Не знаю, все ли в этой истории правда до последнего слова, или она дошла до меня уже обросшая шлейфом душещипательных подробностей. По мне так лучше считать ее красивой историей, потому что если это правда — впору разувериться в людях.

— Сколько лет — сколько зим! — в узком рыночном проходе кто-то дернул меня за локоть.

Обернулся — коллега бывший стоит и улыбается в усы. Разговорились: как семья, как дети, внуки. Давненько мы с ним не беседовали. Товарищ мой всегда охоч был поболтать, да и я, если честно, из этого же теста.

— Как жена? — задал я совершенно не дежурный вопрос, зная, что он в ней души не чает.

— Все так же санитаркой. Ты же помнишь, она у меня такая, — он сжал мою руку, и глаза его наполнились невесть откуда набежавшими слезами.

— Стареешь, друг! Чего раскис?! — пытаюсь сменить тему.

— Коль, моя вчера рассказала, до сих пор перед глазами, как будто сам все видел. Понимаю, что надо с кем-то поделиться…

В тот день в стардоме царило оживление — приехал новый жилец. Дети и внучка обступили его и что-то шептали на ухо. Пожилой мужчина кивал и все пытался приобнять то дочь, то зятя.

Растормошил он тамошних постояльцев, позитивный старик оказался. Глаз горел у него, оптимизма через край. Бывало, подойдет к загрустившей старушке, приободрит добрым словом, та и расцветает. Все любил повторять: «Жаль, я к вам ненадолго, из всех бы хандру повыгонял! Дочка сказала, всего на несколько месяцев, как дела домашние устроятся, сразу меня заберет».

«Человек-улыбка» — окрестили его постояльцы, да и работникам он был по душе. Жена говорила, на любую тему разговор мог поддержать, и умный, и обаятельный. По нескольку раз на неделе обращался к моей санитарочке с одной и той же просьбой: «Возьми мне шоколадки три «Аленка» в ближайшем магазинчике» и отсчитывал нужную сумму. Одной плиточкой всякий раз он угощал санитарку, а две остальные забирал себе. Моя еще все шутила: «Вот сладкоежка!»

Звонили ему родные часто, он с гордостью сообщал новости от дочери новым знакомым и, как видно, считал дни до воссоединения с семьей. Глядя на него, многие решались на шаг, который откладывали годами, и прощали своих непутевых детей, оставивших их в казенном доме доживать свой век.

Месяц летел за месяцем. Кто-то из жильцов в очередной раз поинтересовался новостями у старика, ожидая услышать преинтереснейший рассказ. Мужчина, явно слышавший вопрос, почему-то не ответил и молча прошел в свою комнату. К ужину он не вышел.

Утром за завтраком все увидели, что место его вновь свободно. Пришли: взгляд отрешенный, ничего не говорит, лежит, уставившись в потолок. Любые приглашения к разговору игнорирует. Захворал что ли?!

По большому секрету сказал как-то моей жене, что несколько дней не слышал голос внучки, на звонки родные почему-то не отвечают и сами на связь не выходят. Моя его утешать: «Позвонят! Обязательно позвонят!»

Старику становилось все хуже. Захандрил, редко выходил из комнаты и к себе особо никого не пускал, если только медработников. Таял на глазах. Однажды утром пришли его проведывать, а он не дышит. Начали звонить по всем телефонам. Дочь молчит, зять — тоже. Что ж это такое, уж не приключилось ли с ними чего? Нашли в справочнике номер администрации их городка и обратились туда с необычной просьбой: разыщите, сообщите… А на другом конце провода удивленный голос говорит: «Так уехали они. Эмигрировали».

…Старика похоронили. Плач стоял такой, как будто каждый, кто лил по нему слезы, оплакивал кого-то близкого и родного.

После прощания надо было убрать в комнате. Первым делом жена решила отключить холодильник, чтобы вымыть его. Открыла, а оттуда дождем посыпались шоколадки.

Поминали его «Аленкой», той самой, которую заботливый дед хранил для любимой внучки…