Алина раскинула руки, образовывая два перпендикуляра по отношению к тонкому вытянутому телу –розовому и ровному – с исключительными приятными бугорками.

Алина, раскинув руки-крылья и сложив ноги в рулевой хвост, летела над белою бездной бязевых простыней. Брызги подкрашенных волос марали подушку. Попали капли и на подушку рядом. Капитан Снежнкин собрал их в ладони и поднес к лицу – незнакомо пахло Алиной.

А-ли-на. Он был счастлив, что три эти ноты одному ему известной нотной грамоты вытеснили из его короткостриженой головы всё то, что делало капитана Снежинкина капитаном Снежинкиным и даже немного больше.

Алина – слово само собой выпало из неосторожного рта на выдохе. Алина, не спрашивая разрешения диспетчера на посадку, повернулась на бок и открыла глаза.

***

Капитан Снежинкин закрыл дверь и допил кофе. Засунул сигарету в рот. Сигарета отплясывала в такт дрожащим челюстям. Нутро не давало сомкнуться зубам: А; растягивало губы в улыбку: Ли; и напоследок кричало криком оставленного на льдине, но с надеждой когда-нибудь увидеть ее вновь: На.

Тридцать третий первый снег в жизни капитана Снежинкина на секунду сделал больно глазам. Он поднял голову. Усталое от ночного таинства небо укрылось плотными тучами цвета точно такого, какие круги под глазами капитана Снежинкина. Сегодня ночью он тоже творил таинство.

От общежития до аэродрома – 350 шагов. Это 116 раз пропетая полностью А-ли-на. Еще магазин Хлебный с отражающимися облаками в старомодной витрине, где велительницалженебесного чертога Зоя Васильевна за умеренную плату резала колбасу, давала буханки, молоко в литровых пакетах и чего-нибудь к чаю – «чего угодно, но непременно с вареной сгущенкой – Сашенька ее так любит». Боже мой! Как когда-то в детстве. Вокруг всё было бело, просто и красиво. Пустырь перед корпусом был тоже бел и спокоен как простыня. Капитан Снежинкин сделал все заветные шаги и вошел внутрь.

***

Поочередно отдавая свою безразличную руку каждому социально нуждающемуся в рукосжимании офицеру, капитан Снежинкиндобрался до своего рыжего стола. Фанерный недруг был завален бумагами, картами, схемами, с которыми не разобраться и самому господу богу до второго пришествия, а капитану Снежникину нужно было к концу недели. Среди целлюлозного безобразия притаилась спасательная записочка: «Сегодня починили. Нужно попробовать, полетать. Жду на аэродроме. А.Л.».

Взлет. Маленький самолетик и еще более крошечный капитан Снежинкин теперь были за одно- в сговоре против целой планеты Земля и ее великой неколебимой силы притяжения. Пока непостоянное человеческое сердце льнуло к позвоночнику, руки пилота занимались привычной работой – выжимали, нажимали, дожимали до упора. Капитан Снежинкин вознесся и узрел, что помимо трехсот пятидесяти белых шагов, общаги, небесного Хлебного есть и иные миры – деревня Черемякино, село Ушкинское, село Батыр, районный центр Рожинск и даже еще дальше. Капитан Снежинкин в очередной раз явственно увидел и как всегда удивился необъяснимойвыдумке вселенной – земля была той же неровной, совершенной формы, что и его голова – специально не придумаешь.

КапитанСнежинкин несся над бархатистыми подушками хвойных насаждений и лентами черного шелка рек, он едва не задел здание рожинской школы-интерната № 67 имени Гударова, нарочно, чтобы у мальчишек, выбежавших на перемене рискнуть сигарету на пятерых, было что обсудить на алгебре. Выйдя из пике, капитан Снежинкин заставил самолетик пробить брешь в сером облачном сгустке и возвысится над всем сущим.

Теперь самолет летел по пустынной улице, вдоль пышных башен и домов, похожих на шапкивзбитого крема из пирожных «Корзиночка». Покойно и строго – вокруг свет и лазурь. Только бога нигде не видно, нигде он не прогуливался с толстой тросточкой и под руку с женой Лилит. Досада – это выдох легкости.И ни души вокруг. Однако именно душам полагалось бы находиться на этих неосязаемых жилплощадях.

Капитан Снежинкин вспомнил про Зою Васильевну и вывеску Хлебный, вспомнил, что где-то внизу сковываемый великой силой земного притяжения топчется самолетный механик Александр Леонидович и ждёт его, капитана Снежинкина, благополучного приземления с трепетом уголовной и человеческой ответственности. Про Алину он не забыл, ибо единственно честным ответом на вопрос, как звучит новый двигатель, был быв три слога.

Снижение. Капитан Снежинкин спросил разрешения у диспетчера, лег на бок в поворотном крене и нырнул проворным китом ко дну. Теперь сердце мчалось впереди, соблазнившись знакомым чувством притяжения. Красота не вступает в дебаты сравнительных степеней. По земле уже поползла размытая самолётья тень. Красота всегда абсолют. Самолет на уровне проводов напряжения. Она либо есть, либо ее нет совсем. Тоненькие ножки шасси катят грузное самолетье тело по полосе. Красота земная и красота небесная смешались в мозгу капитана Снежинкина. Все.

Ну как?

Хорошо, - не изменяя себе – в три слога ответил Капитан Снежинкин.

***

Начальство сидело за отделенным от своих рыже-фанерных соплеменников столом. В глазах седого мужчины с плечами-квадратом стояла беда. Без вести пропал самолет. Летел в отдаленные участки карты северного региона – за клыкастый хребет. Вез двух фельдшеров и учительницу музыкии немецкого Кристину Игоревну Корлет. Капитан Снежинкин, что называется, поёжился: приподнял плечи, голову вдавил между и на секунду закатил глаза, как то делают неизлечимо больные волнистые попугайчики. Стало очень холодно. Недавно пойманная вечная красота надорвалась.

Завтра ваша смена. Полетите искать на Северо-Восток. Сейчас будьте свободны. – начальство отдало свой приказ капитану Снежинкину.

***

А тот - скорее за дверь, пока не поймали, не передумали, не заставили трупы искать прям сейчас. Ясное ведь дело, что ни один из них троих не выжил – рассыпались, раскололись о зубы ландшафта, забрызгали естеством своим, нутром белые простыни света. Там ведь, на Севере, стодневные туманы водят за нос молодых пилотов, швыряют их со всей силы о могучие груды – тыкают носом в факт существования силы притяжения, и фактом этим же потом добивают. Но это только самонадеянных – тех, кто без должного трепета живет и поднимается в небо. Редко, когда гражданские попадают под эту холодную руку. Они всегда с уважением, глаза закрывают – не дай боже бога в неловкой позе на взлете увидеть. Стой, стой. Пульс тише, шаг тише.Сгибай ноги в коленях, когда идешь, дубина. Кулаки разожми.Капитан Снежинкин столь спешно вышел из здания корпуса, что уже дошел до Хлебного. Ещё чуть-чуть шагов и Алина.

Алина Первая, Алина Простоволосая, Алина Осторожная, Алина с матерчатой сумкой на плече снизошлапо ступенькам крыльца Хлебного и остановилась перед носом капитана Снежинкина. Нос капитана Снежинкина вдохнул запах почти знакомой Алины вперемешку с запахом снежного воздуха, от которого по утрам из нагретых простыней выпутываться безрадостно еще с детсадовских и школьных времен, но от него же так здорово идется обратно - домой из детского сада или гимназии при первых сумерках, морозных фонарях, сквозь людей, одетых в свежие шубы, которые томились целый год взаперти фанерного шкафа и были достаны только на этой неделе, проветрены, почищены и, наконец, торжественно надеты в дни первого минуса этой осени и новорожденной зимы во имя.

Глаза капитана Снежинкина увидели на лице Алины красные щеки и неосмысленную радость от снега и собственного имени, целый день играющего в голове капитана Снежинкина и сейчас бесхитростно проявившегося в его глазах. Новая волна красоты захлестнула капитана Снежинкина – теперь в ней плавали его сердце, все его внутренности, он сам плыл в ней под руку с Алиной Прекрасной, которая внутри себя уже на всё согласилась и все предвидела, ибо рассудила, что уже не девочка. Поначалу они шли молча. Но капитан Снежинкин почувствовал, как красота подступает к горлу и готова вот-вот политься через нос:

Посмотрите вокруг, Алина! Красиво, правда?

Алина, добрая, красивая, Алина. Разрешите сказать, моя Алина. Алина посмотрите, как небо к вечеру разъяснилось. Темнеть начинает, но едва ли шесть. Внизу небо нежно изумрудное, точно первая трава, а свод уже фиолетовый – ирисовый первоцвет зачинается. И такое высокое. Но вы знаете, Алина, небо нисколечко не пустое. Поглядите на этот графический в небе танец ветвей, прибитых к земле Севером. А вот, антенна из дома торчит, точно самолет на взлете. А на ней ворона чёрная-пречёрная, будто бы угольная клякса. Ровные линии домов с черно-желтымисупрематистскими окнами сжимаются к верху в угоду фокусу перспективы. Перспективы вроде бы и нет, ведь ни один из видимых нами домов, если подняться на последний этаж, не сужается. Но ведь мы это видим, значит, это есть. В этом тоже, Алина, запредельная красота: всё есть и всего нет. Еле-еле вовселеннуювмещается ирисовое небо, для него только и место. Мы кроткие, кому угодно готовые подарить по секундочки от каждого часа отведенного нам века. С нас не убудет.

Алина смотрела в глаза ирисовому небу и кивала, с облегчением думая о том, что есть, наконец, для кого чистить картошку к ужину и жарить мясо, резать хлеб, ставить на плиту воду для кофе, класть две ложки сахара, открывать мамино варенье, покупать чего-нибудь к чаю, чего угодно, но непременно с вареной сгущенкой, ведь, наверняка,ведь, непременно, капитан Снежинкин ее так любит.

***

Капитан Снежинкин жил на пятом – посередине между небом и землей. Скупой лабиринт комнат ограничивался кухней, комнатой с раздвижным диваном, телевизором, книжным шкафом и четырьмя метрами в квадрате для иных простейших нужд любого гражданина. Капитан Снежинкин принял пальто Алины. Устойчивый каблук осенних полусапожек гулко грохнул об пол. Алина на кухне. Шум воды, шипение масла, шлепки по отбивной, перец-соль, запах лука, кастрюля с доверху налитою водой кипела, подбрасывая половинки картофелин.

Капитан Снежинкин курил после ужина, любовался и думал: Алина. Алина стояла спиной, в легком наклоне перед раковиной. Красота простых ритуалов, Алининых локтей, ее едва выгнутой спины, горячей пищи, красота не…

- Пойдемте спать?

И не было большей красоты и жизни, большего счастья, чем женщина, лежащая столь близко, что кожа ее, увлажненная потом, доносила запах жареного мяса, которое капитан Снежинкин съел на ужин.

***

Красота не вступает в дебаты сравнительных степеней. Безупречна Алина, летящая самолетом над простыней снега. Подкрашенные ее волосы ложатся мягкими фиолетовыми тенями на яблочно круглые плечи, преодолевают волнами препятствие ключиц – стремятся к растревоженным сосцам. Ее живот и груди светятся от отблесков фонарьев желтых глаз - светятся светом необозримого будущего, в подспорье которому когда-нибудь от всех нас будут подарены еще по сто чей-то жизни лет. Все остальное с почтеньем делает полшага в темноту – шкафы, столы, узоры на обоях, ковер, которым моль обедает уже не первый год, день завтрашний, долги, залоги, поколенья, устройство государства, неустройство душ, осенний дождь, подскисшее варенье, мильон терзаний, сам капитан Снежинкин остается за скользким бортом вечности, не решаясь смутить полузакрытых глаз.Он уходит лечить нервы к эмалевой прохладе подоконника.

***

Утра этого времени года нехотя поднимаются из чернильной синевы. Алина летела, капитан Снежинкин открыл глаза. Его собственное тело ютилось над прикроватной пропастью, отдавая больше места широким снам Алины. Мягкой посадки желает летчик летчику, осторожно целует влажно в лоб. Капитан Снежинкин подбирает вчерашний приказ начальства, кладет его в нагрудный карман, кофе – в душу, сигарету – в рот. И за дверь: сладко славить сущее 116 раз на языке, в алфавите которого только четыре литеры:А, И, Н,Л.  

Во рту слова на человечьем языке не складываются. Нужно сказать, что прибыл, что готов для поисковой операции без вести пропавших. А он, капитан Снежинкин, стоит, расслаивается – красоту отодрать от себя не может, изо всех сил пытается.

***

Взлет. Капитан Снежинкин на своих плечах тащит самолет. Отбрыкивается ногами от земли. Приставным шагом скачет по взлетной линии – не взлетит – засмеют и уволят без выходного пособия. Не объяснишь потом, что доисторическая самолетья туша слишком тяжелая ноша для одного воина.

Отлепился, поднял нос кверху - нюхает недоверчиво синее. Укротил. Легкость на душе у капитана Снежинкина. И в руках легкость такая, что если бы не профессиональная крабья хватка, разлетелись лебедями бы по обе стороны. Под железным пузом проносятся селения. Сначала большие, вальяжно расползшиеся по берегам изгибистых рек. Дальше – суше и жилистее деревни, скуднее лучики дорог. В жемчужном свете досолнечного царства зелено-мохнатые гигантливо-стройные кивают пиками голов. Капитан Снежинкин кланяется в ответ. Но они останавливаются запыхавшиеся, отплевываются хвоей, машут издали.

Теперь ровность одна под брюхом – лысая: нет русой травы. Справа из синевывспыхивает рассеянная полоса, скоро будет причесанахиусом соль земли. Капитан Снежинкин инстинктивно спрятал глаза под складочки тонкокожих век. Но луч – вестник того, что солнце встает – еще не закончил с востока на запад свой бег. А впереди уже видится развязка – клыки хребта: наточенные ветрами, отбеленные снегом – ранним северным.

***

Самолет подлетел к каменной пасти. В эту секунду на востоке показалась слепящая вершина священного диска. Он торжественно поднимался, разливая перед собой золотой бульон. Капитан Снежинкин почувствовал, брызги попали ему на лицо, замарали железный корпус. В кабине запахло как в крошечной детской, когда старательное апрельское солнце в конце дня накаляет видимые на свет звездочки пыли, летящие с ковров, легких штор, игрушек, маминых платьев. Капитан Снежинкин чихнул, боднув головой. За это маленькое вынужденное невнимание случилась смена власти - революция. Земной мир пал. Мир горний пришел на смену.

В голове пусто. Птица я – лечу, куда захочу. Перезвон колокольц: зи-линь, зи-линь. Алина - горняя царица кличет свою птицу отпраздновать вечное счастье вечной жизни в вечной красоте. Алина-Кормилица, небесная кобылица пасется на золотом хребте, колокольца на шее заливаются: зи-линь, зи-линь. Вспорет острием золотой вершины вымя – оросит вокруг себя млеком, сыты будут все сыны ее, встанут на ноги все калеки. Будем слушать песню алининыхколокльц: зи-линь, зи-линь – многие века.

***

В золотом бульоне между двумя клыками было черное – не разглядеть и страшно представить. Пока пьяное сознание капитана Снежинкина возвращалось с золотого праздника всех детств, руки повёртывали самолет обратно к черному месту. И чуть ниже. На белой простыне пепел развеян на сто метров. Когда-то крыло, а теперь кусок копченого железа торчит, колышется, дразнимый ветром. Куски самолетьей плоти и человеческие обломки – уродливо неживые: внахлест, вперемешку валяются, претя неестественной сочетаемостью окружающему.

Смерть всегда не красавица. Нет героической смерти и трусливой нет. Точка в конце всякого предложения ставится – глупого, умного, пустого, грубого, того и этого. Затошнило. Зоб раздувается от мысли, что капитану Снежинкину своими руками положение каждого случайного мертвеца придется легализовать. А ведь красота не вступает в дебаты сравнительных степеней. Лопнет. Превратится золото в глину. И не увидит больше капитан Снежинкин Алину. Ибо не посмеет он смотреть на нее глазами, которыми смотрел на уродство, не сможет прикоснуться к ней руками, коими искал пульс на холодных обугленных членах, не получится вдохнуть более носу, забитому пеплом трех смертей и всех человеческим войн сразу, ее. Долг, честь, достоинство обрекают.Снижается самолет. Золото слазит. Черная тень хребта заманивает в опасную низину. Капитану Снежинкину стать изгнанником в горном мире, красоты никогда искалеченной своею душой не увидеть.

Почти плачет: не хочу. Спросить не с кого ведь. Мама бы разрешила туда не летать, туда не ходить, даже запретила бы. Но ведь спросить не с кого. С себя спрашиваем только. Ослаб. Голова чуть вниз наклонилась, подбородком щетинистым о грудь противно шуршит, руки устали бороться и разлетелись лебедями белыми.

Полетали лебеди, полетали. Тесно им в кабине, тесно мчаться к земле, тесно в каменном плену ландшафта. Подхватили штурвал, напрягли мускулистые крылья, вытянули белые шеи. И тянут, тянут. Мчат самолет лебеди на каменную стену. Та не сдвинется, хорошо знает свойства превосходства камня перед некамнем – мало быть дерзким, надо еще и крепким в смысле молекулярного единения быть. Тянут штурвал лебеди: если не спасутся, то разобьются в лепешку, потешат силу притяжения. Камень пузо до крови царапает, а как раздерет, выпадут оттуда все внутренности с капитаном Снежинкиным. Сердце его в предсмертных объятьях жмется к позвоночнику.

Тянут штурвал лебеди. Улетели лебеди.

***

Улетел самолет, улетел и капитан Снежинкин. Выровнялась туша самолета, целая. Капитан Снежинкин выровнялся. Только онемел весь. Даже язык иссохших губ облизать не может, лежит там беспомощно, немокро. А рук будто и вовсе нет. Чьи-то на штурвале лежат, но к нервной системе капитана Снежинкина никакого отношения не имеют. Только глаза живые, только глаза радуются, ибо видят они, что золото вокруг – явь, капитан Снежинкин – жив, впереди предсказана долгая – жизнь.

Разворачивают те чужие руки самолет, отводят от черного места. Капитан Снежинкин будто по острию золотого луча движется – на юго-запад. С лучом этим вместе впереди светом все орошает. Пробуждает деревни - сперва редкие и негустые, дальше – все более многолюдные. Хвоя зазолотилась, речки засверкали, нежно в воздухе зазвенело: зи-линь, зи-линь.

***

Снижение. По команде диспетчера. Благополучно. В кабинете начальство. Отчет капитана Снежинкина дрожащий: ни-че-го.

А чего трясёшься весь, плачешь, глаза уводишь.

Поверили. Отпустили неизувеченного человека.

Смотреть на Алину.

Трогать Алину.

Дышать ею.

Слушать песню алининыхколокольц: зи-линь, зи-линь – многие века.