Ольга Коржова. Живет в Ростове-на-Дону.

И на этот раз она появилась в Ростове-на-Дону весной. Понимаю — простое совпадение, и все же есть здесь нечто мистическое, связанное с обрушивающейся пронзительной голубизной неба, звенящим на запредельной ноте воздухом… Все вместе это и есть Елена Камбурова.

Пожалуй, этому явлению не найти аналогов в отечественной музыкальной культуре. Поэтому песни в ее исполнении не услышишь на радио. Да и саму исполнительницу не увидишь на экране ТВ в развлекательных шоу-программах. Но когда речь идет о настоящей поэзии, настоящем искусстве… Или требуется особая смысловая звукопись… Вплоть до весьма не простого самого первого фильма памяти Владимира Высоцкого, в котором удивительный по богатству и градации красок женский голос является подтекстом и со-героем происходящего на экране …

Наверное, мне было лет десять, когда я впервые услышала тихое «Во дворе, где каждый вечер все играла радиола…» Совершенно удивительное исполнение, не похожее ни на что, звучавшее в то время. В противовес бравурным гимнам советскому человеку — строителю коммунизма — вдруг появилась хрупкая история жизни какого-то обычного дворового парня Леньки Королева.

Потом — «Капли Датского короля», которые «крепче, чем вино, слаще карамели и сильнее клеветы, страха и холеры…». То ли некий эликсир, делающий человека честнее, добрее, порядочнее… То ли недосягаемая, но неизменно манящая за собой, Синяя птица…

В этом и есть суть общения Камбуровой со зрителем. Это скорее музыкально-поэтические откровения или философские раздумья. Ибо все, к чему прикасается этот голос, вдруг становится наполненным самыми серьезными размышлениями о сути человеческих отношений к предметам и явлениям, о сути самого Человека, как Явления. И так было всегда, с самого начала ее сценической жизни. Потому и не приняли первую сольную программу в 1968 году. «Это песни ни о чем!» — вынесла резюме компетентная комиссия из Министерства Культуры. И действительно — о чем могут говорить Булат Окуджава или Юлий Ким, известный в то время как Юлий Михайлов!?

— Иногда кажется, что это мы находим песни. Но чем больше времени проходит, тем больше понимаешь: это меня нашли песни Новеллы Матвеевой и Булата Окуджавы. И потом они начали формировать репертуар. Правда, в нем были три песни, названные «комсомольскими», хотя, по-моему, в них ничего такого и нет. Если бы люди, занимающиеся цензурой, хорошенько прочитали стихи «Гренады» Михаила Светлова, они бы непременно нашли там криминал. Потому что как это так— парень куда-то уезжает сражаться за весь этот мир! Да и вообще там жуткая история: «отряд не заметил потери бойца и «Яблочко»-песню допел до конца», и только природа пустила «на бархат заката слезинку дождя». А «Маленький трубач»!?! Просто все песни были такие. И, кстати, недаром именно они в моей сольной программе вызвали такой шквал отрицательных эмоций у комиссии! А я-то думала, они хоть как-то защитят все остальное! Но то, как я их прочитала, совершенно не устроило комиссию.

И все же Елена Камбурова не изменила себе, не ушла от найденной интонации. Через какое-то время она вновь появилась, с опаской и надеждой вглядываясь в лицо каждого города: примут ли, найдутся ли единомышленники?

Зеркала, зеркала, прокуроры мои и спасители,
вы сквозь правду стекла
все, что нужно увидеть — увидели…
            (Геннадий Бортников)
 

Каждая встреча с Еленой Камбуровой — колоссальная работа слушателя: интеллектуальная, эмоциональная, духовная. У нее нет «проходных» композиций, не созвучных ее мироощущению, ее душе. И прочтение их всегда неожиданно и неординарно. Даже известная российская застольная «Шумел камыш» обрела свое подлинное лицо — лирико-драматическое! Но, пожалуй, самым важным составляющим концертов является потребность исполнительницы максимально возвращать каждой песне ее «первоначальный вид» —то есть, делать копию, но по эмоциональному состоянию точно такую же, как оригинал. Это требует неимоверных усилий, но оно того стоит!«Значит — это кому-нибудь нужно?», — спрашивал В.Маяковский в 1914 году. «…Это необходимо», — отвечают Владимир Дашкевич и Елена Камбурова в 1981-м.

Каждая песня — целый спектакль, вмещающий одно мгновение жизни, выхваченное водоворотом воспоминаний, которые вдруг нахлынут, взбудоражат и вновь улягутся где-то в недрах души. Будто ничего и не было.

И только выхваченный в полумраке силуэт с акцентом на лице и руках, пронзительный взгляд «насквозь» и голос — необычайно тонко переплетающийся со звуковой вязью мельчайших настроений гитары и фортепиано...

Только вздох сожаления да влажный взгляд…

Только мощнейший энергетический заряд, помогающий открыть Себя в Себе!

— Я существую по тому принципу, по которому существует любой актер. В тот момент, когда он играет Гамлета или Офелию, он должен забыть, что это написал Шекспир. Его кожа должна ощущать вибрации, каковые возможны для Гамлета и Офелии. Ведь уже не важно, в какой стране и в какое время это было написано. И я раз и навсегда для себя решила: если чувствуешь органику и соединение с тем или иным произведением — со стихами, мыслью, — то становишься бесстрашной в меру того, как вообще любовь бесстрашна. Когда ты любишь, ты уже не боишься последствий и идешь вперед во имя этой любви. Так случилось и с этими песнями. Очень часто я иной раз понимала, что иду на явный провал. Но мне всегда интересно брать произведение, которое кажется на первый взгляд вроде бы и не моим. И, тем не менее, так уж получилось, что все, что я брала с явным риском, в результате «встало» в мой репертуар. Не сразу, с большими репетиционными трудностями. Но так было с «Домом» Владимира Высоцкого. Мне говорили: «Зачем?». Но я нашла там для себя собственную историю и в ней существую. Даже Summertime. Мне советовали: «не надо, это уже тысячу раз было!» И все же есть что-то такое, когда забываешь, что до тебя это миллион раз пели. Потому что каждый вздох на сцене — он индивидуален. И если есть хоть что-то, что ты можешь еще свое привнести, это и надо делать бесстрашно.

Бесстрашно, но трепетной рукой и обнаженным сердцем. Ибо кто знает, как «слово наше отзовется»… Стихи очень хрупки. И понимать их можно по-разному. Даже диаметрально противоположно, вплоть до совершенно неожиданной подачи мысли. И все же не следует доводить их интерпретацию до абсурда.

— Да. Особое значение имеет градус. Например, стихи Арсения Тарковского очень «тонкие». Но когда я впервые услышала «Только этого мало» Матецкого в исполнении Ротару, —мне действительно стало не просто грустно, а больно и обидно! Очень много стихов Юрия Левитанского превратились в труху, ни во что. Именно сегодня, когда поэзия просто из последних сил пытается сказать «Я есть!»особенно бережно нужно к этому относиться, что бы там ни происходило. Не стоит уподобляться, мимикрировать под это время! Нельзя называть поэзией простое рифмование, какую-то «заумь» или новомодные веяния. Столько веков человечество вынянчивало эту сущность, это чудо такое — высокое поэтическое слово, — что бы ХХI век все опростил!? Вот говорят «рок-поэзия»! Нет! Есть поэзия и НЕ поэзия! Это как архитектура: великолепные дворцы и вдруг…просто ровные стены. А вы заметили, что сейчас в архитектуре вновь поворот к красоте?

Мы ненадолго замолкаем, каждый о своем.

С Еленой Антоновной разговаривать необычайно легко и тепло. Она очень открыта и искренна, но глаза… Не случайно ее называют самой неулыбчивой певицей.

— Но сегодня я улыбалась (смеемся).

Да. И все же это скорее горестная усмешка Пьеро — как некий своеобразный мостик-повод для спектакля «по Вертинскому»… Не думали?

— Думала. Но так уж получилось, что из огромного количества песен Вертинского я не могу набрать на спектакль. Если у Жака Бреля или Булата Окуджавы буквальной каждая песня — «моя», то здесь… Даже более того! У нас очень добрые взаимоотношения с Анастасией Вертинской. Она просит сделать диск, а я не могу даже на него набрать. Потому что это не моя органика. Может быть, я еще не вчиталась как следует…

На концерте Вы взяли чрезвычайно медленный темп, а потом бросили зал в запредельность: «Смешно» В.Высоцкого, «Аве Мария»Ш.Азнавура / Ж.Гарваренца. Физически слушателю это безумно тяжело. И даже маленький и вроде бы веселый кусочек Юлия Кима не принес душе отдых. Да и вообще после каждого Вашего концерта в душе остается смешанное ощущение «радости со слезами на глазах». Что Вам дает силы, чтобы такую мощнейшую энергетику взять и «запульнуть» в зал так, что бы все замерли?! У меня после некоторых песен даже на аплодисменты руки не поднимались: казалось, разрушу что-то только что созданное и очень хрупкое.

— «Не стыдитесь слез, молодые поэты». Слезы очищения. А не это ли задача всей поэзии? Мне и самой иногда бывает трудно сдерживать слезы на сцене. Потому что на публике происходит нечто фантастическое: появляется какая-то сверхвибрация, подпитываемая энергией зала!

Вы очень редко пользуетесь силой голоса, хотя иногда, — например, в «Клоуне», — просто «вырывается на свободу» Эдит Пиаф. Мне вообще видится Ваше сходство с французской певицей и по мятежности духа, и по желанию идти «вопреки», и в потребности оставаться именно такой «не приглаженной»…

— В принципе, вся французская песня — гимн индивидуальности. Та песня, а не сегодняшняя, к величайшему моему сожалению. Конечно, там есть стремящиеся удержать, желающие развивать ТО искусство. Для этого во Франции даже созданы маленькие общества. Но все равно американская культура умудрилась поработить и это. Ну что ж, значит, так человечеству суждено: сначала показать, на что способна песня, что бы потом надолго об этом забыть.

А в принципе, для Вас сила голоса — это…

— Только средство, инструмент, краска. Можно ярким мазком, а можно — мягко: смотря какие песни. Моя задача не совпадает с целью массы современных исполнителей. Там главное — показать себя«непременно и во что бы то ни стало». Взять обязательно что-то такое, чтобы «гвоздить», иначе «не купят». Я никогда не подбирала репертуар с такой позиции. Мне близки песни, которые требуют деликатных красок: филигранной работы звукорежиссера и звука вообще. Когда подобного нет, — даже буквально «на йоту»! — получается какая-то другая композиция. Все это уже очень сложно, поэтому такие песни мне особенно ценны и дороги.

Как-то на одном из концертов Елена Камбурова сказала: «Для меня каждый выход на сцену — как балансирование на проволоке, которое может оказаться и смертельным». Это ощущение до сих пор остается определяющим. Все песни для нее — очень дорогие любимые люди. Трудно выделить что-то более близкое или более значимое. Сложно сказать, сколько песен «встало в репертуар». Их много. Но все же ни одна не уходит, вновь появляясь то в одной программе, то в другой.

Вот бы собрать некую антологию или цикл!

—В какой-то степени у меня уже было такое — «Я возвращаюсь к вам, мои друзья».Думаю, надо периодически подытоживать. Потому что невозможно абсолютно все удержать в репертуаре. И «Музыкант», и «Шарманщик» — это мое родное. А«После дождичка небеса просторные» Булата Окуджавы? Я еще год назад не представляла, как можно без этой песни выйти. Или «Не покидай меня, весна»… Это как светская молитва, без которой я не существую…

* * *

Как-то по весне пришлось мне поехать в Москву по делам. Остановилась у тетушки близ Измайловского парка с твердым намерением непременно попасть в театр Камбуровой. Но билетов не оказалось. Я набралась смелости и позвонила Елене Антоновне.

— Здравствуйте, если вспомните, это Ольга из Ростова-на-Дону. Я в Москве на несколько дней, очень хотела бы попасть в Ваш театр, но билетов нет.

— Конечно, я Вас помню, здравствуйте! Попробую что-нибудь придумать и перезвоню.

Тетушка выразительно посмотрела на меня и предупредила, что таким образом обычно отваживают непрошенных просителей. Я удалилась мыть посуду, чтобы скоротать ожидание. А что толку накручивать себя и додумывать!?

И вдруг звонок.

— Я нашла пригласительный, он будет лежать в кассе. Только непременно сообщите, если у вас по тем или иным причинам не получится пойти на спектакль. Потому что я забрала билет у друзей, объяснив исключительность ситуации.

Тетушка была в шоке — с подобным за свою долгую почти 90-летнюю жизнь она никогда не сталкивалась!

Посещение театра Елены Камбуровой — это отдельная история. Скажу лишь, что смотрела «P.S. Грезы» — концерт-фантазию по песням Ф.Шуберта и Р.Шумана (реж. И.Поповски).По окончании спектакля я еле выползла в фойе и рухнула на скамейку как парализованная. Вероятно, у меня было такое странное выражение лица, что пианист Олег Синкин (он же и музыкальный руководитель театра) испуганно присел рядом.

— Что с вами, Ольга?

— Не могу двинуться, ноги не идут…

— Ничего, деточка, давай отдохнем, — сказал он, присаживаясь рядом и поглаживая меня по голове. —Это хорошо. Это очень хорошо. Давай спокойненько посидим. Мы ведь никуда не торопимся!?!

…Не помню, но кажется я потом даже плакала на его плече… Или это было уже в метро…