Михаил Вадимович Соловьев. 56 лет. Уроженец г. Иркутска. Образование высшее. Род занятий предпринимательство.

Пианино — вещь основательная. Когда внучка занялась музыкой, то, по-российски запасливый, Петрович приобрел сразу два инструмента.

Первый поставил дома.

«Красный октябрь» 1952-го. В Сталинские времена плохо не делали, да и сосед Василий, пенсионер с гитарной фабрики, много чего интересного рассказал.

Оказалось, доски инструмента — цельнодеревянные.

— Знаешь, Петрович, — задумчиво тюкал "консультант" Василий прокуренным ногтем по фортепьяно, — лучшего не найдешь. Дорогая вещь. Это ж смотри, как собрано, — и все пытался глянуть в таинственную глубину инструмента, где блестели струны под молоточками.

Происходящее тронуло. Василий после таких историй в глазах Петровича вырос. Рассказы о лаках, шпоне и звуке завораживали.

Правда, немного смутили крики Васькиной жены после обмывки.

— Пил? — наступала та.

— Семеновна, так я ж инструмент взял, — заступался новый владелец, — а Васька выбирал. Обмыли…

— Выбирал? — опешила соседка. — Васька? Гитару?

— Пианино, — успокаивал Петрович.

— Пианино? Да он же на гитарном конвейере всю жизнь работал, а лак от политуры отличает только градусом!

— Зачем ты, Маша? — начал, было, худенький Василий.

— Молчать! — ставила точку Семеновна. — Домой!

Настройщика ждал с трепетом, а вдруг права Семеновна и не смыслит Васька?

Но сомнения Петровича мужчина с бородкой развеял сразу.

— Сталинский, — собрал он приспособление, похожее на пистолет с глушителем. — Хорошая вещь. Смотрите, — щелкнул он по лицевой части почти как Василий. — Дерево! А лак!

Петрович внимал.

— Шикарный лак, — отвечал его молчанию мастер. — И не потерт совсем. Не удивлюсь, если инструмент не игранный.

Так и вышло. Получалось, внучка Петровича будет играть на нем первой.

«Удача...» — радовался владелец. Сосед вновь обретал позиции.

Одарил консультанта коньяком через неделю. Василий сначала перепугался, а как понял, что с инструментом порядок, заважничал.

— Ты Семеновну не слушай, — ловко спрятал он бутылку за спиной. — Что баба понимает? Главное, чтоб деревяшка, ну и лаки, конечно.

На второй инструмент Петрович шел сам. Сильно хотелось поставить пианино на дачу.

«Летом играть будет», — радовался он.

Выбирал, не боялся — Васькина школа! ДСП и те, что родом из семидесятых, отметал сразу. Пробивал каждую клавишу. Старательно вслушивался. Оценивал доску-лаки, и лишь после десятого пианино сообразил: везет лишь новичкам.

Сердце дрогнуло, как увидел дранный бок черного фортепьяно.

— Урал! — распахнул двери мужчина пенсионного возраста. — Шестьдесят третий год! По разнарядке получал. Еще в Северодвинске.

Действительно, золотые буквы под крышкой красиво отсвечивали название легендарной реки, мотоцикла и ещё, Бог знает, чего.

— Как везли-то? — интересовался Петрович, понимая, что город уж точно не в Иркутской области.

— Контейнером! Уволился и сразу на родину! А что ему будет, оно ж на чугунном основании!

Только тут Петрович увидел морскую форму в шкафу с золотыми погонами-кортиком и немного успокоился.

Приступили к осмотру.

Клавиши работали все.

Кап два придирчиво наблюдал.

— Играете? — интересовался он.

— На мандолине, — скромничал покупатель…

Инструмент нравился.

«Чугунное основание, — радовался Петрович, — деревяшка, шпон. Ключик подберу на крышку... Дорогая вещь!» — скакануло Васькино словцо.

Спросил, много ль народу играло, чувствуя себя всё большим профи. Оказалось, три года пользовалась дочь, пока ходила в музыкалку.

«Удача!» — отсчитал деньги Петрович…

Заносить на дачу помогали соседи.

Выставил угощенье.

Посидели.

Инструмент гостям нравился, оказался даже слегка настроен, и соседский Юрка бойко застучал по клавишам, вызывая оскомину у соседских псов.

Правда толком попеть не успели, как на шум потянулись жены.

— Хватит горло-то драть, — ругались они. — Вон собаки воют…

Оставшись один, Петрович гладил инструмент и тюкал клавиши.

«Дорогая вещь, — рассматривал он скважину под ключик. — Настроим. Заниматься внучка будет…»

Радость закончилась вместе с приходом мастера.

— Поиграл инструмент, — собирал он свой «пистолет». — Изношен. Настраивать двойная цена…

— Как поиграл? — с трудом соображал Петрович. — Дочь капитана каких-то три года играла.

— Капитана?

— Ну, хозяина, у кого брал…

— Выходит, у капитана не меньше десяти дочек было, — шарил что-то настройщик в темной глубине. — И все играли... Двойная цена! Строим?

— Строим, — обреченно махнул Петрович, рассудив: смог же сосед вчера играть.

Сказал и почувствовал: заканчивается история, однако история лишь начиналась.

За семь лет обучения внучка сыграла на инструменте раза четыре. Он быстро потерял строй, а Петрович настройщика не звал, памятуя ворчание жены.

— Пускай сначала дома заиграет! — рубила та, но, будучи женщиной отходчивой, примостила сверху вазу.

Петрович подобрал-таки к замочной скважине на крышке ключик.

Супруга застелила пианино накрывашкой с кистями.

Петрович приловчился прятать в полости возле педалей чекушку водки.

Супруга со временем стала вешать на ручку для переноски инструмента ключи второго этажа. От воров.

Шло время. Пианино стало неотъемлемой частью бытия.

— Готовься, — огорошила как-то жена. — Дочка трешку достроила. Гардероб старый сюда ставим — прощайся с пианиною своей.

— Нашей, — выдавил из себя Петрович.

— Ну, нашей, — беззлобно отозвалась жена. — Мне и самой тошно. Где ж я ключи теперь вешать буду, а ваза как пришлась?! Славная пианина, что говорить… Ты за сколько её брал?

И только сейчас Петрович сообразил: целых семь лет прошло с момента, когда коварный кап два «сосватал» ему инструмент своих «десяти дочек».

Супруга так и не поняла, что им всучили пустышку, свято полагая, что потраченное вернётся.

— Ну, за сколько, за сколько, — суетился Петрович. — Тогда ж курс другой был, да и не учтешь всего …

— А ты посчитай да объявленье давай. Хочу еще ремонт небольшой успеть…

* * *

Рыночная экономика в эпоху перемен — штука страшная!

Каких-то семь лет — и рядовому большинству громоздкие инструменты оказались не нужны.

Понимания добавил настройщик. Он звонил по объявлению первым и «пытался остановить» продажу, советуя отдать любому, кто решится на самовывоз.

— Пишите: «Отдам фортепьяно в хорошие руки», — советовал он. — Тем более вы так интересно рассказываете: лаки-шпон…

А покупателей всё не было, и Петрович вечерами наслаждался уединением.

Облокотившись на крышку инструмента, он давил пару клавиш нижнего регистра и наслаждался затихающими вибрациями.

«Колокол, чистый колокол», — силился он вспомнить мудреное словцо, произнесенное внучкой лет шесть назад.

— Это октава, дедушка, — говорила та нравоучительно и давила на клавиши.

Теперь же Петрович рос как продажник:

— К Васькиным «лакам-шпону» добавились «легкие породы дерева». Клавиши оказались «сработанными из слоновой кости».

Надеясь хоть на каких-то клиентов, Петрович осваивал «аттракцион», поднимая пианино с одного края, чтоб рассказывать, как «заносили вдвоем».

— «Лак не политура», — звучало гимном…

Однако «концертная деятельность» клиентов не добавляла, а с «левого фланга» наступала жена.

— Сбавляй цену, — требовала она. — Сколько просишь? И дай-ка телефон настройщика…

Понимая возможность провала и не желая окончательно проигрывать, Петрович решился.

В двадцати минутах ходьбы от дачного дома он присмотрел в микрорайоне двор, где ночью почему-то не было света.

Расчет был прост: во двор выходят одиннадцать подъездов, и Петрович надеялся, что хозяйственные россияне хоть как приметят брошенное без присмотра пианино.

Отдал жене деньги с заначки вместе с легендой о покупателе антикваре.

Прихватил целлофан на случай дождя

Крановщика взял с площадки, где стояла техника внаём. Тот, узнав, что едут за полночь, запросил к двум штатным тысячам одну сверху.

Спросил, что везут.

— Пианино, — ответил Петрович и, уловив легкий ступор крановщика, сбил "ночные" до пятисот.

Ночь удавалась безлунная.

Фортепьяно ухватили мягкими стропами прямо через забор.

— Пошто ночью-то, — пытал крановщик.

— Пятьсот рублей лишних, — резал Петрович, поясняя, мол, грузчики могут только сейчас. — Во вторую смену они, — хозяйственно щурился он в темноту.

Врал и верил каждому слову.

Пока добирались, рассказал об удачном приобретении. Привычно звучали: шпон-лаки, легкие породы дерева и чугунная основа.

— Настроил — и лет на пять, — разошелся Петрович. — Клавиши — слоновая кость. Ручная работа, — не мог остановиться он.

И снова казалось, будто сильно повезло с инструментом, так что когда во дворе не оказалось грузчиков, он с трудом поборол изумление.

— Позже придут, — уверенно кивнул в темный угол Петрович, опережая вопросы. — К тому подъезду сбрасывай...

Двор, закутанный ночной дымкой, молчал.

Разгрузились быстро. Крановщик даже лап не ставил — снял с «кормы» и все.

— Ждать буду, — сел на лавку Петрович. — Покеда!

Слушал тишину минут пять, раздумывая: не сыграть ли напоследок октаву, но сдержался.

Щелкнул ключиком, торчащим на крышке.

— Пока, — шепнул он драному боку. — Пускай тебе повезет еще раз...

* * *

Русские дворы — вещь особенная. Правда, коммуналки с праздничными столами среди двора теперь в прошлом, зато остались хрущевки — и здесь душевно! Однако жителей первой постсоветской многоэтажки обитатели двора-«колодца» рассматривали с легкой ненавистью — ещё бы такие квартиры…

Радостные новоселы первое время никак не могли понять такой странной нелюбви, хотя позже привыкли. Пришло новое поколение, все перезнакомились, однако легкая неприязнь осталась.

Создавая в своё время группу для налётов за стройматериалом, самый хозяйственный житель старого двора Митрич, промышлявший металлоломом, шел на перемирие даже с вечным конкурентом Андреем Семеновичем.

Но когда тот переехал во «вражескую» девятиэтажку с доплатой, то окончательно стал для Митрича врагом.

Будучи мужчиной хозяйственным, новоявленный «олигарх» установил на балконе строительный прожектор, высвечивая мощным желтым пятаком собственную японку и мешая окружающим спать.

Когда же бесконечные жалобы возымели действие и прожектор погасили решением суда, то «олигарх», подкованный в электричестве, задумал месть.

Для начала купил себе гараж, переставил туда машину и… навсегда погрузил двор во тьму, спрятав от жэковских электриков какую-то фазу.

Сегодняшнее утро Андрей Семенович начинал на балконе.

Солнце перевалило за десятичасовую отметку, и «хозяйственник», зевая, рассматривал двор и «оппозиционные» пятиэтажки.

Неожиданно он заметил изменения в привычной картинке: возле подъезда Митрича стояло огромное пианино.

«Вот тебе, гусь, и подарочек, — порадовался он. — Будут теперь гаммы грохотать. Искусство — в массы!»

Ненависть не была беспочвенной: Митрич после войны за прожектор занял собственным двадцатитонным контейнером местечко рядом с трансформаторной будкой, добавляя яду в отношения.

Настроение Андрея Семёновича улучшалось. Захотелось узнать, кто переехал, и он засобирался во двор.

— С утра стоит! — тыкала скрюченным пальцем в сторону инструмента ветеранша Ерофеевна. — Дорогая вещь! Смотрите, ключик торчит…

На самом деле в крышке что-то блестело.

Семёныч подошел к инструменту и замер. Всегда неравнодушный к дереву, он неожиданно увидел, как эти черные стенки займут на его даче особое место.

«Столетняя деревяшка», — оценил он.

— Отойди, Семеныч, — ядовито «подливала» Ерофеевна, — сейчас к Митричу заносить будут.

Разговоров и пересудов соседям хватило на целый день. К вечеру же явилось недоумение.

— Не могли бросить, — горячилась воспитательница тетя Лена. — Такое можно и в детсад ставить.

Митрич приехал на грузовике с дачи и хозяйски залез внутрь инструмента.

Как и любой охотник за железным ломом, он готов был заради добычи разбирать что угодно.

— На чугунном основании, — волновался "кладоискатель". — Килограмм двести железа!

— Отойди, варвар, — горячилась Ерофеевна. — Сейчас хозяин придет.

— Кто таков?

— Андрей Семенович, — шутила та.

Тучи над инструментом сгущались.

Андрей Семенович смотрел на возню с балкона.

Час назад он отзвонился приятелю, гитарному мастеру, и спросил, из чего делают пианино.

— Груша, клен, — отвечал тот. — Если собрать столик-полку, сносу не будет. Прочней бетона.

Спокойствия разговор не добавил.

— Груша, клён… — стряхивал Семеныч пепел в баночку и ревниво глядел на Митрича, осматривающего инструмент.

Интерес к фортепьяно проявляли все.

Ерофеевна до вечера гоняла детишек, играющих рядом с пианино. Удивлялась Митричу и его замерам рулеткой, косила глазом на балкон Андрея Семеновича.

Чего греха таить, инструмент ветеранше нравился. Когда молоденькой санитаркой квартировалась она в Берлине, сильно впечатлилась такому же экземпляру, случайно уцелевшему средь бомбежек-пожаров.

Подковыляла к пианино сама.

«Дорогая вещь, — рассудила бабка. — Оставишь на ночь — утащат, если не тот, так этот…»

Открыла крышку.

Закрыла.

Повернула ключик.

Замысел созрел.

Ночь спокойной быть уже не могла, и когда воспитательница Леночка засыпала с мечтой о перевозе бесхозного инструмента в садик, давние конкуренты лелеяли каждый свой план.

«Увезу в контейнер», — отмерился Митрич и понесся к брату за тележкой с гидравлическим подъемником.

«Груша, клен… Сниму, как стемнеет», — готовил инструменты Андрей Семенович.

Каждый участник чуял «дыханье» противника, и спокойствие это не добавляло.

Однако никто из конкурентов не думал о Ерофеевне, а пробудившиеся чувства молодости толкнули ту с лавочки и понесли к помойке, где обитали местные бомжи.

Договорились быстро. Литр самогона — и фортепьяно переезжает ночью к ветеранше.

— Доставим в лучшем виде, — заверил её самый авторитетный бомж с прозвищем Маляр.

— Смотрите не оцарапайте, — ушла заказчица готовить место.

Явись сейчас вдруг гипотетический хозяин инструмента — пришлось бы ему «вставать в очередь».

Митрич в засаде у контейнера уже мысленно продавал двести килограммов чугуна.

Ерофеевна прибрасывала изменения интерьера.

Темнота стояла такая — глаз коли. Одни неясные силуэты.

Андрей же Семенович начинал операцию. Он хотел пробраться к инструменту первым и шёл к объекту меж стенкой дома-кустами, как в давние времена новостроек.

Бомжи притаились — мужик планом учтен не был. И как-то крадучись он шёл… Мент?

Маляр в арке хрущевки не хуже спецназовца остановил подчиненных, подняв сжатый кулак, а тень скользнула к инструменту и забренчала железным.

Такого уже не стерпел Митрич. Подкурив сигаретку, он вышел из-за контейнера, посвистывая.

Семеныч затаился на асфальте.

«Хозяин? — соображал он. — Хорошо потрошить не начал». Решил не отходить-переждать, но тут в темноте арки шевельнулось что-то большое и потянуло помойкой.

«Неспокойно, — оценил Андрей Семенович. — Пойду с балкона наблюдать».

С давних армейских времен припас он прибор ночного видения и, похоже, пришло время его опробовать.

Картина, открывшаяся в зеленых сполохах, не понравилась: в арке копошилось размытыми тенями человек шесть.

«Кто такие, — облокотился на прожектор Семеныч. — Может, повоевать? Не мне — так и никому!» Обдумывая решение, «мастер света» притащил початую бутылку самогонки от Ерофеевны, огурцы и сел наблюдать.

Зеленые тени в арке ожили минут через тридцать. Чуть тумблер прожектора не рванул, но решил ловить их возле пианино.

Курильщик с тележкой тоже зашевелился, выбираясь на пространство двора.

Судя по действиям, обе группы друг друга ещё не засекли, но тут один из «спецов» Маляра закашлялся. Это даже был не совсем кашель — дикое рычание.

Зеленая тень с тележкой нервно драпанула, однако запнулась и загрохотала железом в тишине двора. После, прихрамывая, запряталась в щель рядом с контейнером.

«Не хозяин, — оценил хмелеющий Семеныч. — Ишь, как бегает…»

«Призраки» из арки тоже замерли метрах в десяти от инструмента, и тогда Андрей Семенович попросту заорал в темноту:

— Отошли от пианино! Ноги вырву, козлы! Семёнычу уже хотелось войны.

Тени метнулись назад.

«Таракан» с тележкой сидел в щели.

Ночь удавалась.

После вопля-грохота зажглось несколько окон, и разбуженные соседи с удивлением рассматривали обычно спокойное пространство двора.

— Ментов бы не вызвали, — шипел в арке Маляр товарищам. — Смотрите внимательно!

Мстительно хрумкая огурцом, Андрей Семенович глянул в прибор и обомлел: «таракана» в щели не оказалось. Тележка есть, а его нет. И тут кто-то заскребся в двери.

Хозяин потянулся к глазку. На площадке стоял Митрич.

— Открывай, — шептал он. — Я по делу...

Такого заговорщицкого тона Семеныч не слыхал со времен разворовывания девятиэтажки.

Диспозицию прояснили быстро и даже немного посмеялись.

Устроились на балконе. Митрич осматривал через прибор коробку двора.

— Классная вещь, — шептал он. — Как на ладони. За тележку могу не переживать.

— Самогон будешь? — Испытывал потребность в душевном общении Андрей Семенович.

— Давай, только немного, нам же работать…

— Смотри, как хорошо совпало, тебе — чугун, мне — доски, — радовался собеседник.

Ждали около получаса.

Осознавая важность задачи, пили по малой трети стакана.

За беседой чуть не зевнули начало атаки, а зеленые тени уже подхватили инструмент.

«Криком не обойдешься», — понял окосевший Семеныч, дергая рубильник.

Однако прожектор оказался нацелен прямо в окна соседа, следователя прокуратуры.

— Кричи что-нибудь, — яростно зашептал незадачливый осветитель, пытаясь направить луч на инструмент. — Кричи давай, а то утащат.

— Граждане бандиты! — заблажил с балкона в жестяной корабельный рупор Митрич. — Предлагаю сдаться! Оставьте, суки, инструмент!

Гулкое пространство двора вибрировало множественным эхом.

Зажигались окна.

Семеновичу удалось-таки справиться с освещением, и партнеры увидели, как шесть фигур тащат фортепьяно в подъезд.

— Стоять! — орал Митрич. — Руки за голову! Всем лечь!

В это время кронштейн прожектора, заржавевшего за много лет, оборвался и стал, раскачиваясь, вращаться на кабеле, высвечивая разбегающихся бомжей и запаркованные автомобили.

Теперь от рёва Митрича и «праздничной иллюминации» окончательно проснулись все.

Плнимая, что пора прекращать разгул, Андрей Семенович рванул рубильник, погружая «плацдарм» во тьму, и отобрал у Митрича рупор.

Заготовка: «Работает Иркутский спецназ» — не прозвучала.

— Ты чего, — шипел Семеныч.

— Рупор! — всхлипнул Митрич. — Корабельный! Мечта детства…

— Руки за голову! — не успокаивался сосед, а во двор уже заезжала милицейская машина с мигалкой.

Отлеживались почти час, слушая стуки в дверь.

Глотая в темноте самогон, слушали стуки в дверь

Наконец милиция уехала.

— Время, — шептал бывший подельник бывшему врагу.

— Еще полчасика, — жмурился тот в сумрак. — Чтоб наверняка…

* * *

Ночью Петровичу не спалось.

Погрузиться в сонный морок помогло решение — съездить-забрать утром хотя бы ключик из крышки инструмента. На память…

Однако на месте фортепьяно не оказалось, зато на лавочке оживленно спорили соседи.

Петрович подошел ближе и закурил-прислушался.

— Говорю вам, шестеро было, — убеждал мужик со следами явного похмелья.

— Нашумел ты вчера, Андрей Семенович, — разглядывала бабка висящий на кабеле прожектор. — Говорят, прокурорский тобой занялся...

Ветеранша была явно расстроена, как и воспитательница Леночка примостившаяся рядом. Она даже отпросилась с работы, чтоб участвовать в «расследовании»…

— Тележка пропала, — сетовал другой. — Что брату скажу? Огонёк есть? — повернулся он к Петровичу. — Представляешь, у нас ночью фортепьяно украли, — делился он, прикуривая.

— Которое тут стояло?

— Ну…

— Ваше?

— А чье же? — подозрительно переглянулись мужики. — А сам-то кто?

— Настройщик! — не терялся Петрович. — И кто хозяин?

* * *

«Дорогая вещь, — гладил ободранный бок инструмента крановщик. — Точно сказано, кто рано встает…»

Повезло, ей повезло. Как накануне пианино отвез, покоя не стало — так уж красочно наниматель рассказывал, а тут еще жена подсуропила, мол, пора дочке в музыкальную школу, вроде у неё данные и нужно пианино брать.

Вызвался решить вопрос, несказанно удивив жену инициативой.

Сгонял во двор вечером — стоит инструмент, а значит подвели-таки хозяина грузчики в прошлую ночь…

Забирать решил в самое воровское время — к пяти утра.

Тихо во дворе. Темно... В самый раз обстановочка…

Минут за пять управился.

Семейно живут во дворе — тут пианино стоит, грузчиков ждет, там, возле контейнера, тележку гидравлическую нашел, тоже прихватил.

Пять тысяч закупочных от жены душу греют.

Утром созвонился с настройщиком.

Странный тип, все интересовался, мол, есть ли ключик на крышке. Хмыкал чего-то, то ли озадаченно, то ли расстроено. А как не быть ключику? Дорогая ж вещь…