I

1

— Иди, иди! На Царицу поглядишь!

Бабка сама про себя говорила «обезножила», вот и лежала бабка на старом сундуке, покрытом плесенью и шубами, да погоняла внука на царицу поглядеть. А что за царица, откуда взялась, ни бабка, ни внук не знали. Жарко было в этот день, сидеть в доме с бабкой не хотелось, да и особо делать тут не чего. Хозяйства не было, еще в начале весны стрельцы всех кур растащили, сходить на речку за водой, так с утра уже два ведра принес, по хозяйству вообщем управился и решил мальчик отправиться смотреть королевишну!

Весть о некой «королевишне», с земель то ли литовских, то ли польских уже всю Москву облетела. А много ли надо болтливым бабам, да мужикам таким же, кто на улице, в церкви, али в питейном заведении да умудрялись рассказ о чудо бабе передать друг другу. Да так обросла эта весть, что раздулась как живот Ивана Денисова, который уже из того самого питейного заведения в силу своих объемов (недюжей человеческой мощи, как сам он говорил) выйти в дверь не мог и все, что в Москве обсуждалось через него проходило!

— А на голове у нее кокошник, я таких, не видывал! А кто сказал бы мне такое, плюнул бы и сказал, брешет!

— Какое Ваня? — молодая девка, что водку принесла, с издевкой на Денисова глянула, да плюнула ему в рюмку.

— Да такое, что на твоей дурьей башке и смотреться, то не будет! — и выпил водку!- Не алмазы, там не янтарь, не знамо мы тако камня братцы! А коли бы знали, не поверили глазам своим! Как солнце сияют, да так сияют, что цвета какого не поймешь, глаза мои болят смотреть на это все, болят да смотрю, и все вокруг глядят! Два таких камня, по обе стороны от головки ее! А сверху хвост, не куры, не павлина какого, а жар-птицы, точно! И посередь всего этого написано не по-русски: Царевна!

— Где ж ты видывал такое, дядь Вань?

— На Днепру! Я с царем Дмитрием Чернигов, Рыльск и Хромы брал!

— Врешь ты Ваня, когда это было? -молодая девка, зная все сказы на перед, смеялась над Денисовым, а водки, то принесла!

— Свинья ты бестолковая!- и опять Ваня выпил водки!- Два году тому назад, было! Ни кто в ожившего царя не поверил, а я сразу смекнул!

— Да ты третий год Ваня, отседова не выходишь, живот твой, да ляхи в дверь не протискиваются! Да и откуда царица на Днепру? Негоже Царице по болотам шастать!

— Тебе бы на ярмарке титьки свои показывать, да детишек ими пугать! Полюбила она царя нашего, за гордость его, да за любовь к родине, к земле нашей! Вот и шастала она с ним по болотам!

— Че ж в Москву, то вместе с Царем не приехала!- ох, не разумная девка, не знает она, что Ваня Денисов, старый жирный врун давно на нее зуб точит, да виды имеет!

Разморило всех в этот майский день, да не стали они ругань Денисова с девкой слушать, вывалили все посетители на улицу, вдохнули весенний дух Москвы, затянули песню, да к Кремлю направились королевишну в «чудо-кокошнике» встречать!

«Сходи, да сходи, погляди, да погляди!» — думал мальчонка, выходя за калитку, — мне будто, что интерес кой есть в царевишнах, кто такая черт ее разберет! Ну, коли красивая тогда еще, куда не шло, а если уродлива да старая, как бабка моя, то, чего глядеть... Если бы как Марушка из трактиру, если бы вот такая баба была, то бы я поглядел, то бы интересно...»

— Смотри куда прешь!

Два здоровых черных со спутанными волосами мужика отпихнули мальчика от окна трактира. Так и не увидел он Марушку, а все из- за спины Денисова продолжающего свои рассказы.

Мальчик понял, куда народ идет, все к Кремлю, видимо не только его одного бабка послала королевишну смотреть, вот и поплелся мальчик за народом.

Все полуголые шли, огромные мужики, все в саже какой-то, а глаза Будто песок, бабы вроде бабы, а вроде и нет, все похожи друг на друга, все в одно одеты из одной тряпки костюм народный сшит, одной копотью кожа покрыта, да одним песком глаза засыпаны. Мальчик терялся в толпе и шел за безногим, с которым как он смекнул, был одного роста, хоть безногий и на тележке с колесами катил. Плешивый, да с язвами по всему телу плюнул в бок, да мальчонке в лицо попал, заржал свинья. Подолом какой-то старухи лицо вытер, да побежал вперед.

Впереди богатыри шли народные, да только не хватало у богатырей рук, глаз да ушей. При Боре еще поотрывали, а кому за мятеж, кому за просто так.

Так вот весь народ, то ли шел, то ли полз, а может уже и летел.

2

Поляками окружена Москва да не по военной надобности, а в честь Царициного приезда, пустили врага в столицу. Долго польские полчища подбирались к Москве, вот и подобрались. У самого Кремля стоят, да на площади их рожи видно, да шапки их чумные торчат. Русских шапок не видать, кое-где топорища русских солдат торчат, да вот, пожалуй, и все. Речи русской не слышно, все по-польски, али на каком другом языке горланят, как пробиться маленькому русскому человеку через иноземных подданных, если здоровые мужики не могут это сделать? Так и пихает в спины наш мальчонка мужиков, да баб пришедших царицу глядеть. Ругают, матерят кто мальчонку, а кто поляков. Одни смеются, старые бабки плачут, говорят в «соборе тоже поляки и на иконы православные глядят, да ржут, аки бесы!» «Пала Русь! Пала перед польской мразью!»

Утро. Жарит солнце, смрад страшный, пот капает на площадь, на нее маленькие босы ноги ступают, да пробираются сквозь толпу. Что-то зажглось внутри за щебетало: «Ну не могу я, должен поглядеть! Должен!» Так куда ему с его ростом то… «Позорный столб» — в голове мелькнуло! К нему скорее дернулся! По волнению народа понял, что въезжает царица! Закричали что-то не связное польские дружины! В ответ что-то не связное русская толпа. Не видит. А руки уже столб обхватили, да с занозами, да кровью добрался до самой верхушки, и видит телегу царицы! Какое солнце на небе не было бы яркое, а телега ее ярче, ибо золотом вся покрыта, видать есть тот чудо-кокошник, не врал Денисов! Да как рассмотреть кокошник, да царицу, коли, зашторены окошки в ее телеге! Тройка, тройка коней ввозит польскую царицу на площадь! Медленно плятется, вокруг польские солдаты, смотрят на русские рожи. А русские рожи хохочут, ох и чудно это все! Самый смелый решил лично будущую княжну Руси поприветствовать, вырвался сквозь толпу, и прям к карете, да давай отплясывать ей присед. Наши солдаты, смотрят, смеются. Поляки нет. Достал поляк саблю свою да рубанул. Распался плясун на две части вот так и встретили королевишну. Народ притих

И мальчонка на столбу притих. Вроде вот, царица рядом, а не видно ни чела, да ни черта от нее. Уже слова всякие ругательные в маленькую голову мальчонки полезли, да спасла, от грешных дум, дорога русская. Вроде бы площадь главная на Руси, а дороги ни кто не отменял, да и дураков тоже. Так тряхануло повозку королевскую, на локоть она над землей поднялась, да шлепнулась наземь. Вот тут-то шторка и отклонилась. Увидел мальчик волосы ее чернее смоли, глаза ее карие, да такие глубокие… а губы ее мясистые, нос, ну ни как не скажешь благородный он, куда деваться, и улыбка, зубы, зубы! Такой только снег бывает в Москве, только снег. И вся она не человек будто, а точно кошка какая…Охватила мальчика тонкость лица царицы. Оцепенел, голова начала кружиться, а шторка на прежнее место вернулась, а мальчонка рухнул со столба на головы народа, а там и в ноги и давай его топтать люд московский.

«Сходил… — в голове его металось. — Поглядел, баба, поглядел…»

3

Окатили мальчишку водой. Открывает глаза. А на него глаза королевишны смотрят…

— Затоптали тебя мальчик? — сказал корлевишна исконно русским, знакомым голосом.

Хлопнул глазами. Марушка, как есть Марушка. Розовощекая русская баба с косой русой, да глазками голубыми. Почудилось такое мальчику. Да не раз почудилось, а весь день королевишна перед глазами вставала, где бы не шел, кого бы не видел. Не любил мальчишка кошек, а теперь они ему о королевишне напоминать стали, глядел на них, гладить их хотел. Побитый, затоптанный пошел до дому. С площади его на руках донесли и у питейки кинули, Марушка первую помощь оказала. В другой раз бы, счастья ему не было, что Марушка, а теперь плевать вроде как…

— Поглядел? — бабка проснулась и спросила.

— Поглядел…

— Какова?

— Как все…

 Забрался на печку, спать думал. А царица прям у глаз его стоит, не может выбросить ее из головы…Все ближе и ближе к нему, руку тянет, а вот уже водой поливает из ковша. Мальчик вдруг ее запах чувствовать стал, не с чем сравнить, нет таких запахов в Москве. Целует царицу, трогает ее, кожа ее… тут рядом… Она дышит, и мальчик…тяжело дышать стало, сбивается дух… руки ноги, словно каменные стали… сперло дыхание и тихонько стон из его уст вырвался…

— Грех это. Грех, — сказала бабка и на другой бок стала переворачиваться.

II

1

Хоть шел разговор в народе, что стрельцы люди глупые, а по военному делу им равных не было. Может ли в голове у стрельца, стратега по рождению глупая мысль селиться. Да столько они своей головой обнаружили. Кто лжецаря обнаружил? Кто узнал, что на троне московском ирод сидит? Да ладно бы единожды это было, так ведь нет, смотри, уже второй лжецарь убит стрелецким умом. А про «Сидорку» и слова без смеху ни кто не говорит, и ответ за его смерть держать ни кто не хочет! Про всех лжецаревичей стал забывать народ, уже два года минуло с октябрьского дня взятия кремля московского. Русь жить стала по-новому.

В ту осень и примкнул наш мальчонка, да какой мальчонка, это тогда ему одиннадцать лет было, (да и тогда зря мы его мальчонкой величали), а теперь уже муж,, красавец, стрелец! Такие в новой гвардии и нужны! Два года назад брать кремль помогал, истинную храбрость прояви, а как Трубецкой к власти пришел, так и взяли его в стрелецкий полк. Стоял их полк под Казанью, да ждали пока двинуться в путь, ждали, когда под их надзор передадут «лиц высокой государственной важности». Выродка смуты русской, некого «вороненка». Ох и создание это было, как про него говорили, лицо все в перьях да с клювом вместо носа, а размере этот чертенок с ладонь мужика. Смеялся наш муж над этим, знает он такие рассказы, да нет сказок в мире, нет. Дитя это было обычное, его и искали, чье дите? Черт его разберет. Лжецаревича, а какого ни кто не знает! Их только двое в Москве заседало, а уж, сколько по всей Руси, таких «Сидорок», да «Егорок» уже это одному богу известно.

Прискакали разведчики и молвят: « Взяли «Вороненка», а с ним мамка его!»

«Что за мамка?» по лесам да по болотам уже давно войско бродит, и мамки «Вороненка», больше чем само дети их интересовали. «Жаль,- говорят,- что одна, ее и на нас пятерых не хватит» И давай ржать. Наш муж хоть и муж, а женщин в руках еще не держал, но общее веселье подхватил, да стал глазами вдаль вгрызаться, пленников ждать.

И часу не ждали, видят, ведут. Женщина в рясе монашеской, не высокого роста, да еще горбиться чуток, в руках ребенок года три ему на вид, смотрит глазами, хлопает истинный вороненок, ни чего не скажешь . Но смотрел наш муж не на дите, а на королевишну, узнал он ее, лицо такое не забыть ему никогда, хоть и изменилась королевишна, от долгого побега, схуднула, глаза да щеки впали. Но сохранилась в очах кошачья красота.

— Сегодня ночуем, а завтра в путь! Эту держите! Глаз с нее не сводите, хорошо бегает польская мразь!

И не мог муж с нее глаз свести, от красоты ее, хоть и потрепанной, а все такой же манящей.

Ночь наступила. Стрельцы спать улеглись, а наш стрелец спать не смог. Ворочался, ворочался, да не выдержал. Встал, пошел к костру, где королевишну с дитем держали.

— Я могу покараулить, хочешь, спи! — говорит худому стрельцу.

Стрелец хоть и спать не хотел, ибо грязные мысли не давали, но согласился и пошел к реке.

Сел. Сидит. Смотрит. Так близко Королевишна, так близко. Но чувство, будто не впервой ему так. Лицо ее светом костра мелькает. «И лет, сколько прошло, и дорог, сколько сама прошла, а какая красавица все же.» — Думал, и мысли его погружали его в морские пучины чувств мужских о бабах.

Смешно, аль не смешно, да только уснул он в этих мыслях. Глаза вдруг сами открылись: темно еще! «Сбежала! — думает, — нет сидит, и что то бормочет, да хлюпает.» Ясно что! Плачет королевишна о судьбе будущей своей. Растерялся наш муж, чего делать не знает. Воздух побольше, набрал в грудь:

— Че ревешь?

Бормочет что-то.

— Не реви говорю!

— Шо ты с этой? — стрелец-хохол, подошел караул сменить. — Иди молодой, спи!

Что делать, пошел. Глянул на царевишну в последний раз и пошел. Когда уже лежанку себе приготовил и улегся, понял, что опять она перед глазами стоит и мысли о ней опять только.

2

До Москвы быстро дошли. Домой всегда путь ближе. Ночью зашли в город. В кремле оставили пленников, да отпустили полк на вольную до утра. «С утра, — говорят, — еще одного приведут! Мятежника главного, Мартыныча! А пока гуляйте!»

Бабка померла год тому назад, хозяйство разграбили, не куда идти стрельцу, решил идти в питейное заведение.

В питейке народу не густо, хозяин в долг не дает, народ и не ходит. И тихо тут, раньше хоть Денисов байки свои рассказывал, а сейчас и этого нет. Умер Денисов. То ли от водки, то ли от горя. Дышать не смог и умер. Случилось это после изгнания Лжецаревича самого первого, тогда с войском польским и Марушка сбежала, а может и так ее уволокли, ни кто не знает, хорошей жизни бабе хотелось, после того как королевишну поглядела. Денисов пьяный всю ночь сидел, молчал, а под утро помер. Вытаскивали его всем миром, даже дверь порубить пришлось, большой был, Денисов-то.

Сидел тут наш стрелец, что-то вспоминал, водку пил, а под утро к кремлю двинулся. Опять идет той дорожкой, какой первый раз королевишну глядеть ходил. И сейчас идет… глядеть.

В кремле суматоха, Мартыныча привели! Известно, что делать будут с ним, вот и бегают, суетятся, зрелища ждут. На площади кол стоит, рядом с ним стоят стрельцы, смеются, да плюются!

— Эй! Пойди сюда! — Гордей-воевода зовет. — Иди в темницы, забери «Вороненка», его казнить будем.

Спустился в темницы, известно, где царевишна сидит, там двое с топорами стоят, караул несут.

— Вороненка… — говорит, — забрать надо. Гордей приказал.

— Держи крепче, улетит поганец! — и ржут.

Ключи в замке ржавом заскрежетали. Зашел в темницу. Сидит. Вороненка к себе, к груди прижала. Понимает все. Наш стрелец стоит, не шевелиться не молвить не может. Опять воздуху набрал:

— Этого… отдай… Воро… ну… сынка…

Смотрит глазами на него, в глазах слезы крупные появились, да на каменный пол закапали разбиваются в соленые реки сливаясь. Заплакало дите. Мать в него вцепилась так, до боли. Губы у нее зашевелились, сказать что-то хочет:

— Нэтш… не! — не по-русски вроде как, другие слова, не наши!

— Я забрать пришел…

— Нет! — закричала. — Нет!

Отступил стрелец назад. Сам боится. Заплакала королевишна, ребенок еще пуще прежнего ревет. Плачет мать и все повторяет:

— Нет! Нет! Нет!

Силы не хватает стрельцу, ни чего делать не может. Вдруг в бок его толкают, да он в сторону к стене падает.

— Что ж ты тупоголовый такой! — Сам Гордей пришел. — Отдай выродка своего! Сука, отдай!

Схватил Гордей Вороненка и дернул, что есть силы. Мать вместе с ребенком отшвырнуло.

— Нет! — кричит, плачет, цепляется за дитя, а он уже в руках у Гордея.

— На! — говорит Гордей, стрельцу. — Тащи тварь к воротам Серпуховским!

Королевишна вцепилась в Гордея руками, он ей по голове кулаком ударил. Мать упала и в глазах ее открытых отражалось, как стрелец плачущего ребенка уносит. В последний раз глядела польская королевишна на дитя свое.

3

Держал крепко Вороненка. То ли и в правду боялся, что вылетит он, то ли обронить боялся. Как на улицу вышли, ребенок плакать перестал, там уже народу тьма была, вся Москва на казнь Мартыныча собралась глядеть. Мартыныч уже стоял у кола, избитый весь, чумазый не похож совсем на воеводу казацкого. Народ гудел, смеялся, танцевал. Ни кто стрельца с ребеночком не заметил. Он шел не быстро. На улице мороз, на ребенке тряпка какая-то, стрелец дитя поглубже в полушубок завернул. «Вороненок, а может и в правду ты летать умеешь? Сейчас пригодилось бы? Ну? Не можешь? Боишься что ли?» Не летел птенчик. Крылья видимо расправить не мог, устал тут еще и снежок пошел, да заснул Вороненок.

Вот так дошли до земляного города, а там и ворота. На воротах петля и человек бочку под нее ставит.

— Нынче холодно, осень нынче холодная! — улыбается передних зубов, то ли нет, то ли сгнившие они. — Здорово, стрелец! Вот оно чудо заморское! Ну, давай, Князь просил, тихо что бы без шуму лишнего все было, народ глядит как Мартыныча на кол сажают, а мы на нечисть поглядим, как она дохнет.

Пока нес Вороненка, пока грел его, привык что ли к нему, или что другое, но не может руки разжать, что бы дитя, гнилому отдать. Гнилой улыбаясь, дитя вырвал из рук.

— Ну, ты дурной, зачем дьявола у груди держишь?

Мальчик проснулся, смотрит, глазами хлопает, маму ищет. Увидел стрельца, смотрят друг на друга. Стрелец шапку снял. Гнилой петлю мальчику надел. Ребенок маленький совсем, да не обманешь его, зарыдал мальчик. Стрелец смотрит на него, руки дрожат. Гнилой перекрестился:

— Ну, лети Вороненок! С богом! — и выбил бочку из-под ножек.

Закрыл глаза стрелец. И слышит, как кряхтит мальчик, слышит, как ножки бьются друг о друга, до земли хотят дотянуться. В голове темно, на душе гадость какая-то, пуще желчи. Стоит с глазами закрытыми, в ушах звенит, слезы капают из глаз.

— А и в правду, летает, — вдруг голос гнилого слышит.

Решился глаза открыть. Глядит, висит мальчик, руками за шею держится, из глаз слезы текут. Смотрят друг на друга.

— Приказано было повесить, я не знаю, что с силой нечистой делать-то надо, пусть весит, авось подохнет.

Стрелец не заметил, как гнилой ушел, не заметил, как народ стал собираться, не заметил холода, не заметил, сколько времени прошло, заметил только, как глаза у мальчика закрылись, да губы синими стали.

4

От холода или от какой другой причины, дрожал стрелец, и медленно шагал к кремлю. Вошедши на площадь, увидел кучу пьяного народа, смеются. На колу Мартыныч. Сил не пожалели его бывшие соратники, да так насадили, что кол, через правый глаз вылез. Заледенел казненный уже и чело замерзло, видно, что мучился сильно он, много боли потерпел, и глаз, который остался в небо глядит. Исподлобья смотрит на это все стрелец, детей видит, они в Мартыныча палками тыкают. Вспомнил Вороненка. Идет. К мамке его идет. Догадывается, поди, что стрельцы с ней сделали, а идет. В последний раз глянуть на королевишну хочет, что бы помнить. У двери в темницу стрелец стоит, улыбается. «Куды идешь? — спрашивает. — Опоздал, нету предательницы больше!» «Чего?» — спрашивает, а сам ответ знает. «Велено говорить от болезни и с тоски, по своей воле умерла» «Приказ уже», — думает. «Иди, коли не терпится», — улыбается, замок открывает.

Спустился в темницы, тихо там. Дошел до царицы. Лежит одна, мертвая. И тихо. Вдруг уже и не темница это, а палаты царские, и стоит Княжна Марина и Царевич Дмитрий, да только не Дмитрий это, а наш стрелец. Маленького Ивана за руку держит, улыбается.

— О а чего ты тут? Напугал зараза! — зашел дядька росту огромного. — Хорошо, что тут. Поможешь мне тащить эту королевишну.