в Штаб соединения партизанских отрядов им. Одуха».

Сейчас город Славута относится к Хмельницкой области. На территории бывшего концлагеря снова (как до войны) расположены казармы воинской части. Дорога из булыжника, которую выкладывали военнопленные на территории лагеря, осталась там по сей день, параллельно асфальтовой. А в память о жертвах концлагеря, в том месте, где заканчивалась его территория, стоит небольшой памятник. Чуть дальше, уже за пределами военной части, метрах в трёхстах–четырёхстах, в середине 1980-х поставили высокий монумент из железа: две руки, сложенные, как при молитве и перехваченные в запястье цепью. Он установлен на краю небольшого (сейчас небольшого!!!) рва. Как раз там и расстреливали военнопленных. В Славуте, на территории военного городка, также стоят небольшие двухэтажные жилые дома, которые строили военнопленные…

Целый год я изучаю эти материалы и смотрю по телевизору и в интернете, что происходит на Украине. Что происходит там, где всего лишь 70 лет назад уже воплощался ад на земле. 70 лет – это ведь миг, который соизмерим даже с кратким сроком человеческой жизни. Если уж нам тяжело смотреть новости из Украины, то что испытывают те, кто спасся в огне Второй мировой?! А что испытывал бы Михаил Андреевич Ермаков, в 33 года принявший такую мученическую смерть?!

 

Глава четвёртая

МУЗЫКАНТ

* * *

Раны заноют под утро. Не спится.

Рано поднимется старый солдат.

Встанет, закурит и выглянет в сад.

Хлебом покормит весёлую птицу.

Резвая птаха вспорхнёт со двора

И затеряется в зелени сада.

Дед позабудет, что было вчера.

Ясно припомнит, что было когда-то…

Тихо присядет потом у стола

Перебирать пожелтевшие снимки

Тех, что ходили со смертью в обнимку.

Тех, кого смерть молодыми взяла.

Вынесет после пшено и ячмень.

Снова покормит весёлую птицу.

Тихо у ног его день притулится.

Подвиг не подвиг,

                      но прожитый день.

С первого дня на войне был и мой третий дядя – Аркадий Андреевич. «Участие в боях: с 22 июня 1941 по 9 мая 1945 года» – указано в его военном билете. Он был призван в армию 7 декабря 1939 года, а вернулся домой только весной 1948 года. Все девять лет, в том числе и военных, он служил в 86-м отдельном восстановительном железнодорожном батальоне. В графе «Должность» военного билета две записи: с декабря 1939 года по декабрь 1942 года – музыкант, с декабря 1942 года по март 1948 года – слесарь, мостовщик, сборщик.

Самое удивительное, что всю жизнь с самого детства дядя Аркаша совмещал слесарное дело с профессиональными занятиями музыкой.

Узнав, что я собираю материал для этой книги, старшая внучка Аркадия Андреевича, Лена, написала мне из своего далёкого Ставрополя (два года назад она уехала из Вахрушей с детьми и мужем в его родной город) очень трепетное письмо.

«Здравствуйте, тетя Лена!

Сегодня буквально всю ночь не могла уснуть, приходили разные мысли и воспоминания о дедушке. Попробую ими с Вами поделиться.

Со слов мамы я знаю, что дедушка до призыва в армию поступал в музыкальное училище Кирова на народное отделение по классу домры (на тот момент училище, наверное, называлось музыкальным техникумом). Но приступить к занятиям не удалось, так как был призван на службу. И всё- таки он мог играть на всех инструментах: дома у нас были фортепиано, мандолина и две гитары. Дедушка играл не только на шестиструнной гитаре, но и на семиструнке (это русский вариант гитары, и играть на ней сложнее, не все могут). Я сама слышала его игру на всех этих инструментах.

Играл очень музыкально (естественно, выразительно), его игра волновала слух, заставляла слушать, заинтересовывала. Кроме тех инструментов, которые были у нас дома, дедушка мог играть на домре, скрипке, на кларнете, аккордеоне, саксофоне… Его игру на саксофоне во фронтовом ансамбле слышал Леонид Утесов. Он предложил дедушке после службы играть у него в ансамбле. Но, видимо, после такой долгой разлуки с родными, дедушка решил вернуться домой в родной посёлок.

Мама (старшая дочь Аркадия – Людмила. – Прим. авт.) сама удивлялась тому, как замечательно дедушка мог играть на всех инструментах. Порой даже спрашивала его об этом. На что он отвечал, что не знает, “пальцы сами играют”. Кроме того, дед был настройщиком фортепиано. А это достаточно сложное занятие, нужен очень хороший музыкальный слух.

В том, что в посёлке была открыта музыкальная школа, была и дедушкина заслуга. Он входил в инициативную группу людей, добивавшихся её открытия. Хотел, чтобы его дочери обучались музыке. Мама потом ещё обижалась на наших преподавателей, которые, собирая сведения об открытии школы, не упомянули имя дедушки.

Дедушка был первопроходцем во многом. Его тянуло на разные изобретения. Он сделал для жилищно-коммунального отдела посёлка какой-то очень необходимый станок, после чего начальник ЖКО сказал, что век будет ему благодарен, и дедушка, может просить что угодно, если в этом будет необходимость. Вот так и получили мои бабушка с дедушкой отдельную двухкомнатную квартиру в элитном на то время для посёлка доме на Ленина, 10. Деду даже самому предложили выбрать этаж (такое предлагали только начальству). Он выбрал верхний четвёртый этаж, чтобы чувствовать над головой “свободу”, когда, по его словам, “никто не ходит над головой”.

Когда переехали, ему не давала покоя мысль, что в доме нет горячего водоснабжения (это был определённый недолгий период). Стал придумывать, как можно нагревать воду, чтобы она подавалась непрерывным потоком. Взял длинную трубку, подсоединил её к крану, затем довёл до плиты, поместил её спиралью в наполненный бак с кипящей водой. Конец трубки отвёл обратно к раковине. Считал, что вода в спирали при подаче её из водопровода будет успевать нагреваться, и посуду можно будет мыть горячей водой. Но у него не получилось, вода не успевала нагреваться в спирали, пробегала быстрее, чем рассчитывал. Пришлось эту затею бросить. Но мама вспоминала, как им на всё это было интересно смотреть. Может быть, я не обо всём еще знаю… Но самое элементарное – дверные замки и ключи – дедушка всегда делал сам.

Ещё одно его изобретение – спаренный велосипед (это уже было при мне). Делал он его, чтобы совершать вместе с бабушкой велосипедные прогулки (он вообще любил ходить на природу, в походы). Дедушка соединил между собой два велосипеда двумя перекладинами спереди и сзади, и таким образом они с бабушкой всегда ехали рядом, никто не отставал и не падал. После он один велосипед заменил на кресло для бабушки с педалями, чтобы она могла разрабатывать себе больную ногу. Очень похоже было на мотоцикл с коляской, но усовершенствованный – у коляски были ещё педали. Равнодушных людей к такой конструкции не было, она всегда обращала на себя внимание.

Когда дедушка заболел и его направили в онкологический центр, после обследования он сразу задал вопрос доктору о диагнозе: “Скажите мне, как фронтовику, у меня – рак?” И когда услышал утвердительный ответ, то попросил: “Вы только жене об этом не говорите”. А бабушка уже обо всём знала… И в свою очередь тоже просила врача не говорить диагноз деду…».

Интересные моменты о жизни Аркадия Андреевича вспомнила и младшая внучка – Машенька. Вслед за дедом эту милую, общительную девочку никто у нас в семье иначе и не называл – только Машенька.

«Мой дедушка, Аркадий Андреевич Ермаков, родился 31 августа 1918 года. С 13 лет он начал работать на кожевенно-обувном комбинате пос. Вахруши, по специальности слесарь, но в свободное от работы время, обладая музыкальным талантом и абсолютным слухом, участвовал в самодеятельности и играл на всех музыкальных инструментах, которые ему попадались: саксофон, баян, аккордеон, гитара, скрипка, фортепиано, домра, мандолина. Хорошо пел.

У дедушки была страсть к изобретательству: он ремонтировал радиоприемники, утюги, часы (настенные, карманные, ручные), телевизоры… А однажды даже смастерил скрипку.

Еще дедушка очень увлекался фотографией. В то время, когда фотоснимков можно было сделать не так много, как сейчас, в век цифровых технологий, в нашем семейном архиве хранилось более 350 фотографий.

Умер он 7 октября 1996 года в возрасте 79 лет. Я очень любила своего деда. Его нельзя было не любить…».

Абсолютный слух у Аркадия – это, конечно, дар Божий. А вот пониманию музыки и профессиональному владению разными музыкальными инструментами, и в первую очередь игре на фортепиано, он научился у своей невесты, красавицы Нины. Нина была прекрасной пианисткой. Она-то первая и разглядела в Аркадии музыкальный талант. Она дала ему первые уроки музыки… Они дружили много лет. Это была первая и очень сильная любовь. В конце зимы 1939 года в армию Нина провожала его как невеста. Как положено влюблённым, они слали другу другу письма и фотографии. Красноармеец Аркадий Ермаков служил в железнодорожных войсках.

 …В июне 1941 года 86-й отдельный восстановительный железнодорожный батальон дислоцировался на границе с Польшей. Оттуда пришлось отступать к Москве. Может быть, там, под Москвой, в 1942 году, как пишется в книгах «в короткие часы отдыха между боями», и произошла та творческая встреча ефрейтора железнодорожного полка Аркадия Ермакова со знаменитым Утёсовым, о которой написала в письме внучка дяди Аркаши – Лена. В июне 1942 года Леониду Утёсову было присвоено звание заслуженного артиста РСФСР. Уже в этом звании он с оркестром выехал на фронт. Оркестранты не раз оказывались в разных передрягах, попадали и под обстрел. Но это не сказывалось ни на качестве их выступлений, ни на внешнем виде: «Даже под проливным дождём мы выступали в парадной одежде… Представление, в каких бы условиях оно ни проходило, должно было быть праздником, а на фронте — тем более». На Калининском фронте шло наступление советских войск на Ржев, а немцы отступали. Разыскать место для выступления в таких условиях было непросто, даже найти часть, в которую ехали, не всегда удавалось. Между тем в политуправление приходило множество просьб от командиров дивизий и армий: для поднятия бодрости духа и настроения среди бойцов нам нужны “утёсовцы”!». А может быть, эта запомнившаяся на всю жизнь встреча произошла уже в брянских или смоленских лесах во время освобождения Белоруссии.

Под Москвой произошла и ещё одна встреча, наверное, для Аркадия, не менее чудесная, чем с Утёсовым, – с самой младшей сестрой, Майей (моей мамой. – Прим. авт.). Когда три года назад, в декабре 1939 года, Аркадий уходил в армию, младшей в семье – Майе – было 13 лет. И вот в шестнадцать лет она уже на фронте, участвует в боях за Москву. Вот как об этой встрече вспоминала мама: «В конце 1942 года мы случайно встретились с Аркадием. Они отправлялись на Белорусский фронт, а наш 35-й зенитно-прожекторный полк участвовал в боях под Москвой. Встреча была минутной, мы плакали от радости, что отстояли Москву, плакали от горя, что погибли братья. Полк Аркадия освобождал Украину, Белоруссию. А наш полк освобождал прибалтийские земли: Рижское взморье и Ригу».


«Маме от Аркаши и Майи. Москва. 27.09.43 год».

Это был счастливый случай – брат и сестра встретились на «перекрёстках» войны.

Как радовалась Анна Ивановна Ермакова, получив эту крошечную фотографию три на четыре сантиметра: сын и дочка – живы-здоровы, и вместе...


 

С декабря 1942 года Аркадий – слесарь, мостовщик, сборщик. Отступая, немцы минировали железнодорожные пути и мосты. «Нашей группе было дано задание предотвратить взрыв моста и захватить его в свои руки. Под покровом ночи мы подползли к мосту, сняли немецких часовых… Задание было выполнено» – так коротко и скупо, без героических подробностей вспоминал дядя Аркадий свои фронтовые будни. Но о том, что ефрейтор Аркадий Андреевич Ермаков выполнил много таких заданий, красноречиво говорят медали «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За взятие Кёнигсберга», «За победу над Германией», Медаль Жукова и орден Отечественной войны II степени.




На железнодорожной станции Гнивань (Тывровский район Винницкой области)

7 августа 1946 года. Саксофонист Аркадий Ермаков (сидит второй слева).
 

На завершающем этапе Великой Отечественной войны на железнодорожном транспорте продолжались тяжёлые работы по восстановлению разрушенного хозяйства. Степень разрушений была настолько велика, что легче было строить заново, чем восстанавливать железнодорожные сооружения и объекты. Всё это предстояло восстанавливать именно железнодорожным войскам. В руинах лежали Волгоград и Киев, Минск и Харьков, Смоленск и Калинин, многие города и сёла, станции и вокзалы. Железнодорожные войска оказались разбросанными небольшими подразделениями и отдельными командами по многочисленным объектам. Подразделение, в котором служил Аркадий, в августе 1946 года оказалось на железнодорожной станции Гнивань Винницкой области. Всего в двухстах километрах от этой станции находился город Славута, где три года назад в концентрационном аду умирал его старший брат Михаил. Но тогда Аркадий никак не мог об этом знать.

До возвращения домой ещё полтора года. В соответствии с постановлением Совета Министров СССР от 21 декабря 1945 года и директивой Генерального штаба от 22 февраля 1946 года Железнодорожные войска сокращались численно и переводились на штаты мирного времени постепенно. В первую очередь из войск увольнялись военнослужащие тринадцати старших возрастов.

Как только в полку снова организовали музыкальный ансамбль, Аркадий, конечно, – в его составе. И хоть главными в репертуаре ансамбля были песни о войне, но это уже были концерты победителей.

Не берусь описать чувства солдата, когда он через девять лет возвращается домой, в маленький родной посёлок. Могу только представить радость матери, потерявшей на войне двух старших сыновей и встречающей единственно уцелевшего младшего сына. Но эта великая радость была омрачена. Во время войны умерла невеста Аркадия – красавица Нина. Никто из родных Аркадию не написал об этом… Что уж творилось в его душе, одному Богу известно. Только крёстная моя Валентина Андреевна – старшая сестра дяди Аркаши – рассказывала, как он плакал и чуть ли не грыз землю от отчаяния.

В первые же дни после возвращения, 14 апреля 1948 года, Аркадий принят на должность заведующего клубом родного кожевенного комбината им. В.И. Ленина. Эта работа была ему по душе. В посёлке любили и уважали жизнерадостного, доброжелательного, артистичного Аркадия Андреевича Ермакова. Жизнь, как известно, несмотря ни на что, продолжается, и со временем боль потери любимой Нины, нет, совсем, наверное не прошла, но притупилась. И Аркадий Андреевич женился на Рае. Рая Пантелеева прошла войну медсестрой. И это, конечно, было немаловажным в их знакомстве и сближении. Родились две дочери – Мила и Оля. И весь свой музыкальный талант, всю глубину понимания музыки он передал им. Даже был инициатором и принимал активное участие в открытии в посёлке музыкальной школы. А вот сам принял решение перейти на комбинат в слесарно-механический цех слесарем механо-сборочных работ. На семью надо было зарабатывать. Но, конечно, просто слесарить Аркадию было скучно. И он занялся изобретательской деятельностью, о которой так хорошо рассказали в своих воспоминаниях его внучки. На пенсию слесарь 6-го разряда Аркадий Андреевич Ермаков мог выйти в 1979 году, но ещё четыре года трудился в родном цехе, в который когда-то пришёл тринадцатилетним подростком.

Аркадий основал в нашем роду настоящую музыкальную династию. Обе его дочки – Людмила Аркадьевна и Ольга Аркадьевна – стали профессиональными музыкантами. Людмила Аркадьевна на протяжении многих лет работала заведующей фортепианным отделением Вахрушевской детской музыкальной школы. «Хороший педагог, замечательный пианист, чуткий концертмейстер» – так говорили о ней коллеги. Обе его внучки – Елена и Мария – учились в консерваториях. Сейчас у Аркадия растут уже два правнука и правнучка. Думаю, в ком-нибудь из них обязательно отзовётся прадедушкина страсть к музыке.

 

Глава пятая

МАМА

* * *

А свет прожекторов

скользил по небу.

Искал,

касаясь звёздной высоты.

И находил,

 как призрачную небыль,

На самолётах

 чёрные кресты.

Он ослеплял внезапно

 самых прытких,

Как будто

 злому вору по рукам

Давал,

 и били яростно зенитки

По ненавистным

 чёрным паукам.

Бойцы,

 в минуты редкие покоя,

Считая сбитых,

 грелись у огня.

И мама,

 засыпая после боя,

Была моложе

 нынешней меня.

«Елена Станиславовна, напишите, пожалуйста, о своей маме. Если можете что прислать в школьный музей, будем рады. В октябре мы отмечаем 95-летие школы и открытие музея (письмо написано в 1990 году. – Прим. авт.), постараемся пригласить всех. Очень рада за Вас, я с огромной любовью читаю Ваши стихи, покупаю книги и дарю их своим друзьям и объясняю, что их написала дочка Майи. Будет время, посетите наш музей. Будьте здоровы!

Руководитель музея “Боевой памяти” поселка Вахруши Слободского района Кировской области Слава Александровна Мясникова».

Этой женщине с символическим именем «Слава» я очень благодарна. Это она писала заметки и статьи в газету «Красный кожевник» о земляках-фронтовиках, в том числе и о моих родных. Это она делала запросы в архивы, собирала и систематизировала материалы, привлекала к этому делу школьников, а потом проводила музейные экскурсии. Так Слава Александровна берегла память о героях-земляках. И, конечно, с особым вниманием и уважением она относилась к моей маме, потому что таких отважных женщин, добровольно ушедших на фронт, в нашем посёлке были единицы.

 Моя мама Майя Андреевна Ермакова (в замужестве Наумова) родилась 18 апреля 1926 года. Анна Ивановна, моя бабушка, родила её – своего восьмого ребёнка (один мальчик умер в младенчестве. – Прим. авт.) в 37 лет, когда старшему, Михаилу, было уже семнадцать. Я хорошо помню свою бабушку, она доживала свой век с нами (с мамой и со мной). Я помню, как она умирала… Меня, шестилетнюю девочку, морозной зимней ночью отправили за помощью к бывшим соседям на улицу Полевую. Там жила бабушка Ясиновских с дочерью. Помню, как я, запыхавшаяся от бега, поднялась на второй этаж дома и, не постучавшись, толкнула дверь. Отчего-то дверь была не заперта. Я остановилась на пороге и услышала тревожное:

– Кто там?

– Это я, бабушке плохо… – едва слышно прошелестела я.

В комнате зашевелились, вспыхнул свет. Дочь бабушки Ясиновских тётя Нина сказала:

– Надо быстрее идти, Анна Иванна умирает.

Помню, как я возмутилась, когда это услышала. Всё внутри у меня перевернулось:

– Она не умирает! Ей просто плохо… – этот внутренний протест остался во мне навсегда. Этот миг я помню лучше, чем сами похороны.

Прекрасно запомнила я и волевой бабушкин характер. Бабушка работала старшей воспитательницей поселковых яслей-сада, пока не вышла на пенсию. Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 1 декабря 1945 года она была награждена орденом «Материнская слава». Её муж Андрей Кузьмич Ермаков, мой дедушка, умер в конце 20-х годов, поэтому полноправной хозяйкой в семье осталась она – моя бабушка. Сыновья, а уж тем более дочери всегда беспрекословно её слушались. Дядя Аркаша (один из маминых братьев), уже вернувшись с фронта и будучи мужем и отцом, перед своей строгой матерью всегда старался держаться «с особой выправкой». Её слово в семье было всегда самым веским и убедительным.

Во дворе дома на улице Школьной, где мы тогда жили, Анну Ивановну уважали все, а некоторые даже побаивались. Вела она себя независимо – никогда не сидела с бабульками на лавочке, не судачила о чужих семейных делах. Но если кто-то, особенно тот, кто был старше меня, наносил мне незаслуженную обиду, бабушка реагировала мгновенно, и в моих обидчиков летели такие «громы и молнии», что я, поначалу порадовавшись за нашу «победу», начинала жалеть своих «врагов». Про меня же бабушка часто повторяла: «Наша Лена – пан или пропал! Середины не будет». Да уж, у таких женщин, как мои мама и бабушка, вряд ли могла вырасти «крошечка-хаврошечка». И всё-таки, один в один, боевой бабушкин характер больше унаследовала моя мама. Недаром они так вместе и прошли по жизни, больше всего любя и понимая друг друга – мои бабушка и мама.

В школьные годы маме выпало непростое испытание: учителем физики и математики в их классе был её старший брат Михаил. А способностей к точным наукам у мамы как раз не оказалось… С одной стороны, каждый урок – мучение, а с другой – какую гордость ученица Майя Ермакова испытывала, когда видела, с какой любовью и уважением относятся одноклассники к её старшему брату – учителю Михаилу Андреевичу Ермакову.

Когда началась война, маме только-только исполнилось пятнадцать лет. В первые дни войны от брата Виктора, лейтенанта 13-го истребительного авиационного полка ВВС Балтийского флота, пришло одно-единственное письмо с полуострова Ханко. Это даже не СССР, это – Финляндия. Там, над Балтикой, с первого дня войны шли воздушные бои… Мои бабушка и мама одни из первых в посёлке получили похоронку на сына и брата.

А где-то недалеко, у польской границы, не успев демобилизоваться из рядов Красной Армии после прохождения срочной службы, так и не повидав родных и близких, уже воевал второй мамин брат – Аркадий Ермаков.

Несмотря на учительскую бронь, ушёл добровольцем на фронт и третий брат – Михаил Андреевич Ермаков.

А что может сделать пятнадцатилетняя девчонка? В военкомате сказали: «Мала. Подрасти сначала…» И мама устроилась работать на кожевенно-обувной комбинат учеником монтёра в цех № 1. Но когда через год после гибели брата Виктора, летом 1942 года пришло известие о пропавшем без вести в боях за Сталинград старшем брате, заместителе командира дивизиона 711-го артиллерийского полка 227-й стрелковой дивизии, старшем лейтенанте Михаиле Андреевиче Ермакове, то желание попасть на фронт и отомстить за двух любимых братьев стало самым главным. Вместе с подругой Ольгой Рохиной (всего два года назад одноклассницы Майя и Оля учили математику на уроках Михаила Андреевича…) мама снова идёт в военкомат. Им уже по шестнадцать, но… снова отказ. Тогда девчонки решают подправить документы – прибавить себе хотя бы год… Очередная попытка оказалась успешной. Может, действительно, военспецы не заметили «приписки», а может, сделали вид… Слишком накалилась обстановка на фронте. В военкоматах уже руководствовались Постановлением от 9 ноября 1941 года «Об усилении и укреплении противовоздушной обороны территории Союза». Этот документ фактически оформил Войска ПВО в самостоятельный вид Вооружённых Сил, а в апреле 1942 года был образован Московский фронт ПВО. Большую часть нового пополнения войск противовоздушной обороны Москвы составляли девушки. Первые эшелоны с ними прибыли в Подмосковье в апреле 1942 года. Это позволило высвободить для фронта шесть тысяч мужчин. А всего в течение 1942 года в части и соединения ПВО Москвы было направлено более 20 тысяч девушек. Шестнадцатилетняя Майя Ермакова оказалась одной из них.

Отправляться на фронт маме пришлось одной, без подруги, которая, как назло, заболела тифом. Конечно, бабушку мама в свои замыслы не посвятила. Какая мать отпустит шестнадцатилетнюю девчонку, младшую, а стало быть, любимую из детей, на войну, когда и так уже погибли два сына.

В красноармейской книжке мамы указано, что в ноябре 1942 года она уже красноармеец-телефонист 4-й роты 35-го зенитно-прожекторного полка. В январе 1943 года – принята присяга. Подразделение: 1-я рота 35-го зенитно-прожекторного полка. Военно-учётная специальность – красноармеец-прожекторист.
 

Майя Ермакова на фронте. Ей 17 лет. 30.III.43 г.
 

Мне посчастливилось найти подробное описание жизни юных девчонок-добровольцев, служивших в соседнем с мамой 37-м зенитно-прожекторном полку. Журналистка из города Покрова Галина Фомичёва рассказывает об этом, основываясь на воспоминаниях ветерана войны Пелагеи Мартыновны Бучинской (в военное время – прожектористки Полины Бывшевой), точно так же, как и моя мама, начавшей свой фронтовой путь под Москвой. Когда я прочитала этот очерк, то вспомнила, что обо всём этом я слышала в маминых рассказах.

«Через сутки томительного ожидания Полину вместе с другими новобранцами погрузили в вагон товарного поезда, и три дня состав находился в пути. Куда они ехали, никто не знал. И вот эта неопределённость первых дней, оторванность от дома, от семьи очень тяготила. Особенно таких молодых девчонок, как она. Жизненного опыта они ещё не имели, да и от дома надолго никто не отрывался. Но на то и молодость, чтобы не только печалиться, но и радоваться новым знакомствам, а необычные обстоятельства жизни вызывали одновременно тревогу и интерес.

Полина помнит, как проехали Москву, затем Раменск и прибыли в Нахабино. Здесь девушек-новобранцев одели в армейскую форму и поставили на довольствие. Местом службы девушки Полины из Покрова на все три военных года стал 37-й прожекторный полк, 2-я рота.

Полк охранял воздушное пространство на подходах к Москве, прожектористы вместе с артиллеристами-зенитчиками защищали столицу от вражеских самолётов.

Воинскую специальность девушкам-прожектористам пришлось осваивать в сжатые сроки. Это означало постоянные тренировки и занятия. Жизнь проходила по строгому распорядку, ходили в основном строем. В первые дни было очень тяжело, но многие девушки пошли на фронт добровольно и были готовы к любым трудностям. А потом, они тогда не были избалованы, с детства привыкли к труду и привыкли за себя отвечать.

Как бы там ни было, жизнь вошла в определённое русло, круг людей, среди которых приходилось вращаться, становился всё более узнаваемым, и это давало ощущение стабильности и своего привычного места.

Позиция Полины Бывшевой была под номером один. Её задачей было точное наведение прожектора дальнего действия на цель – вражеский самолёт, который шёл к Москве. Это был разведчик или бомбардировщик. Позже она научилась по звуку определять их тип и точно знала, какой фашистский самолёт находится в воздухе.

Первыми врага в ночном небе обнаруживали военные связисты – “слухачи”, которые круглые сутки следили за переговорами в эфире. Затаив дыхание и напрягая слух, ждали команды на своих позициях прожектористы, в боевой готовности находились зенитчики.

И вот звучит голос командира: “Луч!”. Мгновенно в ответ на неё в тёмном небе, в одной, определённой точке, пересекаются огненные лучи прожекторов, наведённых на вражеский самолет: “Цель в луче!” – звучит ответ. Слышно, как лают зенитки, а в тёмном небе видно множество оранжевых вспышек. Стремительно падают горящие части самолёта противника, и рядом кто-то кричит с восторгом и ненавистью: “Так тебе и надо, фашистская сволочь!”.

Так под Москвой было много раз. У молодых девушек-прожектористов прибавлялось опыта и точности в наведении на цель. Но тренировки продолжались, нередко девушек поднимали по тревоге ночью.

Место дислокации полк постоянно менял, продвигаясь по кольцу вокруг Москвы. На новом месте приходилось вновь устраивать свою позицию, выкапывать специальный окоп для прожектора, чтобы он не был обнаружен с воздуха. Словом, обживались, налаживали быт, ждали полевую кухню, которая прибывала позднее. “Жили мы дружно, – вспоминает Пелагея Мартыновна, – девочки все были скромные, домашние, заботились, помогали друг другу. На фронте иначе нельзя”».

Мама тоже оставила воспоминания:

«Наша боевая прожекторная точка № 117 35-го зенитно-прожекторного полка находилась под Москвой. Я и ещё одна девчонка – москвичка Зоя Золотухина (после она погибла) были на “точке”. Мы должны были освещать и ловить фашистские самолёты. Не подпускать врага к Москве – было нашей основной задачей. Мессершмитты летели на Москву чёрной стаей. Попав в крестовину двух лучей, фашистский лётчик терял курс и вынужден был лететь на посадку в сопровождении этих лучей. Так, в основном, они и попадали в плен. Но однажды, когда один немецкий самолет попался в крестовину наших лучей и, потеряв ориентир, пошёл на посадку, другой фашистский ас, летевший следом за ним, сбил… своего же товарища. Тот – первый – горящим упал и подорвался. Вот так – свой уничтожил своего! Мы, девчонки, были поражены – не верили своим глазам. Как же можно уничтожать своего?! Но у фашистов, видимо, так заведено: на земле, на воде и в воздухе убивать слабых, раненых. А у нас – советских воинов всех родов и войск, всегда во главе угла была крепкая солдатская дружба, взаимовыручка и девиз: «Сам погибай, но товарища выручай!». Наши лётчики дрались умело и бесстрашно, а мы, девчонки-прожектористки, помогали им, как могли. И в результате отстояли Москву. Затем мы двинулись на прибалтийский фронт, там участвовали в боях, освобождали Ригу и другие города и сёла».

* * *

9 мая 2000 года, в день 55-й годовщины победы советского народа в Великой Отечественной войне, на площади у памятника защитникам неба Москвы на вопрос молодого солдата: «А чем уж так прославились воины ПВО?» – участник отражения массированного налёта фашистской авиации на Москву полковник в отставке Н.П. Мартынов ответил: «Великих подвигов воины противовоздушной обороны не совершали. Просто для грядущих поколений они сохранили столицу нашей Родины – Москву!»

А маршал Жуков в своих мемуарах образно написал: «Более 100 миллиардов свечей осветили передний край, ослепляя противника и подсвечивая нашим танкистам и пехотинцам. Это была картина огромной впечатляющей силы, и за всю свою жизнь я не помню подобного зрелища». Жаль только, что Георгий Константинович не написал, что у прожекторов стояли девчонки. И многим из них, как моей маме, не было и двадцати...

В 1944 году наши войска перешли в активное наступление, и с тяжёлыми боями всё дальше продвигались на запад. Шёл на северо-запад и 35-й зенитно-прожекторный полк. Наконец дошли до Риги, там и наступил для них самый счастливый в жизни день – День Победы. Одну из общих фотографий мама, уже в звании младшего сержанта, так и подписала: «35-й зенитно-прожекторный полк. 1-я рота. г. Рига. 9 мая 1945 года. Конец войны!».

Мама рассказывала, что у демобилизовавшихся были возможности и даже предложения получить работу и прописку в Москве, в Ленинграде, в Риге… Но сама она не рассматривала никаких вариантов, кроме одного: как можно быстрее вернуться в маленький вятский посёлок Вахруши, на улицу Полевую, взбежать по ступенькам родного дома и обнять любимую маму и сестёр. Потом дождаться возвращения брата Аркадия. Окончить школу. А потом… В общем, счастливо жить, раз повезло остаться живой, и тебе всего 19 лет!

После окончания средней школы, в 1947 году, она устроилась работать на кожевенный комбинат им. В.И. Ленина. Работала лаборантом, мастером участка, техником-химиком. Вместе с братом Аркадием (он в то время был заведующим клубом) они принимали участие во всех концертах художественной самодеятельности. Дядя Аркаша играл на фортепьяно, аккомпанировал, а мама танцевала и участвовала даже в акробатических номерах. Однажды в Вахруши в гости к родственникам приехал молодой музыкант из Ижевска Станислав Антонович Наумов. В небольшом посёлке страстным поклонникам музыки трудно разойтись. Аркадий и Станислав подружились. Аркадий познакомил своего друга со своей младшей сестрой... Так встретились мои родители. Отец был на несколько лет младше мамы. Он был ещё молод, и больше всего тогда, да и потом, любил музыку. Он понимал, что в маленьком посёлке ему не развиться в настоящего музыканта, и настойчиво предлагал маме переехать в его родной город Ижевск. Но надо знать мою маму, которая всю войну жила только одним желанием – вернуться и уже никогда не расставаться с самым родным человеком, который больше всех остальных ждал её с фронта… Тем более что бабушка уже серьёзно болела. Отец уезжал тяжело, несколько раз возвращался... И всё-таки они расстались. Несмотря ни на какие трудности, мама выучила меня в музыкальной школе. Наверное, думала, что мне передастся музыкальный талант моего отца... Но меня выбрала другая дорога. Я думаю, что иногда именно дорога выбирает человека. Так, по крайней мере, случилось со мной.

Мама всю жизнь проработала на родном комбинате техником-химиком в химической лаборатории паросилового цеха. За несколько лет до пенсии, когда я поступила учиться в Литературный институт им. Горького и уехала в Москву, мама перешла работать в цех № 2, в бригаду пошивщиков обуви Нины Александровны Герасимовой, чтобы помогать мне и своему единственному любимому внуку Максиму.

Где бы она ни работала, она везде находила применение своему боевому характеру. Очень важно было каждому советскому человеку быть в курсе жизни не только всей огромной страны, но и мира – и мама была политинформатором. А ещё бессменным председателем профкома… В то время профсоюзные лидеры могли решить жилищные, медицинские и другие проблемы людей, и мама это делала. Многие были очень благодарны ей за это. На аллее трудовой Славы – главной аллее, по которой люди каждое утро шли на комбинат – висел её портрет.

Каждый год в первые майские дни, и маму и дядю Аркашу приветствовал весь поселок. Как писала В. Кошурникова, автор заметки в многотиражной газете «Красный кожевник»: «В преддверии знаменательной даты они проводили “Уроки мужества” в школе, пропагандировали всепобеждающую силу великого подвига. И ребятишки восторженно глядели на участников войны».

8 мая фронтовики шли на торжественное собрание в клуб имени Первой пятилетки и на вечер отдыха всех участников войны и тружеников тыла. А 9 мая – на митинг, проходивший у памятника погибшим воинам-землякам, возлагали венки и принимали приветствия пионеров. После всех этих торжественных мероприятий было праздничное застолье в большом кругу родственников. И конечно, радостные рассказы о митинге и выступлениях сменялись грустью, вспоминали пропавшую из чулана на Полевой мамину шинель, вспоминали о двух не вернувшихся с войны любимых старших братьях – Михаиле и Викторе, и снова подступало чувство непоправимой и не утихающей с годами беды.

Прошло уже четырнадцать лет после смерти мамы, но у меня хранится её жакет, который она надевала каждое 9 мая. На нём орден Отечественной войны II степени, медаль за оборону Москвы, юбилейные медали, знаки «За доблесть и отвагу в Великой Отечественной войне», медаль «Ветеран I корпуса ПВО».

Мама была закрытым и волевым человеком и не очень-то любила рассказывать о войне. Но когда в 1985 году – в год 40-летия Великой Победы – вышел мой первый поэтический сборник «Девочка и дождь» и она прочитала, опубликованные в нём стихи о войне, в её глазах мелькнуло удивление. Удивление оттого, что мне удалось передать ту атмосферу. Бог знает, что творилось тогда в её душе… Но солдаты – люди сдержанные, они редко плачут, даже женщины. Что-то такое они вынесли из тех испытаний, что нам, вечным их должникам, остаётся только быть по-настоящему благодарными тем, кто ещё жив, светло и трепетно вспоминать тех, кого уже нет с нами, и в мыслях просить у них прощения, пусть иногда и с большим опозданием. Прости меня, мама…

По семьям били похоронки,

Когда за братьев и отцов

Вставали яростно девчонки,

Перехитрив военспецов.

И снились срезанные косы,

И пахла порохом земля,

И жизнь стояла под вопросом

Не раз

и мамы,

и моя.

 

Библиография

Аллилуев А.А., СлесаревскийН.И. 164 боевых дня (оборона Ханко. 1941 год). СПб: Леонов М.А., 2003.

Друян И.Л. Клятву сдержали. Минск: Беларусь, 1975.

Журавлёв Д.А. Противовоздушная оборона столицы // Битва за Москву. М.: Московский рабочий, 1966.

Кондрашов В.Н. Человек № 21001. Кострома: Костромское книжное изд-во, 1961.

Смолин Ю.М. С именем Ленина. Киров: Волго-Вятское книжное изд-во, 1982.

Xомич И.Ф. Мы вернулись. М.: Воениздат, 1959.

Цапов И.И., Конев В.Н., Мясников Ю.А. Гвардейцы Балтики крылатой. М.: ООО «Дельта НБ», 2006.

Чернышев А.А. Оборона полуострова Ханко. Вече, 2011.

Васильева Т. Четверо из семьи Ермаковых / Т. Васильева // Красный кожевник. – 1985. – 8 мая (№ 20). – С. 2.

Войскунский Е.Л. Непобеждённый Гангут // Наука и жизнь. – 2005. – Апрель (№ 4).

Вспоминая минувшие дни / С. Мясникова // Красный кожевник. – 1993. – 24 марта (№ 11). – С. 2.

Ермаков М. «Гросслазарет» в Славуте – лагерь смерти // Медицинский вестник, 8 мая 2008 г.

Защитники Родины – Ермаковы // Красный кожевник. – 1992. – № 21. – С. 2.

Из школьного музея: они записаны в книгу Памяти // Красный кожевник. – 1994. – № 1–2. – С. 2.

Их имена занесены в «Книгу памяти» // Красный кожевник. – 1994. – 28 апреля. – №10–11. – С. 3.

«…Как всё-таки плохо без мамы» / Е. Наумова // Эфир. – 2004. – 29 ноября –5 декабря (№ 48). – С. 14.

Карпова М. «Нет больнее темы фронтовой…» // Елена Наумова: биобиблиогр. указ. / Сост.: А.В. Вершинина [и др.] : Киров. ордена Почёта гос. универ. обл. науч. б-ка им. А.И. Герцена. – Киров: ИД «Герценка», 2014. – 108 с.: ил. –С. 18–24.

Мы будем вечно помнить // Вахрушевский кожевник. – 2005. – № 9–10. –С.. 3.

Называем их имена // Красный кожевник. – 1990. – 19 октября. – Альбом [Вахрушевская библиотека-филиал «Из истории посёлка Вахруши».]

На заслуженный отдых / Ю. Мальчиков // Красный кожевник. – 1981. – 17 апреля (№ 16). – С. 2.

Никогда не забуду… / С. Мясникова // Красный кожевник. – 1995. – 10 апреля (№ 8–9). – С. 2.

Ермаков Михаил Андреевич [Стенд. Фото].– [Школа № 1.Музей.]

История нашего посёлка // Альбом. – [Вахрушевская детская библиотека.]

Кошатских В. Ермаков Виктор Андреевич // Музей Вахрушевской школы : Раскладушка / Сост. С. Мясникова. – 8.05.1991.– № 194.

Отчизны верные сыны: Воспитанники школы. [Участники Великой Отечественной войны, вернувшиеся с войны]: [Стенд. Фото] // [Школа № 1. Музей.]

По зову Родины: Учителя – участники Великой Отечественной войны: Стенд. – [Школа № 1.Музей.]

Информация о военнопленном: карточка военнопленных офицеров ящик № 115 // БД «Мемориал» e-mail: obd-memorial@elar.ru ЦАМО.

Книга памяти Калининградской области (Т. 21. С. 258–274).

Донесение о безвозвратных потерях 15.04.1943 г. Источник донесения ОРС КБФ // БД «Мемориал» e-mail :obd-memorial@elar.ru ЦВМА. Ф. 864. Оп. 1. Ед. хр. 271. № 265.

Картотека безвовратных потерь ЦВМА // БД «Мемориал» e-mail: obd-memorial@elar.ru ЦАМО. Ф. 58. Оп. 18004. Ед. хр. 355. № 1.

Книга памяти. Т. 10: Слободской район // Киров, 1994. – С. 342.

Кушкова Л.Н. Школьные хроники: [Самарцев Евгений Иванович, Ермаков Михаил Андреевич, Кушнер Гилель Вениаминович.] / Л.Н. Кушкова // Из истории поселка. С. 3.

Король В. Трагедія військовополонених на окупованій території України в 1941–1944 рр. – К., 2002.  С. 117.

Шевченко М. Мартиролог «Грос-лазарету» м. Славути: пошук загиблих воїнів продовжується // Славута і Славутчина: минуле і сучасне: Зб. наук. праць. – Част. 1. ХІХ–ХХ століття. – Славута, 2003.

Шевченко М.Ю. Мартиролог «Гросс-лазарету» м. СлавутиХмельницької області: музейний аспект проблеми // ІсторіяУкраїни: маловідомі імена, поді ї факти. – 2004. – Вип. 26. – С. 411–426.

Авиаторы Второй мировой [Электронный ресурс]. – URL: http://www.allaces.ru/p/people.php?id=8374

Обобщённый банк данных [Электронный ресурс]. URL: http//obd.memorial; http://ru.wikipedia.org/wiki/13-й_истребительный_авиационный_полк_ВВС_Балтийского_флота (1-го_формирования) //  http://www.pokrovcity.ru/city/veterans/Buchinskaya.php

 

[1] Стихи в повести – автора.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0