Мужайся ж, презирай обман,
Стезею правды бодро следуй,
Люби сирот*, и мой Коран
Дрожащей твари проповедуй.
А. С. Пушкин «Подражания Корану».

Времена, ох и настали ж времена! Мерзкие, когда куцый оклад учительский тает уже на коммуналке.

Лучше терпеть все невзгоды пути, чем сидеть с грузом забот дома, вот мы и стали «толпою шумною» * под окнами мэрии.

Вышел мужчина в костюме шикарном, полный, с проседью. Сотворив лицо умное, взял быка мастерски за «вымя»: инфляция, девальвация, субвенции, преференции, спад временный, работаем, перебои с деньгами сойдут на нет.

Физиономия ушлая, думал, подытожит: «Вот вы не верите, а я зуб отдам»!..

Но тот нам ни к чему, с тем — ни мира, ни войны! — и разошлись.

Начали за упокой, закончили за здравие — и то ладно: два месяца не платили, а тут поднатужились, и на тебе, гуляй, рванина, от рубля и выше!

Жена давно хотела чуду любимые сготовить, решил порадовать её, мяса накупил. И то сказать, баловались в последний раз вырезкой когда ещё, привыкли к рёбрышкам всё больше да потрошкам.

Хозяйка тут же отправилась на кухню, бойко принялась за действо. Мука, фарш бараний с говяжьим вперемешку, лук, зелень, перец, соль, яйцо...

Жарится, запах по всему дому — сил нет!..

Заходим, погулять как если б вышли, с пылу надеясь урвать, с жару:

— Мамочка, мамулечка — а — а! — читается ясно на постных лицах наших!

Но шеф — повару не до «обзора прессы», скалкой «кыш — кыш» прогоняет!

Ну, наконец-то! Стопочка готовая чуду, нарезанная да смазанная топлёным маслом, сложилась внушительная. Красота, благоухание!

Лакомство нежнейшее, пряно-острое, пальчики оближешь!

Дети вошли во вкус, но едят степенно: у мамы не забалуешь...

Вдруг раздался шум во дворе.

Хозяюшка подошла к окну, выглянула, на поднос затем взор метнула. В нём остался один большой круг на четверых. Велела старшему брата двоюродного в своей комнате встретить, занять чем, «Тетрис» показать, еду же убрала проворно.

Тот вышел из-за стола с неохотой, но ослушаться не посмел.

Однако обернулся тут же:

— Папа, тебя.

Посмотрел вопросительно на жёнушку, она кивнула головой, мол, дуй-ка лучше в зал.

Я и подул, племянник поднялся с дивана, подставляя лицо ветерку лёгкому.

Опустил руки ему на плечи, усадил, устроился рядом.

Внешность его не назовёшь отталкивающей, но располагала к себе мало. Очень плохо видел, щурился, был от того всегда не в меру серьёзен. Взгляд казался колючим, как если б не ждал ни от кого милости никогда, а что у него на уме в ответ, кто ж знает?

Поэтому супружница ежонка, у которого и волосы короткие рыжеватые иголками торчали, недолюбливала, хотя особо на глаза ей не попадался, не приходил почти.

— Мы поужинали, давай яичницу хотя б...

Покачал головой, прижав руку к сердцу, спасибо, мол, поел уже.

Аромат упоительный никуда не делся, от меня сытостью несло тоже.

Кадык его предательски дёрнулся. Он сглотнул слюну, но совладал с собой.

Я отвёл глаза, молчание становилось невыносимым, выручил, заговорил:

— Дядя, Вы разве не помните?

— Чего?

— Сегодня годовщина...

Пять лет прошло, как брат мой преставился, притупились чувства…

— Да, да, конечно же...

«И что?» — витало в воздухе недосказанное, племянник услышал, отозвался:

— Мама видела во сне его. Помнит смутно, но кажется ей, что просил «Ясин»* за собой прочитать здесь, в доме родительском, где вырос.

— Но как мне сейчас людей найти?!

— Вот же я…

— Ты по — арабски читаешь?

— Да…

— А Коран? Нет же с собой?

— Я наизусть знаю…

— Весь?!

— Нет, чуть больше половины, «Ясин» тоже, остальное учу.

Я встал, прикрыл дверь, мы уселись на ковёр, скрестив ноги.

Он вознес прежде хвалу Всевышнему, затем, затем из уст полились вдруг и сразу звуки вдохновенные красоты неземной.

Не читал, творил, и как, как! Бог ты мой, как творил молитву замухрышка! Прости меня, Господи, он и в самом деле был невзрачен, но голос, голос!

Проникновенно, нараспев, извлекая с любовью Слово сокровенное из самых потаённых глубин души, изъяснялся он со Всевышним в уверенности незамутнённой и полной, что Тот изо всех стенаний и просьб, возносимых к Небу со всех земель обитаемых, внимает именно ему, когда плачет за отца...

Услышав подобное бесподобное, разрыдался бы ребенок в утробе матери, ожило б и сердце каменное. Я чувствовал, знал, что слёз племянник полон, струились они вовнутрь, веки ж он смежил, но было видно, что влажны очи.

Мука, какая мука! С каждым последующим движением языка и губ несчастного нарастало волнение моё, стало отчаянием. Сущность моя раздваивалась: пленённый вмиг речи волшебством, я вознёсся одним начальным словом в мир горний, куда не ступит никогда тело, краям тем чуждое, духом узрел оттуда подлость чрева отвисшего своего!

Минут двадцать прошло, ни разу не запнулся тот, но завершилась сура*.

Достал носовой платок, притворился, что пот вытирает, убрал в карман, воздел руки к Небу, завершил поминки мольбою, опять смежив взор:

— О, мой Аллах, благодаря Тебе мы живём, к Тебе мы возвращаемся! Всякое благо, которое я нашёл в этой жизни и надеюсь обрести в последующей, исходит от Тебя. Тебе воздаю хвалу и признательность, к Твоей взываю милости, прости же и смой грехи отца дорогого. Полюби его так же, как и я, приведи дела его в порядок, а меня не оставляй наедине с собой даже на мгновение ока. С именем Твоим я начинаю эту ночь, как и каждую другую, с именем Твоим просыпаюсь. Если Ты в сердце, никто не причинит вреда мне, если нет — на кого ж надеяться мне?! Ты — Всеслышащий, Всезнающий! Ты — Господь, я раб, и верность эту пронесу до приветственного Тебе вздоха. Прибегаю к Твоей защите от зла моих деяний, признаю грехи, стараюсь оставить их, обращаюсь к Тебе: «Прости слабого!». Прощаю и того ради Тебя, кто обидел меня, осознанно иль ненароком. Господь мой, во мне столько любви к Тебе, что для нелюбви к недругам не остаётся места. Прими же молитву эту так, как если б обратился с нею к Тебе отец, уготовь милостью Своею и щедростью кущи райские ему, «Аль — Фа — а — а — тиха»*, аминь!

Хотел привстать, но жестом остановил его.

Невыносимая потеря, нанесённая самому себе, убивала: пожалеть сироте голодному еды, стоя на том твёрже, чем стена, чем скала — вдобавок, и в день такой! — позорище несказанное!..

Как не сгорел от стыда, не знаю, но часть души моей умерла в сожалении позднем! Я был унижен жестокосердием своим же: гость сделался отравой мне, ещё не успев войти. Обиды, нанесённой безотцовщине, скрыта она или явна, не вернуть назад, пролей я хоть море слёз.

Мы — бедны, они — нищи, а я даже и не задумывался о том, каково им. На рынке встречал его, тачкиста* хлеб ел. Бойкость с языком острым выручают там, а он стеснительный, да и в школе, видимо, не без прозвища остался, не прижился, подался ходить, газеты продавать. Но и с этим не сложилось … вроде.

Мама техничкой в больнице работает, на то и живут…

Распелся заунывно чайник на печке.

— Давай стаканчик хотя б.

— Нет, нет, спасибо, пора мне.

— А мама, почему мама не пришла?

— У неё голова болит, я должен ей еды приготовить, пойду быстрее.

— Давай картошки насыплю, пожаришь.

— Спасибо, есть у нас, но, чтоб отцу и от вас чего досталось, это возьму.

На столике лежали плитка, три конфеты к чаю: две дорогущие, карамелька.

Выбрал простенькое.

Отнесёт, конечно же, маме. Как и то б, другое, как и шоколадку, которую хотел бы взять, да пересилить себя не смог.

Оделся, ушёл, пожелав прежде бараката* дому за благое к нему расположение.

Декабрь, темень, занепогодилось.

Маршрутки не ходят уже, крикнул:

— Подожди, такси вызову...

Обернулся, прижал опять руку к груди, затем нарисовал указательным и средним пальцами движение ног, плечами повёл, мол, что за беда, разминка предстоит, согреюсь.

Тоненькая куртка, брюки, которые я видел ещё летом, туфли стоптанные не зимние.

Если б отец его увидел нас, покачал бы головой. Слезно по нему, с тоской и укоризною — по мне…

Ещё раз собрался окликнуть племянника, да фигура долговязая мужичка пятнадцатилетнего исчезла в белых хлопьях — мухах снега, растаяла как видение сна...

Вынырнула, когда пришли с вестью злой, и обрушилось небо на плечи мои!

За что и почему, не знаю, в бегах оба, но сын мой с братцем троюродным, который только что вышел из тюрьмы, пошли и застрелили того, к кому я проявил небрежение десять лет тому назад, пожалев кусочек теста с мясом…

Примечания:

1. Хафиз — человек, который знают весь Коран наизусть.

2. ЧудУ — национальное блюдо народов Дагестана, подобие пирога из пресного теста с мясной, творожной, овощной начинкой...

3. "Люби сирот" — «Тому из вас, кто ласково погладит сироту по голове, Всевышний дарует награду по числу волос». (хадис)

4. «Толпою шумною» — из поэмы А. С. Пушкина «Цыганы», перифраза.

5. «Ясин» — тридцать шестая сура Корана. Её читают над умирающим и за умершим.

6. Сура — арабское слово для обозначения одной из 114 глав Корана.

7. "Аль — Фатиха" — ("Открывающая") — первая сура Корана.

8. Тачкист — развозчик грузов на базарах.

9. Баракат — Божественная благодать.