Первое имя он получил при крещении, второе став иноком, третье, приняв малую схиму. А четвертое должен был обрести завтра – с принятиям Великой Схимы.

Монах волновался, не мог уснуть. Свеча у окошка кельи едва светила. Не отрываясь, он смотрел на пламя, казалось, оно трепещет в такт дыханию. Его обратился внутрь – он стал вспоминать.

Отец привел его в монастырь в 9 лет, несколько лет спустя после смерти матушки. Мальчик нашел ее мертвой в лесу и всю ночь до самого утра провел подле нее. Нашли их утром: мать и сына, сжимавшего туесок с ягодами. С того времени он перестал разговаривать, а ночами стал блуждать во снах и плакать. Отцу посоветовали отвести мальчика к молчальникам, то так и поступил.

Настоятель оказал великое доверие и взял служкой в храме. Затем в отрочестве его приняли в семинарию, где он отучился шесть лет. По окончании был рукоположен в священнический сан, хиротонию провели во время Божественной литургии святителя Василия Великого.

Став иереем, отправился служить в большое село, где женился, а вскоре родилась дочь. Впервые взявши ее в руки, он ждал, что она закричит, но она молчала. Веки ее были плотно сомкнуты и так и не отворились. Дочь родилась незрячей.

Что-то должно было шевельнуться тогда в сердце его, но не шевельнулась. Пусто.

Он назвал ее Васса – с эллинского: пустыня.

Семьей он тяготился, может потому детей больше Бог не дал. Несколько лет спустя жена отошла в мир иной так же тихо, как жила. Схоронили без дочери, с несколькими прихожанами. После он просидел в храме несколько часов, но не горевал, а молча смотрел на свечи и ни о чем не думал.

Поминания прошли так же тихо, дочь горевала, но утешать ее он не умел. Раз он обнял ее неловко, некрепко, девочка всхлипнула и засопела тихо-тихо.

Дни потекли своим чередом: крещения, венчания, отпевания, поминки. Жизнь проходила где-то там, души его не трогая.

Хозяйство он вел, не вникая, жизнь виделась будто через мутное стекло. Ему чудилось, что сам он где-то в глубине, внутри. И потому ни радости, ни горечи мирские не могут тронуть его. От обязанностей он не отлынивал, но видел себя лишь в монашестве и отшельничестве. Отречение от мира казалось возможностью обрести покой и через то Бога.

Тягучим, вязким сном прошло еще несколько лет. Дочь выросла, пришла пора искать ей мужа. Тут кстати подвернулся переселенец – бывший терской казак Гребенского полка. Ударили с ним по рукам и выдали дочь за его сына. Хозяйство все распродал, а деньги отдал зятю.

Обвенчал сам, тихо, свадьбу играть не стали. Ранним утром усадил дочь на телегу, расцеловал трижды и проводил до выезда. На житье отправились в соседнюю губернию.

Исполнив долг, принял постриг и удалился в монастырь Святой Троицы, стоявший на берегу Волги. Несколько лет пробыл иеромонахом: проводил те же священнические службы, а позже принял малую схиму и был пострижен в мантию. Многие годы прошли в тихом монашеском бытие: молитвах, посте, труде и вниманию духовнику.

Их монастырь хранил традиции старцев-пустынников. По принятии Великой Схимы часть братьев уходила в затвор ­– отшельничество. Путь коим следовали братья, на эллинском звали «исихазмом» – через то полагалось обретение ангельского образа в уподобление Господу Иисусу Христу. В земле греческой их также именовали анахоретами – что значило, отшельники, удалившиеся от мира. По-русски звали молчальниками, либо пустынниками – ибо первые подвижники жили в пустынях.

В монастыре было множество послушников и иеромонахов, были также и схимники. Еще жило несколько старцев – духовных отцов-наставников.

На отшельничество игумен благословлял не каждого и только с разрешения личного духовника. Несколько времени назад его благословили на принятие Великой Схимы и затвор вдали от монастыря. Он мог остаться среди братии, но сам решился уйти в пустынники.

Духовником был отец Серафим – светлый, улыбчивый старец. Он носил грубую, домотканую рясу, литой крест на груди и кожаные четки – лествицу.

Накануне пострижения в Великую Схиму он поучал монаха изречениями святых отцов и строками из Евангелия:

«Царствие Божие внутрь вас есть».

«Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный».

«Когда молишься, войди в клеть твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему втайне».

«Всё же обнаруживаемое делается явным от света, ибо всё, делающееся явным, свет есть»

И последнее, что он сказал ему – слова Христа:

- … кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни.

На том старец покинул его.

И вот вечером, он остался в своей келье один. Вся жизнь его, весь путь его уместился в полчаса воспоминаний.

Сон настиг старца неожиданно, свеча так же горела у окна, дрожала и двоилась. Фитиль фырчал и плевался. Пламя приближалось к нему, утроившись. Язычки плясали все ближе и ближе. Огонь слепил, но не жег.

***

Солнечный луч бил прямо в глаза, старец проснулся и резко сел на жесткой полке, служившей постелью. Прикрыл глаза – все еще мерещилось тройное пламя свечи. Солнце лишь встало.

Монах облекся в длинную белую рубаху, приготовленную накануне. Постриг должен был состояться на ранней литургии, потому основные приготовления были сделаны загодя.

Еще засветло братия расставила лампады и зажгла свечи в храме, устлала путь к алтарю дорожкой. Внутри было еще темно, но косые солнечные лучи прорезали оконца и бликами плясали на окладах икон. Все перебивал плотный и тягучий аромат ладана.

Старец босой, облаченный лишь в рубаху, полз из притвора в центральную часть храма, братья пели тропарь:

«Поспеши открыть передо мной объятия Отца, ибо я в блуде растратил свою жизнь, но ныне взираю на неоскудевающее богатство Твоих милостей. Не презирай мое обнищавшее сердце, ибо к Тебе с умилением взываю: согрешил я, Отче, пред небом и пред Тобою».

Братья-иноки шли рядом с ним, прикрывая мантиями. Так дошли до алтаря, остановились у амвона, старец распластался, раскинув руки крестом.

- Бог мудрый, яко Отец чадолюбивый, зря твое смирение и истинное покаяние, чадо, яко блудного сына приемлет тя кающегося и к Нему от сердца припадающего, - произнес игумен и прикоснулся к нему, это был знак, что можно встать.

Старец встал, пламя зажженных свечей отразилось в его слезах.

- Что пришел еси, брате, припадая ко святому жертвеннику, и ко святей дружине сей? – вопросил игумен.

- Желая жития постнического, честный отче, - голос старца дрогнул.

- Желаешь ли сподобится ангельского образа, и вчинен быть лику инокующих? – снова спросил игумен.

- Ей, Богу содействующу, честный отче, - отозвался старец.

Игумен начал поучение о том, что обеты даются не игумену, а Самому Христу и Матери Его, и всем Ангелам и святым отцам, что в сей час присутствуют с ними.

- Вольным ли своим разумом и вольною ли своею волею приступавши ко Господу? – спросил игумен.

- Ей, Богу содействующу, честный отче, - ответил старец.

- Не от некия ли нужды или насилия? – вопросил он снова.

- Ни, честный отче, - монах кивнул.

Начали чтение обетов. Игумен спрашивал, а монах отвечал.

- Пребудеши ли в монастыре и в постничестве, даже до последнего твоего издыхания?

- Ей, Богу содействующу, честный отче.

- Хранити ли себе самого в девстве и целомудрии и благоговении?

- Ей, Богу содействующу, честный отче.

- Хранити ли даже до смерти послушание к настоятелю и ко всей о Христе братии?

- Ей, Богу содействующу, честный отче.

- Пребудешь ли до смерти в нестяжании и вольней Христа ради во общем житии сущей нищете, ничтоже себе самому стяжавая, или храня, разве яже на общую потребу, и се от послушания, а не от своего произволения?

- Ей, Богу содействуюшу, честный отче.

- Приемлеши вся иноческаго общежительнаго жития Уставы и правила святых отец составленная и от настоятеля тебе подаваемая?

- Ей, честный отче, приемлю и с любовию лобызаю я.

- Претерпиши ли всякую тесноту и скорбь иноческаго жития царствия ради Небесного?

- Ей, Богу содействуюшу, честный отче, - это был последний ответ старца.

Игумен начал поучение об очищении от скверны плоти и духа, приобретения смиренномудрия и послушания.

- Всещедрый убо Бог... да восприимет, и обымет, и защитит, и да будет ти стена тверда от лица вражия... возлегая и востая с тобою, услаждая и веселя сердце твое утешением Святаго Своего Духа... – возложил на голову старца книгу в золотом окладе.

Игумен прочел молитву о наставлении постригаемого, диакон положил на Евангелие ножницы, а игумен прочел еще одну молитву о новопостригаемом:

- Се, Христос невидимо здесь предстоит: смотри, яко никто тебя не принуждает приити к сему образу; смотри, яко ты от своего произволения хочешь обручение великого ангельского образа.

Старец кивнул.

- Возьми ножницы и подашь мне, - игумен бросил ножницы к его ногам.

Старец подал их.

- Возьми ножницы и подашь мне.

Старец подал.

- Возьми ножницы и подашь мне.

Монах поднял и подал ножницы в третий раз.

- Се, от руки Христовы приемлешь я; смотри, кому обещаешься и к кому приступавши и кого отрекаешься, - сказал игумен.

- Благословен Бог, хотяй всем человеком спастися и в разум истины приити… - продолжил он и состриг волосы с головы старца с четырех сторон, по форме креста.

- Брат наш Иоанн, постригает власы главы своя, в знамение отрицания мира и всех яже в мире и во отвержение своя воли и всех плотских похотей, во имя Отца и Сына и Святаго Духа...

- Ами-и-инь, - отозвалась братия.

Так старец впервые услышал свое четвертое имя.

Стали облачаться, каждую одежду игумен благословлял, а Иоанн целовал и ее, и руку игумена.

Первой подали власяницу – подрясник из грубой ткани.

- Брат наш Иоанн облачится в хитон вольныя нищеты и нестяжания и всяких бед и теснот претерпения, - слегка пропел игумен.

Аналав – четурехугольный, черный плат с крестом и надписями по краям «Помилуй нас, Святый Боже, святый крепкий, Святый Бессмертный», одели со словами:

- Брат наш Иоанн приемлет аналав, во имя Отца и Сына и Святаго Духа, восприемли крест свой на рамех и последуй Владыце Христу. Рецем о нем, Господи помилуй.

Иоанн поцеловал одеяние и руку игумена. Затем на старца одели рясу с речью:

- … одежду веселия и радости духовныя, во отложение и попрание всех печалей и смущений... во всегдашнее же его о Христе веселие и радование...

Подали пояс:

- … во умерщвление тела и обновление духа…

Одели мантию со словами:

- … в ризу спасения и в броню правды…

На голову одели остроконечную черную шапку с крестами – куколь:

- … шлем спасения и непостыднаго упования, во еже мощи ему стати противу всем кознем диавольским ...в знамение духовного любомудрия...

Одели сандалии:

- … во уготовление благовествования мира…

Игумен напутствовал словами Иоанна Лествичника:

- С усилием держи блаженную радостную печаль святого умиления и не переставай упражняться в сем делании, пока оно не поставит тебя выше всего земного и не представит чистым Христу. Кто облекся в блаженный, благодатный плач, как в брачную одежду, тот познал духовный смех души

Подали кожаные четки – лествицу, игумен вручил их со словами:

- Приими, брате Иоанн, меч духовный, иже есть глагол Божий, ко всегдашней молитве Иисусове, всегда бо имя Господа Иисуса во уме, в сердце и во устах своих имети должен еси.

В правую руку схимомонаха вложили крест и горящую свечу.

- Брат наш Иоанн восприял еси обручение ангельского образа и облекся во вся оружия Божия, во еже мощи ему победити всю силу и брани начал и властей и миродержителей тьмы века сего...

В монашеские одежды его облачили как в воинские доспехи, в знак духовной борьбы с диаволом.

- Итак, станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности, и обув ноги в готовность благовествовать мир. А паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого. И шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие, - словами апостола Павла обратился игумен к братии и постригаемому.

Продолжил словами Христа из Евангелия от Матфея:

- Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня... Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко.

Чин закончился, игумен поздравил, подошел духовник Иоанна – Серафим.

- Радость моя, - обнял и поцеловал трижды.

Далее прошло в полном молчании, братья подходили по одному, обнимали и целовали.

Неделю провел Иоанн в храме, в полном одиночестве за чтением священных книг и поучениях святых отцов.

День ушел на сборы, а назавтра старец отправлялся в затвор.

***

Весна. Лужи промерзли ночью. На черную, жирную землю падал последний, легкий снег, но сразу таял. Уже неделю как лед сошел с Волги и на тот берег можно отправляться на лодке. Небо серое и смурное, будто опустилось прямо на землю.

Братия собралась на проводы схимника – редко кто отправлялся в дальний затвор. Встали на пологом бережку, наблюдая за сборами. В лодку уселись трое братьев. Сложили скромные пожитки.

Другой берег высился песчаным яром и упрямыми соснами. По самым верхушкам деревьев стелился вязкий, седой туман. Дальше тонкая серая кромка неба пропадала в серых тучах.

Гулко зазвучал частый благовест – били в больший колокол, призывая братию на службу. Звук гулко отражался от холодной воды, братья, не сговариваясь, стали грести в такт ударам. Лодку качало и несло течением.

Внезапно все стихло, стал слышен лишь плеск весел об воду, а старцу чудилось, что колокол все так же бьет, но уже у него в голове.

Наконец сошли на берег, лодку привязали. Сквозь камни, песок и корни сосен углубились в лес. Пошли по тропе к озеру – здесь стояла землянка для отшельников.

Братья помогли разобрать вещи, затем распрощались. Старец остался в полном одиночестве. Он вошел в келью, упал на колени и стал молиться. Началось его подвижничество.

***

Путь начался с дел земных – нужно было готовиться к зиме. Впереди была вся весна, лето и осень. Зиму же и весну полагал провести в духовных трудах и аскезах.

Иоанну здесь нравилось: небольшое озеро в глухом лесу, среди сосен и елей. Густой черничник рос по торфяному берегу. А озеро окружала сплавина. Ступая на нее, нога утопала во мху и пружинила. Повсюду зеленели низкие кусты клюквы. Лишь в самой середине огромным, зеркальным окном блестела темная и холодная вода.

Поздней весной на глади озера показались кувшинки.

Летом комары стояли сплошной, жужжащей стеной, которую можно было осязать ладонями. Из перелеска вспархивали тетерки и глухари, а из кустов нередко выскакивали зайцы. Одного он приметил и тот смотрел на него долго-долго и робко. Иоанн все ждал – когда же он убежит, но тот не убегал. Но вот монах отвернулся, а когда обернулся, зайца уже не было.

Отзвенело лето, ночи стали длиннее и холоднее, по ночам звезды мерцали все ярче, часто падали целыми ворохами, оставляя в небе хвосты. Обеты было блюсти несложно: людей вокруг не было, брат-инок приходил раз в месяц: приносил сухарей и немного провизии, справлялся о здоровье и уходил.

Ведение хозяйства, пост и молитва давались Иоанну легко: сказывалась многолетняя привычка.

Осень выдалась ветреной и солнечной, озерная гладь вся была усыпана рыжими листьями. По краям болот и в низинах уродилось замечательно много грибов: боровики и обабки. Старец сушил их под потолком – на зиму. Также запасался ягодами, травами и кореньями.

Зарядили дожди, ночи стали холодными. Лес готовился к долгому и темному сну.

Пришла пора приступать к трудам духовным.

Иоанн начал со строгого поста – четыре дня пил лишь ключевую воду. День первый всегда давался легко и привычно. Утро второго дня уже было другим – тело просило воды, благо ее было в достатке.

С третьего дня Иоанн уже лежал, не вставая, поскольку тело слабело, Но спать было совершенно невозможно. Он пил беспрестанно, а вода не утоляла жажды. День четвертый был тяжким, тело искушалось слабостью. Старец спасался бесконечными молитвами – пот градом катился со лба, а спина вся умокла. Спасительный сон никак не шел, сутки прошли, что в бреду. Ночь была длинной и наполненной бесконечными, бесовскими сновидениями.

Иоанн ощущал себя будто в воде, тело казалось тяжким. Чудилось, что он тонет и задыхается. А потом будто он под землей, напитался ее тяжестью. Невозможно было пошевелить ни рукой, ни ногой. Он стал читать Ииусову молитву: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя, Господи Иисусе Христе, помилуй мя, Господи Иисусе Христе…». Стало легче, земля отпустила его и вот уже он будто под крышей кельи и болтается там, будто лист на ветру. Вот лежит его старое, изможденное тело, вон горит лампадка.

На пятый день слабость сменилась легкостью.

Иоанн проснулся засветло, в землянке было темно и глухо. Голод ушел, тело сдалось, и будто исполнилось воздуха. Иоанн пролежал несколько часов в полной тишине, но время никак не тяготило его. Он обонял запахи сырой земли и мха, слышал голоса леса и дыхание ветра. А может все это чудилось ему, Иоанн не знал.

Легкий свет пробился в оконце его кельи. Монах поднес ладонь к глазам – рука двоилась и будто оставляла след в воздухе. Мир казался зыбким, казалось и время течет иначе.

Он вдохнул и ощутил движение воздуха в своем теле. На миг вообразил себя самим воздухом.

Пустота. Чистота и свет. Каждый миг ощущался с пугающей ясностью.

Отворил дверцу и ползком вылез из землянки. На озере еще ткался легкий туман, но солнце уже золотило верхушки сосен. Облака горели пожаром. Взял посох и в одной рясе прошел к высокой, старой березе, что росла у берега. Он смотрел на свои босые ноги, что ступали по палым листьям, мху и сухой траве. Ветер трепал седые волосы и пустые ветви древа.

Иоанн смотрел на солнце, ему чудилось, что он может прикоснуться к нему, мерещился двузвон к утрене. Старец опустил голову, взгляд его медленно упал на ствол старой березы, Он вникал в каждый узор на ее коре, видел муравьев, спешащих по делам, взором шел по ее ветвям.

Острое чувство красоты и благодати пронзило старца – он увидел древо во всем великолепии, во всем миге Его славы. Не отрываясь, смотрел на колышущиеся ветви, всецело поглощенный красотой. Восторг, благодать и радость охватила старца, он видел древо осиянным и себя ощущал в свете. Он пал на колени и заплакал от радости. Искренне славословил отца небесного и божью матерь за дарованную благодать.

Когда он очнулся, солнце было уже высоко. Старец сел. Чудо рассеялось, осталась лишь легкая слабость. Старца переполняла благодарность Всевышнему за дарованное, он знал, что светлая печать озарения теперь навсегда останется с ним.

В сей день Иоанн не сидел в землянке, благо дождя не было. Он ходил округ озера и любовался жизнью, силясь хоть на миг ощутить отблеск утреннего чуда. Босиком ходил по густому мху на заболоченном, торфяном плоту лесного озера. Собирал кислую клюкву и горстями кидал ее в рот – иссохшее тело отозвалось всплеском радости – и о нем наконец-то вспомнили.

Вернувшись к землянке достал сухарь в тряпице и стал его медленно сосать, хлебный сок казался сахарным. Вечером не пошел внутрь, а развел костер у землянки и всю ночь любовался ворохами звезд и молился.

Благодать.

***

Схимонах Иоанн творил Иисусову молитву:

- Господи Иисусе Христе, помилуй мя. Господи Иисусе Христе, помилуй мя. Господи Иисусе Христе, помилуй мя…

Сидя в темной землянке, освещаемой лишь парой свечей, он уже несколько часов вторил краткую молитву, пот стекал по лицу и искушал остановиться, но монах продолжал. В какой-то момент он перестал говорить и перешел к умной молитве – повторяя слова у себя в голове, сохраняя ритм и отгоняя от себя сторонние мысли. По опыту он уже знал, что следом за умом должно подключиться сердце и только тогда и получится истинно умно-сердечное делание.

Преодолел позывы тела: дернуться и смахнуть пот, прилечь, зевнуть, отогнав мысли о чернике, образы купания в озере и желание сна. Иоанн прикрыл глаза, но не полностью – важно не провалиться в сновидение – и подошел к главному.

Слова лились сплошным потоком, звук стал слышен изнутри, он ощутил свое дыхание: как поднимается грудь, как воздух со свистом входит через ноздри, тело сдалось и окаменело, одновременно он начал внимать своему сердцу. Оно запрыгало прямо возле шеи, но монах знал – это не сердце поднялось, это его дух опускался вниз. Он прочувствовал свое сердце: его неровное биение, его прыжки и затухания, он сам СТАЛ сердцем.

Стало темно, Иоанн узнал эту неестественную, густую темноту, это его тьма, время замерло, он стал опускаться к сердцу, ниже и ниже, слева показался свет. Ему виделся дом, а в оконце свеча – ему нужно туда. Он вплыл в маленький домик, что напоминал избу родителей, в которой он рос: земляной пол, низкий потолок, лавки вдоль стен, свеча у окна.

Он вошел в сердце свое. Но дом был пуст, здесь никого не было.

***

В одну ночь в землянку явился старец Серафим в одном исподнем. Иоанн сидел с ним за столом. Серафим улыбнулся и перевернул кружку: «Из порожнего не пьют, не едят, радость моя». Иоанн проснулся и сел на лавке – все было точь как во сне: лучина, тишина, ночь, чай на столе, пустая, перевернутая кружка.

В тот же месяц донесли из монастыря весть, что духовник, отец Серафим упокоился.

Прошло несколько лет, Иоанн не оставлял попытки обретения ангельского образа. Раз за разом опускался он в сердце свое, но встречал лишь пустоту. И лишь свеча в окне горела слабой, все более тонкой надеждой.

***

Это было чудесное время межсезонья: слияние в танце красавицы осени и невесты зимы. Плакучие ветви берез еще не сбросили рыжие кудри, но уже пал первый снег.

Снежинки кружились и оседали на прелую, разноцветную листву, Иоанн молчал, глядя себе под ноги. Он шел медленно, наблюдая, как сандалии его оставляют следы на белом покрывале первого снега. Он поднял голову: солнце сверкало и искрилось в тысячах бриллиантовых отражений, над лесом стояла небольшая дымка.

Накануне пришел из монастыря инок и принес весть, к нему приехала дочь с мужем и просила встречи. Иоанн сомневался недолго, и дал согласие кивком.

На следующий день снег уже тихо лежал, укрыв всю землю, березы же горели неугасимым огнем, а сосны и ели, будто не зная зимы, ничуть не изменились. Сухая, замерзшая трава хрустела под ногами, а мох трещал и продавливался.

Иоанн облачился в полное одеяние схимомонаха: рясу, параман, куколь, пояс и хитон, на грудь одел литой, медный крест, в одной руке он держал четки-лестовку, другой опирался на посох. Иоанн ждал – обещали к обеду привезти гостей. Простоял несколько часов, но не уснул: тело он чувствовал все хуже.

***

Он услышал голоса, и смех, детский смех – что это? Кто это с ними?
Первым вышел на опушку брат-инок и крестьянин, затем Петр, зять, за ним шла Васса, а позади всех девочка лет семи.

- Пришли, - сказал Петр жене.

- Где он? Отведите меня к нему, - попросила она.

Петр подвел жену – она стала ощупывать лицо отца тонкими, сухими руками.

- Отец? Папа. Похудел, борода какая длинная, брови то какие, - улыбнулась, - какое лицо у тебя стало. Слышала, принял строгий обет молчания?

Иоанн кивнул.

- Ладно, - сказала Васса, - посмотри, кого я тебе привела, младшенькая моя, Зоя, пусть хоть она деда повидает. Зойка, доченька, иди ко мне.

Широколицая, с чуть раскосыми, ярко голубыми глазами девочка подбежала, щеки ее горели румянцем от легкого холода.

- Смотри, Зоя, это твой дед, он монах, как теперь тебя зовут?

- Иоанн, - подсказал инок, приведший их. – Схимомонах Иоанн.

- Это твой дед, Иоанн. Отец, это твоя внучка, на тебя очень похожа, вот и муж так говорит.

- Здравствуй, деда, - сказала Зойка.

Дед ее пугал – у него было сухое, вытянутое лицо. Он был в черной одежде, исписанной огромными белыми буквами, выглядел строго и страшно.

Иоанн опустился на одно колено перед девочкой и стал разглядывать ее лицо. Девочка и вправду была похожа на него, но не только. Еще она была очень похожа на его мать – Агапию.

Иоанн кивнул в сторону землянки, приглашая гостей внутрь. Петр, Васса и Зоя пошли за отшельником, инок и крестьянин остались снаружи. Крестьянин вернулся к лошади, а инок заходить не стал.

Иоанн присел на пенек, гостей посадил на лавку. Васса стала что-то говорить, Петр молчал. Зоя разглядывала красный угол, где мерцала лампада среди темных икон. Иоанн смотрел на девочку. Он вспоминал мать, ее песни. В его голове чудным образом сплетались воспоминания и настоящее. Когда то он смотрел на мать таким же малым ребенком и вот он теперь смотрит на нее, как на ребенка, уже стариком.

- Зоя, доченька, спой нам, - сказала Васса.      

Иоанн очнулся.

Девочка встала и затянула тихим, тонким голосом:

Владычице Пречистая, Царице, Мати Божия:

Радуйся, Невесто Неневестная.

Святая Дево чистая, руно, росу приявшее:

Радуйся, Невесто Неневестная.

Небес светлейших высшая, самих лучей светлейшая:

Радуйся, Невесто Неневестная.

Девичьих ликов радосте, безплотных сил святейшая:

Радуйся, Невесто Неневестная.

Небесных высей светлая, Всевышняго селение:

Радуйся, Невесто Неневестная.

Марие приснохвальная, Владычице всепетая:

Радуйся, Невесто Неневестная.

Подательнице кроткая надежды и покрова:

Радуйся, Невесто Неневестная.

Чертоже приснодевственный, кивоте Бога Слова:

Радуйся, Невесто Неневестная.

Отроковице тихая, виновнице спасения:

Радуйся, Невесто Неневестная.

Благоуханный цвете пречистейшаго девства:

Радуйся, Невесто Неневестная.

О славнейшая серафим, и херувим честнейшая:

Радуйся, Невесто Неневестная.

Премирных ликов ангельских восторг и удивление:

Радуйся, Невесто Неневестная.

Ты предстоиши Сыну у самаго Престола:

Радуйся, Невесто Неневестная.

Твоей взыскую милости, Родительнице Слова:

Радуйся, Невесто Неневестная.

О древо жизни вечныя, о Дево, Матерь Славы:

Радуйся, Невесто Неневестная.

Молю Тя тепле, Чистую, Преосвященный Храме:

Радуйся, Невесто Неневестная.

Очисти мя, избави мя греховныя пучины:

Радуйся, Невесто Неневестная.

Вручи мя милосердию Божественнаго Сына:

Радуйся, Невесто Неневестная.

Голос Зои лился чисто и тонко. Васса улыбалась и из ее пустых, вечно сомкнутых глаз лились счастливые слезы.

- Молодец, дочка, - подал голос Петр впервые за все время.

Иоанн кивнул в знак согласия. В какой-то момент в отблеске свечей Петру показалось, что у тестя заблестели от слез глаза. Но наверно все же показалось.

Выпили брусничного чая, Васса все так же что-то говорила, Иоанн не слышал. Он смотрел на внучку, она уже лазила по землянке.

Посидели немного в тишине.

Пора было собираться – скоро начнет темнеть, взрослые встали и неспешно стали выходить. Зойка выбежала раньше всех, на поляне перед землянкой уже стояли крестьянин и инок. Иоанн посмотрел на инока, тот передал что-то старцу.

- Зоя, подойди к деду, - сказал Петр.

Девочка подбежала и стала перед дедом. Опустила глаза и спрятала руки за спиной. Иоанн опустился на колено. Смотря в лицо внучке, он протянул ей большой, печатный пряник.

Девочка подняла голову и все так же, не убирая рук из-за спины, схватила пряник зубами. Петр удивленно поднял бровь, а потом рассмеялся: Зоя уже где-то измазалась сажей и кажется дегтем, все руки были черными. Иоанн заулыбался, от прежнего каменного выражения лица не осталось и следа.

Постояли, пришла пора прощаться. Иоанн зятю пожал руку, дочь обнял, внучку поцеловал в щеку.

Крестьянин двинулся к телеге, гости тоже потихоньку пошли. Иоанн какое-то время стоял, а потом тоже зашел в землянку.

Инок пошел последним. Шел он недолго, как вдруг его обогнал схимомонах Иоанн в одной рясе, он почти бежал.

- Васса! Дочка! – крикнул Иоанн. Впервые за много лет звук вырвался из его уст и резал ухо – он так отвык от своего голоса, тот оказался на удивление звонким и громким.

- Папа? – Васса обернулась и остановилась.

Иоанн догнал дочь и крепко обнял ее, он плакал, Васса тоже. Затем старик сгреб внучку, стал целовать ее и тискать:

- Зойка, Зойка! Внученька, сокровище, радость моя, какая же ты красавица, умница. Ты очень похожа на свою прабабушку, ты знаешь?

Петр замер, в этом монахе-старце он узнал себя – когда-то он, вернувшись с войны, также не мог надышаться, нацеловаться, наесться родными.

Он не очень любил тестя, и совсем его не понимал, но тут он увидел в нем что-то, сделавшее его земным и понятным.

- Вы… идите пока, - произнес Иоанн, - я внучке сказать хочу кое-что.

Петр и Васса немного отошли, крестьянин ждал их у лошади, а инок обогнал их.

Иоанн, опустился на колени перед девочкой и, глядя ей в глаза, произнес:

- Благослови, матушка.

Девочка улыбнулась, и осенила старика перстами.

Иоанн склонил голову и поцеловал ей руки, а потом ноги. Затем встал и проводил ее к родителям.

Телега медленно ехала по размякшей дороге, возя колесом. Девочка сидела сзади и махала деду рукой, улыбаясь. Васса плакала. Иоанн стоял посреди умятой травы, в простой рясе, без убора, ветер развевал его седые, длинные волосы.

Опять пошел снег. Солнце прореживало легкую дымку светлыми полосами. Близилась ночь.

***

В тот вечер Иоанн молился истово, после лет онемения он будто вновь почувствовал себя.

- Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго. Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго…

Сердце колотилось уже где-то в висках, тело окаменело. Он лежал на жестких бревенчатых нарах землянки, прикрыв глаза и молился. Он снова оказался во тьме и вот увидел огонек, теперь налево, домик, но на этот раз в нем кто-то есть. Так и есть – маленькая девочка,  внучка Зоя. Зойи – с греческого Жизнь.

- Здравствуй, - сказало видение.

- Помилуй, матушка, - еле слышно прошептал Иоанн.

- Что с тобой, Василевс? – девочка назвала его первым, крещеным именем.

- Я вижу тьму, матушка, и страшусь ее.

- Что же ты, Василевс? Иди со мной и смотри.

Когда-то он носил имя Василевс, очень давно. Они стояли лицом ко тьме, к той тьме и пустоте, что пугала его столько лет.

- Это не тьма, Иоанн, это тень, а тени падают от света, - сказала девочка и улыбнулась синими, чуть раскосыми глазами. - Бог есть Свет, и нет в Нем никакой тьмы,  - девочка назвала его четвертым именем Иоанн – «бог сжалился».

Она взяла его за руку, и он обернулся вместе с ней.

Свет.

***

Снег уже лег, листва и трава скрылись под ним полностью, а березы упрямо держались за свой огненный наряд. Брат Фома пришел к землянке схимника. Отворил двери, вошел согнувшись в три погибели. В келье было темно.

Инок позвал схимника, но никто ему не ответил. Зажег свечу, огляделся и трижды перекрестился.

- Свят, свят, свят!

В келье было пусто, ветер гулял по землянке, а на лавке лежал покойный старец. Он улыбался.