Надежда
Игорь Владимирович Родневич. Родился 12.11.1970 в г. Новосибирске. Окончил Литературный институт им. Горького. Живет в Ленинградской области.
Надежда
Синева надо мной купола притянула.
Только это обман, и на месте стоят купола.
Из небесных витрин сквозь поток колокольного гула
Благодать показалась на миг, — и тот час уплыла.
- Обокрали, — кричим, — неофиты проклятые, право,
Время сбора камней никогда не наступит для нас.
Нам бы сразу за горло, на счастье устроить облаву
И потом, соревнуясь, свинчатку влепить между глаз.
И брести нам весь век в грушевидной тени как в одежде.
Вправо-влево — расстрел. Разом синь растворит купола.
Та одежда — надежда, надежда…Кусочек крыла…
Лишь кусочек крыла Благодати увидеть надежда.
Cыну
Ожидание праздника. Запах негромкий сосны.
Мандарины по комнатам — символом Нового года.
И чего-то так хочется, Господи! Кутаюсь в сны.
Непонятно, чего не хватает. Не вычислить кода.
Новый Год — он из двух половин: первой, маленькой, и
Необъятного нечто, чьи поиски ночью приводят…
Ни к чему не приводят. К тоске лишь да боли в груди,
И снежинки вокруг фонаря не спеша хороводят.
Ни черта не понятно! — Тепло, ну а руки дрожат.
Разреветься охота. И маме уткнуться в колени.
И погладить тихонечко ласковых двух медвежат,
Что когда-то читали мне сказку о старом полене, -
Нынче сыну читают. И вечно завидовать мне
Своей лапушке маленькой с верой прекрасной, что горе –
Это изморозь-слёзки на стареньком дедушке-пне,
Это — мячик под стол. Или свет не горит в коридоре.
Что в наследство мы — им? Полный ящик забот и потерь?
И потери всё явственней, явственней к году от года.
И сегодня лишь этот доверчивый маленький Лель,
Улыбаясь иль плача, спасает меня от ухода.
Всё на круги своя. Снова запах негромкий сосны.
Но движения меньше в глаголах и меньше в куртинах.
И сегодня мне сына укутывать в мягкие сны.
Вот он, спит, крохотуля моя, и щека в мандаринах
И. Туманову
Гимнасточка на шарике земном
Качается. Шар кружится под нею!
Он не желает видеть Лорелею
В той девочке, не думает о том,
Что ветреным кружением своим
В душе её он раздувает пламя!
Что Цельсий крепнет, медленно и плавно
сжимая горло мускулом стальным.
Наверное, я брежу наяву:
Что может с ней, прекрасною, случиться?
Она ж в июль, как бабочка, стучится,
Мечтая окунуться в синеву
Небесную! Купаться в облаках!
Из звезд собрать божественные чётки!
Но замыслы волшебные нечётки,
И журавля пока что нет в руках.
Гимнастка всей крапивою Земли
Исхлёстана, Земле ж — и горя мало.
Ей надобна недюжинная слава,
И что с того, что где-то на Нерли
Гимнастка полюбила акробата,
Душа теперь любовию крылата,
И сердце бьётся, как в стихе верлибр.
Отныне жизнь под лезвием судьбы.
Как не поранить худенькую шею?
Гимнастка умоляет ворожею
Приворожить любимому гульбы
По лезвию! Продлить её на миг!
Адреналином переполнить вены!
Чтоб не тянул к себе ковёр арены
И не прорезал воздух женский крик.
Уйти бы им от бешеной орды
Да окунуться в старенькую Вязьму.
Ведь даже клёны в Вязьме пишут вязью,
И не видать там пошлой кутерьмы.
Так пусть умрёт навеки яд измен!
К любови путь тяжёлый и не близкий,
Но, как писал мой друг новосибирский,
Благословен тот путь, благословен.
* * *
Волна пришла, но отдохнуть забыла.
И побежала белая кобыла
Куда-то вдаль, и уж потерян след.
А нас толкает детская отвага
На поиски чарующего блага
И солью укрывает мягкий плед.
Навстречу солнце. Здравствуй, солнце, я –
Твой младший брат, ведь вся моя семья
На берегу, а я плыву с тобою.
Рассудок впал в болезненный недуг.
Водоворот бесформенен, а круг –
В сиянье диадем над головою.
Как медленны, как вязки облака.
И струйками парного молока
Ослепнуть просит мягкое свеченье.
Проплыло мимо старое бревно,
(Уж странствует, наверное, давно),
У каждого свое предназначенье.
Рельеф воды — снотворное уму.
Глаза закрыв, вмещаешь пустоту
И лакомишься далью неизвестной.
Исход один. Конца не увидать.
Ах, Господи, какая благодать!
А дно влечёт. И награждает бездной.
* * *
Вам дождь неспешно руки целовал
И гладил Ваши волосы слезами.
Вы ж убегали в прошлое, следами
Невольно путь украсив, ликовал
Тот дуралей в беспамятстве. Тревожно
Его прикосновенье к ласке дня, —
Сгорит он, неразумный, без огня,
В огне многоголосицы безбожной.
Разбился, в степень возведя азарт,
не осознав конечности паденья.
Мелькнула лишь надломленность оленья,
И тихо плакал сгорбившийся март.
* * *
От января до января ни строчки.
Ни камушка с души, ни струйки звука
Не пролито, а мысли — на кусочки.
Разлука.
Опять метель как опыт снегопада,
В почёт возведены её одежды.
И в лихорадке тайною усладой –
Надежда.
Чтоб время расплескалось на бумаге,
Не надо ни абсента, ни Овера.
В душе моей поддерживает лаги
глупышка Вера.
Уже ль сойдутся мысль и озаренье,
И сей пейзаж наполнится воочью
Любовию? Но пауза. Терпенье.
Знак многоточья.
* * *
Россия васильковостью чиста.
Я с ней водой колодезною болен.
И светлый лик воздушных колоколен,
Как чистота бумажного листа.
А под порошей стелется верста.
Кровавый блеск и сумрак ей дозволен.
Здесь кто-то православьем обездолен
И шествует, не ведая креста.
Не прислониться к кружеву ветвей,
И не гонять почтовых голубей,
Лишь ветер пить, во серебро одетый.
Мир обнимать чарующей тоской,
Покуда не засыпали землей,
И не ушел ты, женщиной отпетый.
Дому
Хорошо, что в вагоне не жарко и мало людей.
Я в плацкартном за столиком, сбоку, качаюсь-качаюсь.
Тихо ночь обняла, ну а я в своей памяти чалюсь
По событиям, датам, по лицам, по запахам дней.
Запах — тень естества, мы её примеряем навскидку,
Как сандалии кроха, которой не важен размер,
И стараемся влезть, и слезам открываем калитку
В город памяти наш, что милее далёких Ривьер.
И качу я не к дому, как странно, не к дому, а — от,
От того, что болит и дрожит у меня на ресницах,
От всего, что приснилось уже или может присниться
В этом стуке колёсном и дальше, на годы вперёд.
Уезжаю из дома, но разве сбежишь от войны,
От осколка в могиле, который под сердцем крутился
У того, что приходит ко мне в чёрно-белые сны,
У того, что со мной, годовалым, как мамка возился.
От чудес уезжаю. Они накануне пришли,
Расплескавшись по стеклам щедротами сказочной были.
От морозных ранеток, тех самых, что мятными были
И валились нам в рот, не успев долететь до земли.
Как из дома уехать, себя заставляя не выть
И не помнить, не помнить, не помнить, не помнить, не помнить! -
Как себя по весне вместе с той я просил хоронить,
Что была моим всем, моим сердцем и светом. А вот ведь! –
Уезжаю из дома. Но память не даст убежать
Из времен, где все живы, и где в выходные картошка
Сковородкой рулит, где дозволено лени немножко,
Где отец как-то раз приволок крохотулю-ежа,
А когда тот сбежал — было облако светлого горя,
И оно пролилось, — и капусту не надо солить….
А теперь вот мой сын к своей бабушке ездил на море,
Не давая родителю водки из Леты испить.
И качу я в плацкартном, уж ночь умываться росой
Приготовилась тихо, свои поднимая ресницы.
Ну а я всё сижу, чуть придавленный мыслью простой:
Что моим пацанам послезавтра в вагоне приснится?