Чай с мёдом

Мне подарил последний зимний вторник
тепло жилища, чай и вкусный мёд.
Ты был так строг, любезный мой затворник,
а я была, совсем наоборот,
немного ветрена, по-детски простодушна,
наверное, излишне весела.
И ты молчал, присев на стул послушно,
пока я чушь какую-то несла.
А под окном берёзка в снежной шали
шептала о терпении Христа,
чтоб встречей этой мы не нарушали
течение Великого Поста.
Я шторками задёрнула окошко,
и стала кухонька уютна и тиха.
Что мёд вкушали из одной мы ложки,
в том не было великого греха.
Давно стемнело. Время ставить точку,
но, с трепетом косясь на образа,
я чай всё смаковала по глоточку
такого ж цвета, как твои глаза.                                                             

АЙДА В ДЕРЕВНЮ КИСЕЛЁВО! 

Айда в деревню Киселёво
вдоль кущей ивовых пешком!
Сбежим от шума городского
безлюдным тихим бережком. 
Туда, где хатки на припёке
роняют взгляды в гладь Тверцы;
где прилетают точно в сроки
с весною первые скворцы. 
Одна здесь улочка сквозная,
где транспорт весь – велосипед.
Старухи, нас с тобой не зная,
с ухмылкой не посмотрят вслед. 
Тут синевы густой замес,
и по траве гуляет снова,
как солнце  рыжая,  корова
с глазами, полными небес.                                                                   
                                                                      
И развеялись все сомненья

Стали строже мои черты:
Меньше щёки и жёстче губы.
Но сказал мне сегодня ты,
что такою вдвойне я люба,
что добрее на свете нет,
что со мной ты такой счастливый(!),
что промчится и двадцать лет –
буду я для тебя красивой;
что я – солнце в твоей судьбе,
что ты – подданный, я – царица…
Не поверила я тебе,
опустила, смеясь, ресницы.
Говорить красно о любви
не отнять у тебя уменья…
Но взглянула в глаза твои –
и развеялись все сомненья.                                                                              

Ах, зачем открываю я дверь…

Разве есть кто-нибудь Вас добрей?
Не встречала… Один только Бог…
Уходя, задержусь у дверей,
не решаясь ступить за порог,
за которым темно, как в аду,
и невидимой нечисти рать.
Только знаю: я снова приду,
и так радостно мне это знать!
Нежным взглядом коснусь я лица –
Вы махнёте прощально рукой.
Ваши руки… как руки отца,
дарят мне и тепло и покой.
И, как самая верная дщерь,
вечность с Вами согласна я длить.
Ах, зачем открываю я дверь,
если так не хочу уходить…                                                                                

С тобой мы станем старичками

Седые, в тапочках, с очками,
тихи, забывчивы чуть-чуть,
с тобой мы станем старичками
когда-нибудь, когда-нибудь.
Ходить мы в гости будем редко.
Зачем идти? К кому? Куда?
Заглянет к нам одна соседка
лишь иногда, лишь иногда.
Порой ночной, когда не спится,
когда в окне стоит луна,
возьмёшь тетрадку, а я – спицы,
и у окна, и у окна
пойдёт носок к зиме вязаться,
и сочиняться добрый стих.
И будет наш сверчок стараться
для нас двоих, для нас двоих.
Когда ж года сердца иссушат
и жизнь издаст последний вздох,
то приголубит наши души
один лишь Бог, один лишь Бог.                                                
Платочек новый повяжу…
Платочек новый повяжу,
мелькнёт улыбка озорная:
«Идёт? -  с беспечностью спрошу,
хотя ответ уже я знаю.
Отложишь со стихами том,
тряхнёшь густым строптивым чубом:
«Идёт. И очень!» - и притом
вдруг улыбнёшься белозубо.
И я, как ласточка, вспорхну.
Что значит ласковое слово!
К тебе прильну и обниму
тебя, желанного такого.
И вот уже лучи дождём,
под солнышком деревья млеют.
И мы с тобой идём вдвоём,
а вслед завистницы глазеют.
И я, счастливая, цвету,
моя ладонь в твоей ладони,
как будто не в платке иду,
а гордо шествую в короне.                                                          20

Ах, зачем ты меня обижаешь…

Невниманием сердце мне жалишь,
огорчаешь на дню раз по сто.
Ах, зачем ты меня обижаешь
ни за что, ни за что, ни за что.

Мне ж ни днём и ни ночью покоя,
чередой бесконечной дела:
всё кружусь и кружусь над тобою,
как пчела, как пчела, как пчела.

Ну а ты не задашь и вопроса:
«Не устала ль, голубка, ещё?»
Только смотришь уныло да косо
чрез плечо, чрез плечо, чрез плечо.

Руки крепкие свешу устало,
сяду рядом тиха и нема,
ведь такого тебя выбирала
я сама, я сама, я сама…                                                               

Облака

Ручку над бумагой наклоня,
я в окно гляжу на облака,
но стихи не пишутся пока.
Ах, зачем обидел ты меня?

В шёлковый закутавшись халат,
пояска объятье затужу.
Грустные глаза не покажу,
в облака высоко спрятав взгляд.

Нету вдохновения огня…
Облака уходят на восток.
Небо чисто, как и мой листок.
Ах, зачем обидел ты меня...                                                      

Яблонька

Клюква собрана с брусникою.
Голые стоят сады.
Яблонька одна лишь дикая
ждёт, чтоб кто-то снял плоды.
Тяжелы, желты, как солнышки –
чудо! Только посмотри:
спелы так, что даже зёрнышки
на просвет видать внутри!
Не зазорно эти яблоки
гостю выложить на стол!
Подойду неспешно к яблоньке,
прислонясь, поглажу ствол.
– Не грусти моя хорошая,
горемычная  моя.
Ни за что людьми ты брошена.
Одинокая и я.
Соберу плоды осенние,
с летним запахом притом.
Ну а ты под вьюги пение
вспоминай меня потом.                                                                         

Шла, своё вспоминая, дальнее…

Малолюдной шагая улицей,
улыбнулась, заметив парочку:
«Ах, как жадно они целуются,
на сырой примостившись лавочке!»
Жалко станет девчонку хрупкую:
в куцей куртке, такая кроткая.
Не прикрыты коленки юбкою,
потому что она короткая.
А, дурёхе, видать не холодно,
словно снизу перина стелена.
Захотелось воскликнуть: «Молодо… –
покачать головою: Зелено...»
Но сдержала слова банальные,
показаться боясь сварливою.
Шла, своё вспоминая, дальнее,
и такую ж себя, счастливую…                                                                                       

А сон нейдёт…

Чтоб не стенать, сжимаю губы.
Не сплю и час, и два, и три.
А сердце бухает, как бубен -
изрезан ритм.
Уж ангелы открыли ставни -
сияет небосвод.
И веки тяжелы, как камни, 
а сон нейдёт…
Луна глядит, глядит устало
на мой этаж.
В десятый раз перечитала
я «Отче наш…»
Знать, сердце не забьётся ровно,
не выболев до дна.
О, в чём я, Господи, виновна,
что боль дана?
За то ли, что напропалую
я верила словам?
За то ли, что беду чужую
делила пополам?
За что терзанья принимаю? -
довольно мук…
Тебя ведь тоже предал, знаю,
Твой лучший друг...
И вот к кресту Тебя пинают…
В очах темно…
Что предают, что распинают -
не всё одно?
Как странно путаются мысли,
зевает рот…   
О Боже, сон мне напромысли…
Петух поёт…                                                                       

Буду с Тобой я, мой Друг и Отец!
Как опостылело друга искать,
глядя на лица без прока.
Хоть к одиночеству не привыкать,
Боже, как я одинока!

Как расточала себя я саму,
думая: вот он, надёжа!
Но предпочту этой дружбе суму…
Как одинока я, Боже!

Нет, я не ангел ― грешна, так грешна!
Надо к себе быть построже…
Но, хоть, бываю глупа и смешна,
так одинока я, Боже!

Только осталась надежда одна,
что, злые страсти итожа,
буду я знать, что не пала до дна,
что Ты помилуешь, Боже!

Ну, а придёт неминучий конец,
пусть и наступит до срока,
буду с Тобой я, мой Друг и Отец,
в вечности не одинока.                                                                          
Бабочка
Ни души. Сразу вымерли улицы.
Только я, как в бреду иль во сне,
всё брела, словно мокрая курица,
и спешить было некуда мне.
Под дождём бились листья, как тряпочки,
и слетали под натиском злым.
На земле вдруг увидела бабочку
и согрела дыханьем своим.
Она счастью не сразу поверила -
умирала, судьбу не кляня,
и глазёнки доверчиво вперила,
словно что-то прося у меня.
Не дрожи, не пугайся, сердешная!
Улетай! Пусть тебе повезёт.
Может быть, и мою душу грешную
кто-нибудь точно так же спасёт.