Инна была как на иголках — пора выезжать, а Гоши нет. Не выпил бы… За «шабашку» деньги получает сегодня. А когда у Гоши появляются деньги, в него вселяется слегка тронутый джинн. «Не явится — оставлю на столе билет и уеду, — злилась Инна. — Захочет — приедет. Не лишать же детей отдыха из-за его выкобрыков».

Когда уже собралась выходить, влетел взъерошенный Гоша. Его рыжие волосы были взлохмачены, а глаза широко открыты. «Джинн уже вселился, — поняла Инна. — Путевки сгорят, не покидая квартиры».

«Я не еду!» — вскинул подбородок Гоша, и азарт сверкнул в его глазах. «Куражится», — поняла Инна. Спорить не было смысла, а уговаривать — времени. Судя по виду Гоши (из карманов джинсов и рубашки выглядывают пачки денег), джинн отрывался по полной: «Смотрите! Гоша миллионер!»

Главное — сесть в поезд, иначе пропадут путевки, выделенные ей на работе за половину стоимости, и отдых на море — тю-тю… Другой возможности отдохнуть и вывезти детей к морю не будет еще пару лет. Было два варианта: быть терпеливой, или взять с собой соседку Зою Филипповну — она легка на подъем и поможет за детьми присмотреть.

«Я не поеду», — Гоша демонстративно развалился на диване. Джинн, который сидел в Гоше, задирался, ждал скандала, просьб, унижений.

«Ей ведь жалко путевок и детей!» — наслаждался властью джинн. Инне стало противно и, мысленно послав Гошу с джинном подальше, она позвала соседку. Та сразу согласилась: «Гоша, если ты не поедешь, я за пятнадцать минут соберусь. Зачем путевке пропадать?»

«Я еду, — огрызнулся Гоша. — Вызывай такси!» Сказать, что до вокзала на троллейбусе десять минут езды — стопроцентный скандал. Зоя Филипповна повздыхала и помогла снести сумки к машине, при этом шепнула Инне: «Потерпи, в поезде проспится».

«Сумки в багажник, детей и бабу на заднее сиденье!» — скомандовал Гоша, устраиваясь на переднее место.

Он окинул взглядом двор, выискивая зрителей, но кроме Зои Филипповны никого не было. «Вот сто тысяч, и я буду курить в машине», — сказал он таксисту. Но тот отодвинул деньги: «Нельзя, в машине дети». Инна видела, как брезгливо скривились у таксиста губы: насмотрелся он всякого на своей работе.

Дети прижались к матери, боясь, что папа начнет скандалить, и они никуда не уедут. «Еще дам! — гордо заявил Гоша и достал пачку денег из кармана. — Сколько?» Таксист в знак отрицания покачал головой. «Тебе что, деньги не нужны?!» — Гоша начал нарываться…

Неизвестно, чем бы закончился инцидент, будь дорога более длинной, но они уже подъехали к вокзалу. Таксист выставил на тротуар сумки и не взял у Гоши чаевых, чем весьма его раздосадовал. Гоша дал пинка отъезжающей машине, нога скользнула по колесу, отчего Гоша чуть не упал и зло выругался.

«Бери сумки, я тебе не носильщик, — рыкнул он на Инну. — А вообще я передумал. Я не еду». И Гоша растаял в привокзальной толпе. Инна немного растерялась, но навьючила на себя поклажу, приказала детям держаться за сумки и маленьким табором двинулась к табло. Их поезд уже стоял на пути.

Гоша не знал номера вагона, так как билеты покупала Инна. Как он будет их искать? «Лучше пусть пропадет одна путевка, чем четыре», — решила Инна и пошла к поезду. Примирившись с тем, что они уезжают без Гоши, Инна почувствовала облегчение.

«Мама, я видела папу там, — Аленка показала в толпу. — Он смотрел на нас». «Любопытствует, как тащу сумки, — поняла Инна. — Ждет, что буду плакать. Да гари ты гаром! Без тебя спокойней будет!» Она почувствовала брезгливость и желание никогда его не видеть.

Шла посадка, только дверь их вагона была закрыта, проводник куда-то запропастился, пассажиры толпились и волновались на платформе. Тем временем Гоша, распушив хвост, как павлин, выпячивал грудь, сгибал руки в локтях и держал осанку — ему льстило внимание. Люди задерживали на нем взгляд, особенно на его карманах, из которых торчали деньги.

Пахло мазутом, гудроном и прочими запахами железной дороги. Инна нервничала: «Скорее бы открыли дверь». Гоша, должно быть, ищет их. Она уже страстно желала, чтобы он не поехал с ними. До отправления оставались минуты, когда открылась дверь их вагона, и народ качнулся в сторону входа.

И тут Инна увидела Гошу. Он бежал от головы поезда и заглядывал в окна вагонов. «Ага, испугался, что не найдет нас, ведь спросить номер вагона не удосужился, — с горчинкой подумала Инна. — Значит ему еще не все безразлично». Она с любопытством смотрела на мужа — до сих пор не видела его настолько встревоженным и не замечала, что у него такие кривые ноги.

 Чуть заметная в повседневной жизни кривизна ног при беге была лютой: ноги смотрелись колесом, которое катилось. У него такие кривые ноги?! А потом она стала пробираться сквозь толпу к двери вагона, таща за собой детей и сумки. Запыхавшийся Гоша приближался.

«Без мужа едешь! Гулящая…», и поток непереводимых слов заставил толпу оглянуться на человека в желтой рубашке и на Инну. «Мужчина отстаньте от нас, а то милицию позову», — сказала Инна ему, как незнакомому, и усилила попытки пробиться к двери. Ее пропустили, проводник помог детям подняться в тамбур.

Она быстро прошла в купе, приказала детям: «Пока поезд не тронется — в окно не выглядывать». Вокзал медленно поплыл мимо окон. «Слава Богу, — сказала Инна. — Едем», она была рада, что Гоша остался там со своими криками и оскорблениями. Ей было стыдно перед людьми за него.

Постучал проводник:

— Ваши билеты?

Инна протянула три билета.

— Женщина, у вас есть четвертый билет? — спросил проводник. — Ваш муж просит, чтобы я его пустил.

— Нет, больше нет билетов, — соврала Инна. — И он мне не муж. Не пускайте его, а то покоя никому не даст.

— Он обещает вести себя смирно, — заверил проводник. — Давайте его пустим.

«Уже заплатил проводнику», — догадалась Инна.

Уже минут десять колеса поезда размеренно простучали по рельсам, когда со скоростью выпущенной стрелы в купе влетел взъерошенный Гоша. Похоже, слова не успевали за наплывом чувств: «Гадина, гадина, гадина, дура… — каждое оскорбление повторилось троекратно, как на заевшей пластинке. — Хотела без меня уехать?!» Инна молча смотрела в окно, дети забились в угол. Что-то сказать означало подлить масло в огонь.

Запас слов не может быть бесконечным, а Гоша выступал уже больше часа. Держался за счет повторений. Уже в сотый раз он повторял «гадина», наверное, считал это слово емким. Чтобы шикануть еще раз, он достал пачку денег из кармана и протянул Томочке: «Возьми доча денежку, это папа заработал. Ягодок себе купишь. Эта гадина не купит».

В соседних купе пассажиры зеленели от злости, стучали и жаловались проводнику. Наконец джинн, вселившийся в Гошу, услышал слово «милиция», и Гоша скрылся в туалете. Проводник с милиционером пообщались с ним через закрытую дверь и успокоились примирительным штрафом. А Гоша удалился в вагон-ресторан.

Пассажиры облегченно вздохнули, а до сих пор молчавшие детки оживились. «Мама смотри! Коровки!» — обрадовалась Томочка. Потом они увидели овец и аистов. Дети радовались путешествию, а Инна молилась, чтобы Гоша заночевал в ресторане.

Гоша вернулся в полночь, и купе наполнилось специфическими запахами. Дети спали на нижних полках, и это его возмутило: «Я что, буду спать на верхней полке?!» Пошумев, он поставил Инне ультиматум: «Тогда я иду к тебе на полку». Отказ Инны взбесил Гошу настолько, что соседи вызвали милицию. Гоша опять скрылся в туалете.

Утром первым делом Гоша забрал у детей подаренные деньги: «Я хозяин своим деньгам, захотел — дал, захотел — взял. Я в ресторан!» «Возьми Аленку, пусть супчику поест, — попросила Инна. — А потом мы с Томочкой сходим». Аленка послушно встала и пошла с папой в ресторан, а Инна стала кормить трехлетнюю Томочку детским питанием.

Аленка вернулась с папой из ресторана в восторге: «Мама, нашего папу все в ресторане знают! Все зовут его Гоша. И мне тетя конфет дала». Гоша хмыкнул и снова смылся в направлении ресторана. Явился в полдень, в самую жару. Вагон просто плавился от духоты. Инна посадила деток на откидывающиеся стульчики в коридоре, там дул ветерок с открытых форточек.

Гоша завалился сначала на нижнюю полку и захрапел, потом рухнул на пол головой к двери. Инна прикрыла дверь, чтобы не привлекала глаз желтая рубашка, и чтобы ветерок из коридора попадал внутрь. Женщина из соседнего купе шла по коридору и увидела Гошу на полу:

— Ой, вин лэжыць на пидлози! Потрибно пидняты.

— Не трогайте, пусть спит! — остановила ее Инна.

— Потрибно пидняты! — украинка была удивлена.

— Вам что, ночи было мало? — устало спросила Инна.

— Цэ ваш чоловик?

Инна кивнула. Со второго купе выглянула пожилая женщина:

— Это он шумел ночью. А куда вы с ним едите?

— В Евпаторию отдыхать, — ответ прозвучал анекдотично.

— Вы с ума сошли? Что вы там с ним делать будете? Он же вас доконает, — ахнула пожилая женщина.

— Скоро успокоится — деньги закончатся.

— У вас же дети. Бросайте его и убегайте, — женщины были в шоке.

— Не могу, мы живем в ведомственной квартире от его работы. Одна детей не вытяну, если квартиру буду снимать…

Женщины смотрели на Инну с сожалением, и та от стыда готова была провалиться сквозь землю.

Видно, разговор стал известен всему вагону. Кто-то угощал детей фруктами, кто-то конфетами. Утром мужчина и женщины из соседнего купе пришли провести Инну. Она собрала детей и вещи. Гоша не торопился. Он уже протрезвел и был в хорошем настроении.

Мужчина взял сумку, его жена — вторую. Украинка подняла на руки Томочку, а Инна взяла сумку и Аленку. Гоша шел последним, на нем была все та же желтая рубашка и джинсы. Зато он имел вид орла, осматривающего степь с поднебесья.

Украинка поцеловала Томочку и наполнила ее карманы конфетами: «Хороны тэбэ Господь!» Мужчина и женщины стояли у окна, когда поезд тронулся, и смотрели на уходящую семью: на женщину с сумками, на деток, идущих в сторону моря. Гоша повернулся и насмешливо сделал знак рукой провожающим — мол, свободны! А Томочка махала ручкой хорошей тете.

— Щоб ты спотыкнувся, — пожелала украинка.

— Как она может с ним жить? — возмутился мужчина.

— Усэ от бидноты, — ответила украинка.

— Всегда можно найти выход, — сказала пожилая женщина. — Терпение — не всегда вариант, особенно, если на вознаграждение за него рассчитывать не приходится.