Или «На нижней земле»

(Ностальгические картинки)

— Дедушка, а почему ты вечный? — спросил Сережа.

Дедушка напряженно мигнул полуприкрытыми глазами, широко раскрыл их, посмотрел на внука и в свою очередь спросил:

— Сережа, как это я вечный?

— Ну вот тетя Женя говорит, что ты вечный.

— Не знаю, Сережа. Давай у нее самой спросим, когда придет. А ты сам слышал?

— Ага. Тетя Поля говорит: «Опять он спичек здесь накидал», а тетя Женя сказала: «Вечный этот дед» и вот так рукой махнула.

— А! Вот оно что… Так это они правильно. Это они так хвалят, что я молодой еще, сносу мне нет.

— С носу?

— Ни сносу, ни угомону. Сижу вот тут, покуриваю себе, цигарки смолю, свистульки вырезаю, корзинки плету, спички за окно кидаю… Вот погоди, дай только костыли новые справить! Покажу я им тогда кадриль под «Ливенку».

— А я, когда вырасту, курить буду?

— Нет. Мотогонщикам курить не положено: мускулы завянут. От спички бензобак может рвануть. Как полыхнет!

Дедушка помолчал и снова спросил:

— Сережа, а сколько у тебя сегодня пальцев на руках?

— Десять.

— И вчера десять было, и сегодня опять десять?

— Ага.

— А у меня сегодня девять… Зря только замком их складывал.

— Не ври!

— Вот еще! Стану я врать…

Дедушка быстро сложил пальцы в замок и протянул руки к Сереже.

— На вон, сам посчитай.

Сережа стал считать вслух:

— Раз, два, три… девять… А как это?

— Ну я же вечный. У меня что ни день, то новость. Вчера десять пальцев было, сегодня девять, завтра, может, одиннадцать будет. Только вот не пойму: куда ж десятый-то подевался? В шкафу что ль поискать?

Дедушка развернул и раскрыл «замок» пошевелил спрятанным средним пальцем. Сережа вскрикнул:

— Вот он! — и засмеялся. Оказывается, средний палец прятался внутри замка. Дедушка сказал:

— Давай покажу, как пальцы прячутся. Вот поедешь в лагерь, познакомишься там с ребятами, загадаешь им про девять пальцев.

* * *

В лагерь Сережа поехал на следующий день. Мама еще с вечера собрала ему вещи в небольшой чемодан. Его старший брат Витя собирался сам, мама присматривала.

Утром дядя Жора на ГАЗ-69 отвез их к поезду «Каунас — Калининград», на котором они добрались до Южного вокзала. В Калининграде им предстояла пересадка на автобус.

Когда с высокого перрона Сережа, мама, Витя и другие пассажиры спускались в тоннель перехода в здание вокзала, Сережа был уверен, что они спускаются под землю. Под землей оказался большой зал, поделенный пилонами на несколько частей, и с высокими окнами на противоположной стене, собранными в стрельчатую арку.

Через огромные тяжеленные двери мама вывела ребят на улицу, и здесь Сережа очень удивился, что в подземной стране тоже есть небо с такими же облаками и таким же солнцем, как на верхней земле. Но Сережа был молчаливый мальчик и, несмотря на свое удивление, ничего не спросил у мамы. На нижней земле ему предстояло прожить четыре недели в Краснофлотске в пионерском лагере имени космонавта Загранина.

К побережью Балтики, где располагался лагерь, ехали автобусом. По обе стороны простирались поля, пастбища, рощи, хутора, — рожь, подсолнухи, кукуруза, зрелая зелень деревьев — виделись меж кулис, образуемых огромными липами, растущими вдоль дороги…

Салон то заливало широкой волной света, то мельканием тоненьких лучей-зайчиков, пронизывающих кроны лип, то прозрачной летней полутенью, все вокруг словно летало. И все, как на верхней земле. Ласточки мелькали за окном автобуса, на маленькой остановке в салон случайно залетела голубянка-икар, а ближе к побережью ребята увидели в небе белых чаек.

«А на верхней земле у нас только куры и голуби белые бывают», отметил про себя Сережа.

* * *

На смене Сережа часто отпрашивался у вожатых, чтобы побывать у брата в старшем отряде. Со старшими ребятами было интересно. Они уже многое умеют; у них мячи, бадминтон, боксерские перчатки, они не дудят в горн бессмысленно и беспощадно, не бьют в барабан как попало, а по-настоящему подают сигналы. Евгений Алексеевич — их вожатый — отлично играет на гитаре, поет на нескольких языках. Их отрядный воспитатель — Семен Николаевич — носит военную форму, хотя и без погон; он учит ребят играть в волейбол, в настольный теннис и шахматы, обещает им «Зарницу» и большой костер в конце смены. А вожатая Нина учит девочек рукодельям.

После шторма старших ребят повели на берег искать янтарь. На этот раз искателям не повезло; крупного янтаря не было совсем, а мелкого было очень мало. На пляже Витя набрал снопик чайкиных перьев, ракушек, гальки и тех осколков зеленых бутылок, которым неутомимые волны скруглили колотые края и заменили их глянцевый блеск и прозрачность на инейно-серебристую матовость.

Вечером ребята играли в волейбол, в настольные игры, читали вслух, переписывали и разучивали песни. Песни не только пионерские; большой популярностью отличался приморский фольклор — не столько «Бескозырка» и «Моряк вразвалочку», сколько романтические с уклоном в пиратские мотивы «В нашу гавань заходили корабли» и «В Кейптаунском порту».

* * *

— А что вы после отбоя делаете? — спросил Сережа брата.

— Подушками лупимся или морковкой. А так — страшилки рассказываем. Истории всякие.

— А мне расскажи!

— Х-ха, ща! Хочешь, чтобы у тебя разрыв сердца был?

— Как это?

— Как-как! Смертельно! Сразу с катушек.

— Ну они хоть про что?

— Разные бывают. Есть про черную перчатку, есть про синий ноготок, есть — вообще про гроб на колесиках.

— Ах…

— Чо, страшно?! Хха-га-га! Там ребята такое рассказывают… Ну кроме Германа, конечно. Он заврался — на ходу сочиняет. А вы, мелкие, после отбоя сразу спите?

— Не! Мы тоже подушками лупимся.

— Подушками это еще что… это не больно. А вот морковкой — другое дело.

— А вы ее что — из столовой тырите?

— Ты чо? На фига со столовой? Из полотенец скручиваем. Пошли, покажу!

Ребята вошли в палату. Там на табуретках, составленных неровным кружком, сидели человек семь старших мальчиков, а Герман рассказывал им историю про жизнь и удивительные приключения калининградских таксистов.

— И вот подходит к нему со стороны вокзала такая клевая девка — на каблуках, фигура — атас, юбка в обтяжку, кофточка — супер, алматистовые бусы, серьги, ресницы подведены, помада, все по классу. Говорит: в Прегельдамм отвезете?

— Девушка, — отвечает таксист, — за город уже не везу: поздно, там мне уже обратных не набрать. Если поедете, платить за туда и обратно придется, а Вам это невыгодно. Так что, или — идите домой, или — платить по двойному тарифу.

А она небрежно из ридикюля кожаный кошелек достает — щелк! — а там пачка червонцев. Она один ему подает и говорит:

— Как скажете. Это задаток.

— Садитесь, — говорит таксист.

Герман понизил голос и продолжал:

— Короче, поехали. Вот они едут-едут, водитель посмотрел в зеркало заднего вида, видит: а пассажирка-то сумочку расстегнула, достала гребенку, помаду, тушь, пудреницу, флакончик духов; сидит — прихорашивается, зараза.

А там — кто ездил, знает — там, на подъезде к Прегельдамму справа немецкая мельница — ветряк такой деревянный, там черти водятся, а слева кладбище. Если в темноте едешь мимо, то видно, как из-за сиреневых кустов могилы светятся. Это мертвецы фосфором сигналят. Живым говорят как бы, напоминают: «Кто про нас хоть на минуту забудет, тому ночью всю кровь высосем!»

Герман перешел на шепот. Сереже уже совсем не по себе, а дослушать-то хочется. Герман шепчет, а ребята, чтобы лучше слышать, все ближе на своих табуретках придвигаются.

— Таксист смотрит, а у нее-то глаза тоже фосфором засветились. И тут она говорит: «Остановите здесь ненадолго». Ну, он думает: «Мало ли что в дороге бывает»; тормознул, остановился. А она вышла направо, а сама машину обошла и идет налево — на кладбище. Тут он вообще офонарел. Что ей там ночью делать? — думает. Мужик хоть и взрослый, опытный, а чувствует — ничего с тревогой поделать не может. Сердце зашлось, аж выскакивает, кровь по вискам бьет. Сидит в темноте, слушает, как филин ухает, сам весь трясется, а ее все нет и нет.

Он тогда из машины вылез, а как раз Луна взошла, вот такая круглая.

Герман как будто обвел двумя руками эту Луну сверху вниз и слегка покачал ее.

— Светло стало. Идет он, на кладбище пробирается. Там земля сырая, мягкая, и видит он следы от острых каблуков-шпилек. Он по следам — шнык-шнык… Бли-и-и-ин… только сиреневый куст прошел, видит: свежая могила разрыта, гроб открыт, а там…

Герман еще понизил голос, хриплым шепотом рассказывает:

— А там эта девка сидит на мертвеце, грудь ему разрезала, сердце вынула и грызет его. Руки в крови, зубы хрустят, а покойнику в лицо Луна светит. Видит он лицо синее, губы черные открыты, и зубы коричневые клыками торчат. Вообще кранты!

У таксиста аж шестиклинка приподнялась: волосы дыбарем встали. Он с катушек — бы-бых — и в обморок.

Потом очнулся, а встать не может, ноги не держат. То ползком, то на карачках добрался до машины. Смотрит, а она уже там. Сидит спокойная такая, руки салфеткой обтирает, чуть улыбается, только лицо какое-то зеленовато-бледное и глаза чуть-чуть фосфором мерцают. Мужик еле дух перевел…

Слушатели придвинулись к рассказчику чуть ли не вплотную. А Герман очень тихим дрожащим шепотом от лица таксиста спрашивает:

— Девушка,… Вы что?... Мертвечину едите?...

А потом как бы от ее лица внезапно во всю свою молодую глотку как рявкнет:

— Да!!! Ем!!!

Ребята аж подскочили, а Сережа стрелой арбалетовой — фугасом осколочным — злой пулей осетина — вжзжз — вылетел из палаты.

Ребята переглянулись, встряхнулись и дружным хором заржали, Германа по плечам хлопают, и стали толкать его, подзатыльники раздают. Только Витя, слегка хохотнув, резко выдохнул и быстро вышел из палаты искать Сережу. Меньшой, впрочем, недалеко убежал, испуганному парню очень не хотелось далеко убегать от старшего брата. Витя хмыкнул и спросил:

— Серый, ты чо, в штаны наклал?

— Витя, я обратно хочу.

— Куда обратно?

— На верхнюю землю.

— Серый ты чо плетешь? Какую еще верхнюю?

— Ну чтоб не в могиле, а как у нас. Я мертвецов боюсь.

— Ну ты даешь! А чо их бояться-то? — спросил Витя не очень уверенно, — не сцапают они тебя, они ж мертвые. Да не бэ! Пойдем, я тебя в отряд отведу.

* * *

Закрытие смены прошло красиво, торжественно, трогательно и немного грустно.

Сергей был замкнут чуть более, чем обычно, взгляд его совсем расфокусировался.

В день открытых дверей он познакомился с местным мальчиком Игорем — своим ровесником. На прощание Игорь подарил ему янтарный самородок, а Сережа ему в ответ — раскрашенного гуашью пластилинового пограничника. Друзья обменялись адресами, и Витя отвел Сережу к маме. Втроем они пошли к автобусу.

Обратный путь был не так интересен, как путь из Калининграда в Краснофлотск. Вместо чаек в небе мотались стаи галок, зелень была темней и казалась усталой… Поля местами были скошены, злаки убраны, а на сенокосах лежали брикеты свежего сена.

Изменился и нижний город. Он словно бы слегка припылился и потерял былую свежесть, солнце его смотрело устало и как-то по-сухому слезно.

* * *

С большим облегчением Сережа вошел вместе с мамой и Витей в вестибюль Южного вокзала. Ему очень хотелось бегом бежать к выходу на перроны, к подъему на верхнюю землю. Он еле дождался у чемодана, когда мама купит билеты.

И вот все трое под навесом путей на платформе, вот и поезд «Калининград — Каунас». Еще несколько минут терпения, и вот — посадка. Гулкое до невнятности объявление об отправке, толчок, лязг,… поплыли. Поезд выходит из-под сумерек навесов, и Сергей видит долгожданное чистое небо верхней земли.

* * *

На сидениях напротив расположились две женщины. Они оживленно разговаривают, и их разговор удивляет и озадачивает Сергея. Он хорошо их слышит, но не может понять ни слова. Речь их напоминает ему детскую дразнилку.

            Лемке-клемке, мырлих-цирлих,
            Бау-вау, зырк-манирлих.
            Плямц-тынц, бре-ке-ке,
            Сдохла жаба на песке!
 

Сергей поворачивается к маме и в полголоса говорит:

— Взрослые, а дурачатся, как маленькие.

— Они не дурачатся, они на литовском языке разговаривают, — отвечает мама.

— А нам долго ехать? — спрашивает он маму.

— А разве ты забыл? Два часа.

— Скучно.

— Я знаю страшилку, ну в общем не такую уж страшную, — говорит Витя.

— Ну так и расскажи, — откликается мама, — хоть веселей ехать будет.

— Ладно, — говорит Витя, — слушайте, только, чур, не перебивать! — и начинает.

— У одной женщины пропала дочь. Она сразу заявила в милицию, сыщики тут же бросились искать, но не нашли. Женщина плакала, плакала и все повторяла: «Где же ты, мой синий ноготок?», потому что на мизинчике у дочки ноготок был особенный — синий.

И вот однажды эта женщина купила в «Кулинарии» пирожок с мясом, разломила его, а оттуда синий ноготок-то и вывалился. Она снова побежала в милицию и все рассказала. Сыщики быстро попрыгали в машину и помчались в «Кулинарию». Подъезжают к дверям, а они уже закрыты, только видят, что через служебный вход какая-то тетка в фиолетовом комбинезоне выбегает и садится в черную «Волгу». «Волга» резко с места рванула, сыщики — в свой газон и за ней. А она уже на проспект маршала Скликосовского вылетает; они за ней, а она — во двор. Они во двор въехали, видят: машина брошенная с открытой дверцей посреди двора, а фиолетовая тетка из кобуры здоровенный такой «Кольт» выхватывает, ба-бах, ба-бах по ним. Двоих завалила и в подъезд. А те, которые остались — за ней. А дверь-то железная. Они — к дворнику, он с ломом подбежал, вывернул дверь, все трое вбегают, а там как рванет — всех троих разнесло. Вход-то заминирован был.

Попутчицы, сидящие напротив, замолчали и посмотрели на Витю. А он горячо продолжал:

— А соседи-то из окон видят — такое у них во дворе творится, по телефону уже в милицию звонят. Там весь отдел подняли, милиция на всех машинах — во двор. Дым рассеялся, они в подъезд вошли, а там дверь в квартиру даже не заперта, а внутри — подпольная лаборатория по изготовлению мясных пирожков из человеческого мяса — все оборудование в образцовом состоянии. А в полу люк оборудован; видно, туда фиолетовая живодерка и сиганула.

Милиционеры в люк сунулись — десять человек, — так все там и попадали, там уже газ отравляющий. Ну они, кто наверху еще остался неотравленный, подкрепление вызвали. Прибывает уже целый взвод с полным комплектом противогазов. Спускаются через этот люк вниз по лестнице, и вдруг стены шахты как сомкнутся! Никто даже голос подать не успел, всех всмятку. Вызвали тогда военных и саперов со взрывчаткой. Они этот завал взорвали, расчистили, видят там пещеру — целый лабиринт, а куда он там ведет — неизвестно.

Осветили они эти ходы — мощным прожектором как вдарили, а там повороты то направо, то налево. Они туда с фонарями, а из-за поворотов какие-то злодеи в фиолетовых комбинезонах как начали выскакивать, из автоматов шмаляют, гранаты кидают.

А в городе уже тревога. Бросили клич по всем заводам и фабрикам, по окрестным колхозам и фермам: «Все на борьбу с фиолетовыми!» Мужики собрались — кто с ножом, кто с топором, кто с ломом, кто с дубиной, один ножовку притабанил. Женщины белые халаты достали, перевязочные материалы подносят, йод, зеленку, бинты, таблетки, нашатырный спирт; сидят — корпию щиплют. Грузовики с носилками прибывают.

Как навалились всей толпой — в момент фиолетовых смяли. Никто себя не щадил, половина наших полегло. Только прорвались, а пещера уже такая широкая, что навстречу уже вражеская техника — танки, самоходки, амфибии. Тут ужас, что началось. Пулеметы строчат, гаубицы бухают, танки все сминают, людей гусеницами в блины раскатывают. Все ополчение перебили.

А с поверхности уже чуть ли не весь Прибалтийский военный округ подтягивается. Моторы ревут, колонны прибывают, орудия на позиции выдвигаются, с вертолетов ВДВ десантируются, гранатометы расчехляют.

По громкоговорителю командующий — генерал-лейтенант Нещадов приказывает: «Фиолетовые, слушай меня! Мое слово — закон! Сдавайтесь, сволочи!»

— Не надо ругаться! — строго сказала мама.

Витя, будто слегка вздрогнув, ответил:

— Мамулечка, но это же не я, это Нещадов! Ты меня перебила, я теперь сбиться могу.

— Ну ладно, давай уже дальше.

Витя, вернувшись в роль командующего, продолжил.

— Вы окружены. Сопротивление бесполезно. Кто не сложит оружие, будет спокойно убит. Я каждому по два раза повторять не собираюсь! Понятно?!

Грозит, а того не знает, что фиолетовые в этих подземельях атомную бомбу уже свинтили. И только округ к атаке изготовился, как та-акой взрыв шарахнул — ни своих, ни чужих не пощадил. Огонь, пламя, гриб в небо, волна, радиация. На поверхности — весь проспект маршала Скликосовского — в пыль.

И только тут подъезжает старлей Быстров на своем БТР. У него, километров пятнадцать не доезжая, мотор забарахлил, так он только к шапошному разбору и прибыл. Так он один в химзащите в воронку и спрыгнул, а тут и вход в бункер. Вошел он и видит: сидит та фиолетовая ведьма на табуретке, кости грызет, пустые глазницы на него пялит, губищи шамкают, жуть…

Он только ТТ выхватил, только крикнул: «Halt! Haende hoch!» Это по-русски «Встать! Руки вверх!», как она вскакивает и резко его табуреткой по башке — хрясь! Табуретка — в щепки, Быстров — в нокдаут.

Но сознание не потерял: на голове-то каска, а ведьма на него — прыг! и давай душить. А он, не будь дурак, извернулся, ноги к груди подтянул, резко выпрямил — швырьк! Резко так отшвырнул ее ногами, а она на спину упала и, как раз, на то место, где седелка от сломанной табуретки валялась. А у седелки три ножки вообще выбиты, а четвертая с косослоем была, она наискось отломлена и, как пика, из доски торчит. Вот на нее-то ведьма спиной и упала. Задымилась она, зарычала, завыла, начала кровью истекать, и такая вонь пошла — старлей даже через противогаз почуял. ТТ в кобуру спрятал и пошел наверх выбираться. Оглянулся презрительно в последний раз через левое плечо, а на месте ведьмы только лужа оранжевой крови и дымок поднимается…

А вдоль дороги — мертвые с косами стоят… и тишина…

Быстров плюнул, пот со лба вытер и дальше пошел…

Несколько секунд все молчали, потом Сережа спросил:

— А дальше?

— Что дальше? — откликнулся Витя.

— Ну, девочку спасли? С синим ноготком.

Витя замер в недоумении, будто не понимая вопроса.

— В другой страшилке спасут, — ответила за него мама, и, обращаясь к Вите, добавила:

— Да уж... А еще говорил, что Герман заврался…

— Так это же он и рассказывал! — простодушно ответил Витя.

— Витя, с твоей памятью стихи с одного чтения наизусть учить можно… Ладно уж, помолчим немного.

Литовки переглянулись и снова принялись за свои «дразнилки».

* * *

Поезд прошел без остановки маленькую станцию. Сережа засмотрелся на кудрявую железнодорожницу в форменной одежде с флажком в руке и представил на ее месте соседскую девочку Варю, которая иногда с ним играет и показывает «секреты». Так называются маленькие декоративные сочинения, составленные в земляной ямке — выложены из бусинок, пуговиц, мелких цветных стеклышек, кирпичной крошки, цветов, репейных колючек. А чтобы окончательно засекретить эту красоту, Варя накрывает ее пластинкой стекла и присыпает землей.

Мысленно Сергей был уже дома. Он вспоминал и секретную Варю, и теток с их всегдашними хлопотами по хозяйству, и дядю Жору с трофейным фотоаппаратом, и вечного деда с его костылями... Когда же он покажет кадриль под ливенкой?

Сергею даже почудилось, что он это уже однажды видел. Высокая цветущая вишня, вечный дед, стоящий рядом с деревом, указывает костылем на верхние ветки. Тетки, задрав головы, вытирают руки фартуками и смотрят. Там, на верхней ветке сидит и плавно покачивается большая белая чайка Ливенка.