Геннадий Литвинцев.

Вечером позвонили, и кто-то малознакомый — Вадим Сергеевич так и не узнал его по голосу — сказал, что умер Анисимов.

— Прощание завтра в двенадцать. Адрес знаете?

— Не забыл, — ответил Вадим Сергеевич.

— Приходите.

Наутро он с подсказкой жены печально оделся, купил на остановке блёклые хризантемы и отправился автобусом в нужную сторону.

«Ну, видно же, видно, что не на свидание еду», — досадливо думал, замечая женские поглядывания в свою сторону. Чего уж, в образе любовника с цветами он, седоватый, с широкой лысиной, смотрится теперь действительно уныло. Да если б в самом деле довелось к женщине, то обошелся бы он без этих смешных атрибутов, или, в крайнем случае, доставил букет в бауле. Впрочем, кто его знает, любовь проделывает порой с людьми забавные штуки, хотя бы и в его возрасте.

М-да, вот и Анисимов отдал концы. И ведь не первый уже из их смены, далеко не первый. Или пора им настала? Случайно умер или по болезни? Давненько о нем ничего не слышал.

Павел Анисимов, Павлик, был когда-то Вадиму Сергеевичу близким человеком, очень даже близким. С одного года, вместе учились, хорошо понимали друг друга. Пробовали потом дружить семьями, но жены не поддержали компании, не склеилось. Между собой же они ладили, продолжали встречаться. Даже в отпуск как-то вдвоем ездили, по-холостяцки, сплавлялись озерами. Но потом разошлись. Да нет, что хитрить, расплевались — в те годы, когда рушились отношения, предавали товарищи, часто по пустякам, из-за каких-нибудь слов. Вадим-то Сергеевич со своей склонностью заминать ссоры, сглаживать углы, еще тянулся по привычке к старому другу, но тот не отвечал взаимностью, а после одного громкого разговора отвернулся и вовсе. О чем был тот разговор, сейчас и не вспомнишь. Тогда много чего говорили. Но стоило ли придавать значение, потом не по-мужски трубку бросать?

Павлик, Павлик! Вот едет Вадим Сергеевич к нему на последнее свидание, и все-то с такой ясностью вспоминается, то даже вспоминается, что, казалось бы, совсем позабыто. А всплывает.

Вадим Сергеевич постарался переменить настроение и вспомнить о Павлике что-нибудь хорошее, светлое. Хорошего, конечно же, было больше, но оно к сердцу не так близко, схоронилось в глуби, как корешки под землей. Вадим Сергеевич никогда не считал разрыв окончательным, обиду неодолимой. Она горчит, ест глаза, как дымок над забытым костром, но внутри огонь не угас, если бросить веток, то тут же заново полыхнет. Но встречного шага, слова, взгляда не наблюдалось, так и прошли эти годы. Жить друг без друга оказалось можно. Вот встретимся сегодня, но не так, как мечталось. И вместо бутыли коньяка в кармане эти дурацкие хризантемы в руках.

Ну вот, кажется, и остановка. Вадим Сергеевич вышел, огляделся. Ого, переменилось тут сильно, новых домов наставили, магазин, кафе, ничего этого прежде не было. Туда! Не заросла дорожка. Выносить будут, значит, из дома, из той самой квартиры на третьем этаже. Откуда же еще? Поставят на табуретки у подъезда. Торжественных речей, пальбы и музыки, конечно, не будет, не заслужили. Соберутся соседи, однокурсники, сослуживцы, многих увидишь, кого не встречал по сто лет. Похороны тем еще хороши, что заодно встретишься и с живыми, с кем-то в последний, может быть, раз. На следующей сходке не будет и этих. А, может, следующая-то у вашего, Вадим Сергеевич, подъезда? Кто знает…

Все ближе памятный дом, и идти не хочется, ноги вязнут. Или уж не показываться? Представил зареванную Раису, к нему она и никогда по-доброму не относилась, не очень-то привечала. А придется выдавливать из себя какие-то принятые слова, не скажешь же просто, что в груди жмет. И что Павел тем-то и был ему дорог, что не обабился и не створожился в том семейном раю, в который она его стремилась с головой утянуть. Впрочем, вздор! Придет, цветы положит, поцелует в щеки кого надо — и назад. На поминки не оставаться. Жизнь прошла, все своим чередом, ничего не исправишь. Но почтить надо…

Вадим Сергеевич решительно зашагал к показавшейся за деревьями девятиэтажке. И тут увидел, как из подъезда вышел и двинулся навстречу человек в темной куртке, с красным комком на груди. Что-то в мужчине насторожило Вадима Сергеевича, встревожило, да настолько, что он остановился и, кажется, даже качнулся назад. С завёрнутыми в целлофан гвоздиками по тротуару шёл сам Анисимов. И тоже в упор смотрел на него. Такой же худой, высокий, прямые волосы подстрижены казацкой скобкой, усы те же, только сильно полинявшие. И лицо костлявое, пепельное, с синевой под глазами. Он, он, конечно, он — ну, не падать же в обморок посреди улицы!

А Павлик остановился, протянул руку.

— Ты куда это, Долгов, с цветами? Уж не на свидание ли? — спросил с обычной усмешечкой.

— Так ведь и ты чего-то с букетом, — отвечал Вадим Сергеевич, оторопело на него глядя.

— Я-то на похороны… к Анисимову.

— Ка…какому Анисимову?

— Виктор Тихонович умер, доцент наш из института, должен ты его помнить. Да точно, ты его еще к своей Нинке как-то приревновал в компании. Однофамилец мой…

Тут Павел смолкает и внимательно, цепко так смотрит на цветы в руках Вадима Сергеевича. Лицо его хмурится, глаза краснеют, усы начинают подрагивать.

— Бог мой, да ты не ко мне ли с букетом?!

— К тебе, точно, — говорит Вадим Сергеевич. — Только не обижайся, без шуток. Вчера позвонили мне, не знаю кто, не представился, говорит «умер Анисимов».

— И ты на меня подумал?

— А на кого же ещё? Зачем нужно было о Викторе Тихоновиче сообщать, нужен он мне!

— Здорово! — захохотал вдруг Павел, так, что слёзы посыпались. — Попрощаться, значит, пришёл, с цветами, честь по чести! Уважил, не загордился. А то я, признаться, на тебя не рассчитывал.

— Да почему же! — озлился Вадим Сергеевич. — Я-то готов… когда потребуется… А вот ты как, не знаю, не уверен.

— Приду, приду, вот увидишь, — смеялся Павел. — На любезность любезностью. Спасибо за внимание. Растрогал до глубины. Цветы-то какие красивые выбрал! Или Нинка покупала? Привет передай ей от меня. Так и скажи — от покойника. Очень, мол, был доволен.

— Хватит ерунду толочь, — оборвал его Вадим Сергеевич, бросая букет в урну. — Не пригодился, так радоваться надо.

Покрутив головой, Вадим Сергеевич нашёл глазами вывеску кафе.

— Как там у вас? Посидеть можно? Выпить за встречу.

— Говори уж, за помин.

— Да, шёл на похороны, попал на именины. Чем не повод?

Павел озабоченно потоптался, посмотрел на вывеску, снова на Вадима Сергеевича, на гвоздики свои…

— Нет, дружище, мне всё же к Виктору Тихоновичу, ждут там. А с живыми ещё увидимся, так ведь?

Заметив показавшийся автобус, Павел нацелился бежать к остановке, но вдруг крутнулся обратно к Вадиму Сергеевичу. Лицо его ещё больше побледнело и скривилось, как от зубной боли.

— А скажи, Вадик, обрадовался ты вчера, как услышал? По совести? Моя, мол, взяла, Павлика нет, а я ещё поживу. Была такая мыслишка? Вишь, навострился с букетиком, удостовериться, закопать. Да не пришлось.

Автобус уже тормозил — и Павел бросился к остановке. На ходу обернулся, крикнул:

— Ещё посмотрим, кто кого закопает!

Вадим Сергеевич, поражённый, ещё долго стоял столбом, плохо соображая, что делать дальше. Потом, сутулясь, побрел в сторону кафе. У входа еще приостановился, покрутил головой, но потом все же зашел.

Сел у окна, попросил чая и водки.

— Что ж, вечная память! — сказал, взяв стакан.

И сам не поняв, в чью память, одним махом выпил